Ты детство что впотьмах
Ты детство что впотьмах
Мне стало так нравиться быть собой, и только собой…
Я наконец дочитала к себе инструкцию.
Гертруда
И не то чтоб прямо играла кровь
Или в пальцах затвердевал свинец,
Но она дугой выгибает бровь
И смеется, как сорванец.
И еще умна, как Гертруда Стайн,
И поется джазом, как этот стих.
Но у нас не будет с ней общих тайн —
Мы останемся при своих.
Я устану пить и возьмусь за ум,
Университет и карьерный рост,
И мой голос в трубке, зевая к двум,
Будет с нею игрив и прост.
… показать весь текст …
Жить здесь. Нырять со скал на открытом ветре.
В гроты сбегать и пережидать грозу.
В плотный туман с седой головы Ай-Петри
Кутать худые плечи — как в органзу.
Долго смотреть, пока не начнет смеркаться,
Как облака и камни играют в го.
А мужчины нужны для того, чтобы утыкаться
Им в ключичную ямку — больше ни для чего.
где солнце будто ку-
курузное зерно
у моря на боку
сверкает озорно,
горит на чешуе
зеленого дракона —
будь раковина, мель,
свечение, волна —
прохладная постель
неглаженого льна;
не помни ни вины,
ни смерти, ни закона
… показать весь текст …
Как славно, что ты Сидишь сейчас у экрана
И думаешь,
Что читаешь не про себя.
У сердца отбит бочок.
Червоточинка, ранка, гнилость.
И я о тебе молчок,
А оно извелось, изнылось;
У сердца ободран край,
Подол, уголок, подошва.
Танцуй вот теперь, играй, —
С замочной дырой в подвздошье;
У сердца внутри боксер.
Молотит в ребро, толкает.
Изводит меня, костяшки до мяса стер.
А ты поглядишь — а взор у тебя остер,
… показать весь текст …
Звонит ближе к полвторому, подобен грому.
Телефон нащупываешь сквозь дрему,
И снова он тебе про Ерему,
А ты ему про Фому.
Сидит где-то у друзей, в телевизор вперясь.
Хлещет дешевый херес.
Городит ересь.
И все твои бесы рвутся наружу через
Отверстия в трубке, строго по одному.
«Диски твои вчера на глаза попались.
Пылищи, наверно, с палец.
Там тот испанец
… показать весь текст …
Стиснув до белизны кулаки,
Я не чувствую боли.
Я играю лишь главные роли —
Пусть они не всегда велики,
Но зато в них всегда больше соли,
Больше желчи в них или тоски,
Прямоты или истинной воли —
… показать весь текст …
Радости взросления…: отпадает изнурительная необходимость оправдываться за что бы то ни было; наконец-то позволяешь людям быть какими угодно, даже недовольными тобой; даже не переносящими тебя органически. Пусть их; у каждого своя оптика; в чей-то микроскоп ты червь, в чей-то телескоп ты Бог, в прицеле чьей-то винтовки ты главный враг — это ничего не значит, кроме того, что кто-то любит глядеть в микроскопы, кто-то — в телескопы, а кто-то — в прицелы; к тебе это отношения не имеет ни малейшего…
как открывается вдруг горная гряда,
разгадка, скважина; все доводы поправ, ты возник и оказался больше правды —
необходимый, словно был всегда.
ты область, где кончаются слова.
ты детство, что впотьмах навстречу вышло:
клеёнка, салки, давленая вишня,
щекотка, манка, мятая трава.
стоишь, бесспорен, заспан и влюблён,
и смотришь так, что радостно и страшно —
как жить под взглядом, где такая яшма,
крапива, малахит, кукушкин лён.
… показать весь текст …
Взрослей, читай золотые книжки,
Запоминай всё, вяжи тесьмой;
Отрада-в каждом втором мальчишке,
Спасенье-только в тебе самой;
Не верь сомнениям беспричинным,
Брось проповедовать овощам;
И не привязывайся к мужчинам,
деньгам, иллюзиям и вещам…
( В.Полозкова)
« Жизнь-это творческий задачник:
условья пишутся тобой.
Подумаешь, что неудачник —
и тут же проиграешь бой,
сам вечно будешь виноватым
в бревне, что на пути твоем;
я в общем-то не верю в фатум
— его мы сами создаем;
как мыслишь — помните Декарта?
— так и живешь;твой атлас — чист;
судьба есть контурная карта —
ты сам себе геодезист.
попробуй съесть хоть одно яблоко
без вот этого своего вздоха
о современном обществе,
больном наглухо, о себе,
у которого всё так плохо;
не думая, с этого ли ракурса
вы бы с ним выгоднее смотрелись,
не решая, всё ли тебе в нём нравится —
оно прелесть.
побудь с яблоком,
с его зёрнами,
жемчужной мякотью, алым боком,
— а не дискутируя с иллюзорными оппонентами о глубоком.
ну, как тебе естся? что тебе чувствуется?
… показать весь текст …
папа заявил мне прямо:
— через час приедет
мама.
привезет тебе
дракона,
чтобы всех пугать
с балкона.
приберись, —
добавил строго, —
я пока
посплю немного.
я ответственный ребенок.
я на кухне в пять картонок
разложил карандаши —
… показать весь текст …
Все предвкушают, пишут письма Санте,
Пакуют впрок подарки и слова,
А я могу лишь, выдохнув едва,
Мечтать о мощном антидепрессанте,
Тереть виски, чеканить «Перестаньте!»
И втягивать ладони в рукава.
И чтобы круче, Риччи, покороче,
Как в передаче, пуговички в ряд.
Чтоб в мишуре, цветной бумаге, скотче
И чтоб переливалось все подряд —
До тошноты. Прости им это, Отче.
Не ведают, похоже, что творят.
… показать весь текст …
им казалось, что если всё это кончится —
то оставит на них какой-нибудь страшный след
западут глазницы
осипнет голос
деформируется скелет
им обоим в минуту станет по сорок лет
если кто-то и выживает после такого —
то он заика и инвалид
но меняется только взгляд
ни малейших иных примет
даже хочется, чтоб болело
но не болит
… показать весь текст …
Если вас трамвай задавит, вы конечно вскрикнете, раз задавит, два задавит, а потом привыкнете.
От меня до тебя
Расстояние, равное лучшей повести
Бунина; равное речи в поиске
Формулы; равное ночи в поезде
От Пiвденного до Киевского вокзала.
Расстояние, равное «главного не сказала».
Я много езжу и наедаюсь молчаньем досыта.
Мне нравится быть вне адреса и вне доступа.
Я представляю тебя, гундосого,
В царстве бутылок, шторок, железных прутьев, —
Спящим в купе, напротив.
Это, собственно, все, что есть у меня живого и настоящего.
… показать весь текст …
Кофе по-турецки, лимона долька,
Сулугуни и ветчина.
Никого не люблю — тех немногих только,
На которых обречена.
Там сейчас мурашками по проспекту
Гонит ветер добрых моих подруг.
И на первых партах строчат конспекты
По двенадцать пар загорелых рук.
Я бы не вернулась ни этим летом,
Ни потом — мой город не нужен мне.
Но он вбит по шляпку в меня — билетом,
В чемодане красном, на самом дне.
Тут же тополя протыкают бархат
Сюртука небес — он как решето;
… показать весь текст …
Обезболивающее превращает в овощ,
Сам живой вроде бы, а мозг из тебя весь вытек.
Час катаешься по кровати от боли, воешь,
Доползаешь до кухни, ищешь свой спазмолитик —
Впополам гнет, как будто снизили потолок —
Вот нашел его, быстро в ложечке растолок
И водой запил. А оно все не утихает,
… показать весь текст …
Ты детство что впотьмах
Барбара глядит на себя из зеркала, свет становится нестерпим, дёргается веко.
Через полчаса, думает она, всё уже померкло, на поверхности ни предмета, ни звука, ни человека.
Только чистая боль, чтоб ты аж слова коверкала, за четыре часа проходит четыре века.
Песни острова Макунуду
[Dec. 23rd, 2012|12:20 pm]
океан говорит: у меня в подчиненьи ночь вся, я тут верховный чин
ты быстрее искорки, менее древоточца, не знаешь принципов и причин
сделай милость, сядь и сосредоточься, а то и вовсе неразличим
сам себе властитель, проектировщик, военный лекарь, городовой,
ни один рисунок, орнамент, росчерк не повторяю случайный свой
кто не знает меры и тот, кто ропщет, в меня ложится вниз головой
ну а ты, со сложной своей начинкой, гордыней барина и связующего звена
будешь только белой моей песчинкой, поменьше рисового зерна,
чтобы я шелестел по краю и был с горчинкой,
и вода была ослепительно зелена
берега и пирса,
дома и огня;
океан скупился
показать меня.
чаячьего лая
звук издалека,
ракушка жилая
едет вдоль песка,
так, что служит линзой
глянувшим извне
и легко приблизит,
что лежит на дне.
мрамора и кварца
длинны берега,
и в лачуге старца
суп у очага.
век свеча не гасла
у его ворот.
вёл густого масла
этот резкий рот,
скулы и подглазья
чей-то мастихин,
и на стенке вязью
древние стихи.
«где твоя темница?
рыбы и коралл.
ты погиб, и мнится,
что не умирал.
смуглый юноша по утрам расправляет простыни,
оставляет нам фруктов, что накормили бы гарнизон.
— где вы были в последние дни земли?
— мы жили на острове.
брали красный арабский мальборо
и глядели на горизонт.
ровно те из нас, кого гибель назначит лучшими,
вечно были невосприимчивы к похвалам.
— что вы делали в час, когда туча закрыла небо?
— обнявшись, слушали,
как деревья ломаются пополам.
вспоминали по именам тех, кто в детстве нравился,
и смеялись, и говорили, что устоим.
старый бармен, кассу закрыв на ключ, не спеша отправился
ждать, когда море придет за ним.
молодость-девица,
взбалмошная царица
всего, что делается
и не повторится.
Ману
об исчерпанной милости ману узнает по тому, как вдруг
пропадает крепость питья и курева, и вокруг
резко падает сопротивленье ветра, и лучший друг
избегает глядеть в глаза, и растёт испуг
от того, что всё сходит с рук.
в первый день ману празднует безнаказанность, пьёт до полного забытья,
пристает к полицейским с вопросом, что это за статья,
в третий ману не признают ни начальники, ни семья,
на шестой ему нет житья.
ману едет на север, чеканит «нет уж», выходит ночью на дикий пляж:
всё вокруг лишь грубая фальшь и ретушь, картон и пластик, плохой муляж;
мир под ним разлезается словно ветошь, шуршит и сыплется, как гуашь.
«нет, легко ты меня не сдашь.
30 января 2013, Гокарна, Карнатака
Записки с випассаны
медитирует-медитирует садху немолодой,
желтозубый, и остро пахнущий, и худой,
зарастает за ночь колючею бородой,
за неделю пылью и паутиной,
а за месяц крапивой и лебедой
там внутри ему открывается чудный вид,
где волна или крона солнечный луч дробит,
где живут прозревшие и пустые те, кто убивал или был убит,
где волшебные маленькие планеты
мерно ходят вокруг орбит
ты иди-иди, сытый гладковыбритый счетовод,
спи на чистом и пахни, как молоко и мёд,
да придерживай огнемёт:
там у него за сердцем такое место,
куда он и тебя возьмёт
7 февраля 2013 года, Мумбай, Dhamma Pattana Meditation Centre
попробуй съесть хоть одно яблоко
без вот этого своего вздоха
о современном обществе, больном наглухо,
о себе, у которого всё так плохо;
ну, как тебе естся? что тебе чувствуется?
как проходит минута твоей свободы?
как тебе прямое, без доли искусственности,
высказывание природы?
здорово тут, да? продравшись через преграды все,
видишь, сколько теряешь, живя в уме лишь.
да и какой тебе может даться любви и радости,
когда ты и яблока не умеешь.
9 февраля 2013 года, Мумбай, Dhamma Pattana Meditation Centre
тоска по тебе, как скрипка, вступает с высокой ноты,
обходит, как нежилые комнаты, в сердце полости и темноты,
за годы из наваждения, распадаясь на элементы,
став чистой мелодией из классической киноленты
давай когда-нибудь говорить, не словами, иначе, выше,
о том, как у нас, безруких, нелепо и нежно вышло,
как паника обожания нарастает от встречи к встрече,
не оставляя воздуха даже речи
выберем рассветное небо, оттенком как глаз у хаски,
лучше не в этом теле, не в этой сказке,
целовать в надбровья и благодарить бесслёзно
за то, что всё до сих пор так дорого и так поздно
спасибо, спасибо, я знала ещё вначале,
что уже ни к кому не будет такой печали,
такой немоты, усталости и улыбки,
такой ослепительной музыки, начинающейся со скрипки
ты спросила: «ба, как жалеют тех, кому стало ничто не в радость?»
и она: «а точно не шлёпнуть их, а то я бы уж постаралась?»
ты пришла ко мне на балкон, и мы, отражаясь блёкло,
всё глядели, как ночь наливается через стёкла
здорово, что душа не умеет упомнить лиха,
убегая тайком от меня погладить, нежнее блика,
и за десять тыщ километров, скучает если,
меднокудрую девочку, спящую в долгом кресле
стало ясно, что мы крутые стрелки. что не в этом сила.
что война окончена, и смешно, что происходила.
что одиннадцать лет назад ты явила чудо
высшего родства. и вот это всё откуда.
здесь понятно, что человек только чашка со звёздным небом или карта ночного города с самолёта,
что свободен не тот, кто делает что захочет, а тот, кто не знает гнёта
постоянного бегства и вожделения. и что любая рана
заживает. что счастье встретить тебя так рано.
потому что мне столько, сколько тебе тогда. я стеснялась детства,
а ты сам был ребёнком, глядящим, куда бы деться.
но держался безукоризненно. и в благодарность школе
вот тебе ощущение преходящести всякой боли.
12 февраля 2013 года, Мумбай, Dhamma Pattana Meditation Centre
Вера Полозкова
Прошлой ночью мне приснился голос моей любви. Как будто он наконец вырвался и зазвучал, низкий женский голос, поющий без слов, прекрасный и грозный, как полки со знаменем. Он звучал над лугом, разносился над синими горами, и только во сне я поняла, по ком он поет.
(Марта Кетро «Улыбайся всегда, любовь моя»)
ты область, где кончаются слова.
ты детство, что впотьмах навстречу вышло:
клеёнка, салки, давленая вишня,
щекотка, манка, мятая трава.
привет! ты пахнешь берегом реки,
подлунным, летним, в молодой осоке;
условия, экзамены и сроки
друг другу ставят только дураки,
а мы четыре жадные руки,
нашедшие назначенные строки.
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Проза.ру – порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Ты детство что впотьмах
Барбара глядит на себя из зеркала, свет становится нестерпим, дёргается веко.
Через полчаса, думает она, всё уже померкло, на поверхности ни предмета, ни звука, ни человека.
Только чистая боль, чтоб ты аж слова коверкала, за четыре часа проходит четыре века.
May 10th, 2012, 12:43 pm
не об этом
как будто май, но через двадцать лет.
с балкона открывается шикарный
вид на реку и мокрый парапет.
и мы стоим, как караул бездарный,
как генералы враждовавших армий
двух государств, которых больше нет.
зависимость от крови есть порок.
от вида собственной, злорадствуя, пьянеешь
и травишь, травишь рану, чтоб над ней уж
навыться и навоеваться впрок.
и на войне велик, как на войне лишь.
но суд приходит. и бывает строг.
как зверь, нашедший равного врага,
соперника, я, кажется, кричала;
гляди, твердишь себе, и слушай одичало,
как шкура трескается, если о рога,
как жизнь становится ясна и дорога,
бьёт горлом, начинается сначала,
кипит и заливает берега.
ты область, где кончаются слова.
ты детство, что впотьмах навстречу вышло:
клеёнка, салки, давленая вишня,
щекотка, манка, мятая трава.
привет! ты пахнешь берегом реки,
подлунным, летним, в молодой осоке;
условия, экзамены и сроки
друг другу ставят только дураки,
а мы четыре жадные руки,
нашедшие назначенные строки.
как твой дар выгоняет тебя на лестничную площадку, снулую улитку, обдирает с тебя твою костяную шкурку
вспарывает под пяткой твоей брусчатку, паркет и плитку, под ладонью твоей побелку и штукатурку
хер тебе, а не тряпочку, не перчатку, ни другую попытку, как еще объяснять-то тебе, придурку
кто тебя кормил этой басней, что хоть ты тресни, а там спокойней, в другой из жизней
чем оно серьёзнее, тем опасней, и интересней, и траектория всё капризней
есть суровая предначертанность и борьба с ней, вперёд и с песней, и настоящие только вы с ней
ну так вот тебе полные руки пепла, полные чаек сопла, и произвол, и дороговизна,
чтобы вера твоя проклюнулась и окрепла, гордыня твоя усопла, дорога, виза
чтобы ты почуял такое пекло, в котором все на тебе просохло, а после радовался до визга
и злословь сколько влезет, язва, только мы-то полезные, мы не звери
это только ханже неясно: при виде лезвия люди делаются трезвее
в результате битья вдребезги, лязга, скрежета железного, из цепей выпадают звенья
и над этим адом что-то начинает светиться ласково, протягиваясь из бездны, и расплёскивается по небу, розовея
7 февраля 2012, Сочи
свет скользит по стеклу купе, по казённым, с печатями, занавескам,
и случайным отблеском ловится в нём, нерезком,
мое сердце, что падает вниз с моста и ложится с далёким плеском
на ладони днепра
так давно я учусь умирать легко, что совсем утрачивается навык
жить помногу и с гордостью, как это водится у зазнаек;
всякий поезд, в котором я, ближе к ночи заваливается набок,
обращается в прах
где тот голос, что вечно пел из тебя, паршивца
лишь о том, что терять легко, если раз решиться,
хороша лапшица, ткань бытия продолжает шиться,
а потом запнулся и произнёс: «прости, я в тебе ошибся»,
и ты нем и неправ
2 января 2012, поезд Киев-Москва
кто нас сделал такими тяжелыми, даже плачется чем-то твёрдым,
словно длинные грифы замкнуло одним аккордом,
словно умер в пути и едешь, и едешь мёртвым,
не смыкаешь очей
отсоединили контакт, и огонь, что был зрим и вещен
и пронизывал кровь, пейзажи, детей и женщин,
разложился на циклы пикселей, знаков, трещин,
а совсем не лучей
Песни острова Макунуду
Нине Берберовой
океан говорит: у меня в подчиненьи ночь вся, я тут верховный чин
ты быстрее искорки, менее древоточца, не знаешь принципов и причин
сделай милость, сядь и сосредоточься, а то и вовсе неразличим
сам себе властитель, проектировщик, военный лекарь, городовой,
ни один рисунок, орнамент, росчерк не повторяю случайный свой
кто не знает меры и тот, кто ропщет, в меня ложится вниз головой
ну а ты, со сложной своей начинкой, гордыней барина и связующего звена
будешь только белой моей песчинкой, поменьше рисового зерна,
чтобы я шелестел по краю и был с горчинкой,
и вода была ослепительно зелена
берега и пирса,
дома и огня;
океан скупился
показать меня.
чаячьего лая
звук издалека,
ракушка жилая
едет вдоль песка,
так, что служит линзой
глянувшим извне
и легко приблизит,
что лежит на дне.
мрамора и кварца
длинны берега,
и в лачуге старца
суп у очага.
век свеча не гасла
у его ворот.
вёл густого масла
этот резкий рот,
скулы и подглазья
чей-то мастихин,
и на стенке вязью
древние стихи.
«где твоя темница?
рыбы и коралл.
ты погиб, и мнится,
что не умирал.
смуглый юноша по утрам расправляет простыни,
оставляет нам фруктов, что накормили бы гарнизон.
— где вы были в последние дни земли?
— мы жили на острове.
брали красный арабский мальборо
и глядели на горизонт.
ровно те из нас, кого гибель назначит лучшими,
вечно были невосприимчивы к похвалам.
— что вы делали в час, когда туча закрыла небо?
— обнявшись, слушали,
как деревья ломаются пополам.
вспоминали по именам тех, кто в детстве нравился,
и смеялись, и говорили, что устоим.
старый бармен, кассу закрыв на ключ, не спеша отправился
ждать, когда море придет за ним.
молодость-девица,
взбалмошная царица
всего, что делается
и не повторится.
рябью
господи мой, прохладный, простой, улыбчивый и сплошной
тяжело голове, полной шума, дребезга, всякой мерзости несмешной
протяни мне сложенные ладони да напои меня тишиной
я несу свою вахту, я отвоёвываю у хаоса крошечный вершок за вершком
говорю всем: смотрите, вы всемогущие (они тихо друг другу: «здорово, но с душком»)
у меня шесть рейсов в неделю, господи, но к тебе я пришел пешком
рассказать ли, как я устал быть должным и как я меньше того, что наобещал
как я хохотал над мещанами, как стал лабухом у мещан
как я экономлю движения, уступая жилье сомнениям и вещам
ты был где-то поблизости, когда мы пели целой кухней, вся синь и пьянь,
дилана и высоцкого, все лады набекрень, что ни день, то всклянь,
ты гораздо дальше теперь, когда мы говорим о дхарме и бхакти-йоге, про инь и ян
потому что во сне одни психопаты грызут других, и ты просыпаешься от грызни
наблюдать, как тут месят, считают месяцы до начала большой резни
что я делаю здесь со своею сверхточной оптикой, отпусти меня, упраздни
я любил-то всего, может, трёх человек на свете, каждая скула как кетмень
и до них теперь не добраться ни поездом, ни паромом, ни сунув руку им за ремень:
безразличный металл, оргстекло, крепления, напыление и кремень
господи мой, господи, неизбывные допамин и серотонин
доживу, доумру ли когда до своих единственных именин
побреду ли когда через всю твою музыку, не закатывая штанин
где ты будешь стоять спиной (головокружение и джетлаг)
по тому, как рябью идет на тебе футболка, так, словно под ветром флаг
я немедленно догадаюсь, что ты ревешь, закусив кулак
Львов-Пермь-Москва, октябрь 2012
неестественно прямы, как штаба верные часовые
в городе, где живых не осталось ни снайпера, ни ребенка
мы стоим и молимся об убийце, чтобы впервые
за столетие лечь, где хвоя, листва, щебёнка
начертить себе траекторию вдоль по золоту и лазури,
над багряными с рыжим кронами и горами.
сделай, господи, чтоб нас опрокинули и разули,
все эти шифровки страшные отобрали
Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и есть вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже. У меня в гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов и атак, а ты поглядишь на меня вот так, и вскипает кожа.
Я был мальчик, я беззаботно жил; я не тот, кто пашет до синих жил; я тебя, наверно, не заслужил, только кто арбитры. Ночевал у разных и был игрок, (и посмел ступить тебе на порог), и курю как дьявол, да все не впрок, только вкус селитры.
Через семь лет смрада и кабака я умру в лысеющего быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать. Но пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой листвой, Питер Пен, Иванушка, домовой, не отдай меня вдоль по той кривой, где тоска и похоть».
И она говорит ему: «И в лесу, у цыгана с узким кольцом в носу, я тебя от времени не спасу, мы его там встретим. Я умею верить и обнимать, только я не буду тебя, как мать, опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не за этим.
Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек и леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не замечали. Только нет на свете того пути, где нам вечно нет еще двадцати, всего спросу — радовать и цвести, как всегда вначале.
Когда меркнет свет и приходит край, тебе нужен муж, а не мальчик Кай, отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать, робея. Есть вокзал и сцена, а есть жилье, и судьба обычно берет свое и у тех, кто бегает от нее — только чуть грубее».