какое библейское имя фигурирует в поэме реквием

Тест по литературе для 11 класса «Поэма «Реквием» А.А.Ахматовой»

Тест по поэме А.А.Ахматовой «Реквием» 11 класс

Вопрос 1. В поэме «Реквием», исполненной отчаяния и горя, А. Ахматова писала:

«Муж в могиле, сын в тюрьме,

Помолитесь обо мне…»

Какой мотив творчества поэта наиболее ярко выразился в поэме?

А) Гражданские мотивы

Б) Библейские мотивы

Г) Философские мотивы

Вопрос 2 . В каком году была впервые опубликована поэма А.Ахматовой «Реквием» в России?

Вопрос 3 . В какие годы создавалась поэма А.А.Ахматовой «Реквием»?

Вопрос 4. Какое библейское имя фигурирует в «Реквиеме»?

Вопрос 5. Сколько стихотворений вошло в состав поэмы «Реквием»?

Вопрос 6 . В поэме «Реквием» звучит тема памятника. Кому хочет «установить» памятник А.А.Ахматова?

Б) народному страданию

Вопрос 7 . В чем состоит своеобразие композиции поэмы «Реквием»?

А) использован прием обратной экспозиции

Б) художественное обрамление

В) эпическое повествование прерывается лирическими отступлениями

Г) отсутствуют завязка и развязка действия

Вопрос 8. Где происходит действие поэмы «Реквием»?

Вопрос 9. Какое из произведений не входит в поэму «Реквием»?

Б) «Семнадцать месяцев кричу. »

Г) «Я улыбаться перестала. »

Вопрос 10. Какая глава поэмы «Реквием» написана прозой?

Г) Вместо предисловия

Вопрос 11. Какое изобразительно-выразительное средство применила А.А.Ахматова в четверостишии:

Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.

Вопрос 12. В «Предисловии» Ахматова использует цитату из стихотворения поэта:

Вопрос 13. С каким образом в шестой главе ассоциируется образ сына?

А) с образом Христа

В) с образом апостола

Г) с образом св.Иосифа

Вопрос 14. Какой приём использует А.А.Ахматова при написании «Эпилога»?

Узнала я, как опадают лица,

Как из-под век выглядывает страх,

Как клинописи жесткие страницы

Страдание выводит на щеках,

Как локоны из пепельных и черных

Серебряными делаются вдруг,

Улыбка вянет на губах покорных,

И в сухоньком смешке дрожит испуг.

И я молюсь не о себе одной,

А обо всех, кто там стоял со мною,

Под красною ослепшею стеною.

Вопрос 15. Образ рассвета, описание темной горницы, сравнение ареста с выносом придают поэме историческую достоверность, уводят читателя в глубь истории. С кем сравнивает себя Ахматова? Вставьте пропущенное слово:

Буду я, как ___________женки,
Под кремлевскими башнями выть.

Ключ к тесту по поэме А.А.Ахматовой «Реквием»

Номер материала: ДБ-988956

Международная дистанционная олимпиада Осень 2021

Не нашли то что искали?

Вам будут интересны эти курсы:

Оставьте свой комментарий

Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.

В школе в Пермском крае произошла стрельба

Время чтения: 1 минута

Рособрнадзор оставил за регионами решение о дополнительных школьных каникулах

Время чтения: 1 минута

Школьников не планируют переводить на удаленку после каникул

Время чтения: 1 минута

Московские школьники могут уйти на каникулы с 25 октября

Время чтения: 1 минута

Минобрнауки внедрит в программы вузов модуль по Великой Отечественной войне

Время чтения: 1 минута

В Туве объявили каникулы в школах с 25 октября

Время чтения: 2 минуты

Подарочные сертификаты

Ответственность за разрешение любых спорных моментов, касающихся самих материалов и их содержания, берут на себя пользователи, разместившие материал на сайте. Однако администрация сайта готова оказать всяческую поддержку в решении любых вопросов, связанных с работой и содержанием сайта. Если Вы заметили, что на данном сайте незаконно используются материалы, сообщите об этом администрации сайта через форму обратной связи.

Все материалы, размещенные на сайте, созданы авторами сайта либо размещены пользователями сайта и представлены на сайте исключительно для ознакомления. Авторские права на материалы принадлежат их законным авторам. Частичное или полное копирование материалов сайта без письменного разрешения администрации сайта запрещено! Мнение администрации может не совпадать с точкой зрения авторов.

Источник

Библейские образы и мотивы в поэме А.А. Ахматовой «Реквием»

Почти все писавшие о «Реквиеме» обращали внима­ние на то, что современность передаётся в поэме с по­мощью библейских аналогий, что образы и мотивы Свя­щенного Писания становятся для Ахматовой средством художественного осмысления действительности, а кар­тины Апокалипсиса – символом её эпохи.

Лишь учитывая зловещую сущность сталинского то­талитаризма, этой империи зла и смерти, истинный смысл событий, свидетелем которых выпало стать Ах­матовой, можно понять, насколько непросто было по­эту подобрать адекватный происходящему масштаб для художественного воплощения этих событий. Выбор, сделанный Ахматовой в «Реквиеме», был продиктован эпохой – трагической эпохой тридцатых годов. Созна­вала ли себя сама Ахматова творцом, автором нового Апокалипсиса? Или осознание этого пришло к ней по­зднее:

«. в 1936-м я снова начинаю писать, но почерк у меня изменился, но голос уже звучит по-другому. А жизнь приводит под уздцы такого Пегаса, который чем-то напоминает апокалипсического Бледного коня или Чёрного коня из тогда ещё не рождённых стихов. »

Уже название поэмы, предлагая определённый жан­ровый ключ к произведению, задаёт одновременно и ту специфическую систему координат, в которой только и возможно осмыслить созданный поэтом художествен­ный образ мира. Вспомним, что «реквием» –это зау­покойное католическое богослужение, траурная месса по усопшему; более общий смысл этого слова – поми­новение умерших, поминальная молитва. С этой точки зрения в высшей степени символичным представляется сделанное однажды Ахматовой признание.

«Реквием» – четырнадцать молитв».

Несмотря на то, что метафори­ческий смысл этой авторской «оценки поздней» очеви­ден, переклички и совпадения ахматовского текста с Библией – те, что заострены намеренно, и те, что могут показаться случайными, – поражают и заставляют задуматься. Весь «Реквием» буквально пронизан биб­лейской образностью. И реконструировать, «оживить» цепочку, ведущую к древнейшим пратекстам нашей куль­туры, расшифровать «библейскую тайнопись» (Р.Тименчик) поэмы – очень важно.

На истинный масштаб событий, о которых пойдёт речь в поэме, указывают первые строки «Посвящения»:

«Перед этим горем гнутся горы,

Не течет великая река. »

Воссоздающие образ мира, в котором сместились, исказились все привычные и устойчивые параметры, эти строки вводят произведение в пространство библейско­го текста, заставляют вспомнить апокалиптические кар­тины и образы:

«Горы сдвинутся, и холмы поколеблют­ся. » (Ис. 54, 10); «И небо скрылось, свившись, как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест сво­их. » (Отк. 6,14).

Знаком апокалиптического мира является здесь и образ застывшей, остановившей течение своих вод «ве­ликой реки». Несмотря на то, что в поэме появляются и образ Дона, и образ Енисея, «великая река» – это, конечно, Нева, образ которой обрамляет поэму, заклю­чает её в кольцо. Нева в поэме – это одновременно и знак апокалиптического мира, и образ «Леты-Невы», и «пропуск в бессмертие» – сигнал подключения ко вре­мени вечному.

Библейский контекст, выпукло проявленный в по­эме, отчётливо высвечивает и ещё одну смысловую грань образа «великой реки». За образом Невы в «Реквиеме» угадывается и библейский образ «реки Вавилонской», на берегу которой сидит и плачет разорённый народ, вспоминая о своём прошлом. Ассоциации такие возни­кают не случайно: пронзительно и трагично звучит в «Реквиеме» главная тема 136-го псалма «На реках Ва­вилонских. » – тема «пленения» народа-богоборца без­божной властью:

«При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе; на вербах, посре­ди его, повесили мы наши арфы. Там пленившие нас требовали от нас слов песней, и притеснители наши – веселья. » (Пс. 136, 1-3).

Если Нева в «Реквиеме» воспринимается как река Ва­вилонская, то совершенно естественно, что Ленинград может быть осмыслен в семантическом пространстве по­эмы как земля разоренная, «земля чужая». Преломлен­ные в поэме, эти библейские образы актуализируют в «Реквиеме» и ещё одну отчётливо звучащую в псалме «На реках Вавилонских. » тему – вынужденного молча­ния, или иначе – «повешенной лиры»:

«. на вербах. повесили мы наши арфы» (Пс. 136, 3).

Пришедшая из псалма тема вынужденного молчания приобретает в по­эме Ахматовой особенную остроту. Вопрос, вложенный в уста царя Давида, говорящего от имени древних иудеев:

«Как нам петь песнь Господню на земле чужой. »(Пс. 136, 5),

перекликается с основной мыслью и пафосным строем «Эпилога»:

«И если зажмут мой измученный рот,

Которым кричит стомильониый народ. »

Стро­ки из Книги Бытия могли бы стать эпиграфом если не ко всему творчеству Ахматовой, то, по крайней мере, к двум её трагическим десятилетиям: сначала – период вынуж­денного молчания, затем – невозможность говорить в полный голос.

«Как нам петь песнь Господню на земле чужой. »

Особенно органично этот вопрос вписывается, конечно, в контекст «Реквиема».

Образ пленённого города, в котором невозможно петь, сливается в «Реквиеме» с образом города «одичалого». Эпитет «одичалая» («. По столице одичалой шли»), употребление, которого по отношению к столице, горо­ду кажется неожиданным, также отсылает к Библии. Вписываясь в контекст 136-го псалма, образ одичалого города в то же время восходит к Книге пророка Софонии:

«Горе городу нечистому и оскверненному, притес­нителю. Князья его посреди него –рыкающие львы, судьи его – вечерние волки, не оставляющие до утра ни од­ной кости. Я истребил народы, разрушены твердыни их; пусты­ми сделал улицы их, так что никто уже не ходит по ним; разорены города их: нет ни одного человека, нет жителей» (Соф. 3, 1-6).

Годы, проведённые героиней в тюремных очередях, названы в «Реквиеме» «осатанелыми». Надо сказать, что прилагательное это отнюдь не случайно возникло в поэме о кровавых годах сталинских репрессий. Оно не только выражает здесь крайнюю степень эмоциональ­ной оценки современной действительности и является в какой-то степени синонимичным прилагательному «оди­чалый», но и, перекликаясь со всей образной системой поэмы, оказывается обусловленным её библейским кон­текстом. Осатанелыми являются в поэме и «страшные годы ежовщины», и, конечно, сам Ленинград – город пленённый и разорённый, город «одичалый». В семан­тическом пространстве поэмы образ осатанелых лет и – шире – осатанелого города соотносится с одним из основных образов поэмы – образом звезды, безуслов­но, центральным в той картине апокалиптического мира, которую художественно выстраивает Ахматова. Интересно, что сама близость этих образов оказывается обус­ловленной библейским текстом: под звездой в Апока­липсисе понимается Сатана, которого сбрасывают с неба на землю. Если ангелы в библейском тексте уподобля­ются звездам (Иов. 38, 7; Отк. 12, 4), то Сатана, буду­чи архангелом, – «деннице», т.е. яркой звезде (Ис. 14, 12).

Образ звезды, огромной, застывшей и яркой, явля­ясь в поэме главным символом наступающего Апокалип­сиса, впрямую соотнесён Ахматовой со смертью, жест­ко вписан в картину вселенской катастрофы. На то, что звезда в поэме – образ апокалиптический, злове­щий символ смерти, красноречиво указывает в первую очередь тот контекст, в котором появляется он в поэме:

Звёзды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами чёрных марусь.

И прямо мне в глаза глядит

И скорой гибелью грозит

Кроме того, появление образа звезды, точнее – «звезд смерти», подготавливается в поэме образами, моделирующими картину апокалиптического мира: ос­тановившей своё течение реки, сместившихся гор, «по­мраченного» солнца. Кстати, строка «Солнце ниже и Нева туманней. » сама воспринимается как скрытая цитата из Апокалипсиса:

«. и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя» (Отк. 9, 2).

Ахматовский образ звезды, яркой и падающей, вос­ходит к Библии, его символика оказывается впрямую соотнесённой с библейским осмыслением образа, при­чём переклички поэмы с Книгой Бытия порой достаточ­но выразительны:

«. И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звёзды спадут с неба. » (Мф. 24, 29).

Особенно часто возни­кает образ звезды в Апокалипсисе:

«Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая по­добно светильнику, и пала на третью часть рек и на ис­точники вод» (Отк. 8, 10).

«Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на Землю, и дан ей был ключ от кладязя бездны. Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя. Из дыма вышла саранча на Землю. » (Отк. 9, 1-3).

Образ звезды возникнет в «Реквиеме» и ещё раз – в главке «К смерти»!:

Мне все равно теперь.

Звезда полярная сияет.

И синий блеск возлюбленных очей

Последний ужас затмевает.

Название главки подтверждает: и на сей раз «вечный образ» Священного Писания жёстко вписывается в об­щую семантику Апокалипсиса поэмы, и на сей раз звез­да – зловещий символ смерти, знак иной реальности. Процитированные строки неизбежно эксплицируют об­раз Мандельштама, о трагической судьбе которого Ах­матова к этому времени если и не знала точно, то дога­дывалась:

«синий блеск возлюбленных очей. ».

А воз­никающие в контексте главки переклички со стихотво­рением Мандельштама 1922 года «Ветер нам утешенье принёс. » актуализируют, дополнительно высвечивают «библейское» звучание ахматовского образа, заставля­ют прочитать его и здесь, в «Реквиеме», в первую оче­редь в качестве библейского:

Есть в лазури слепой уголок,

И в блаженные полдни всегда,

Как сгустившейся ночи намёк,

Роковая трепещет звезда.

Вполне естественно предположить, что образ звезды в пространстве ахматовского текста мог ассоциировать­ся и с кремлёвскими звёздами, ставшими универсаль­ным символом эпохи сталинского террора. Такого рода аллюзии не отрицали проявленный выпукло в поэме биб­лейский контекст как основной, решающий в интерпре­тации образа, скорее, также способствовали его выяв­лению. Кремлёвские звёзды, являясь символом Кремля – места, где «угнездился» тиран, в эпоху 30-х годов впря­мую ассоциировались со смертью и угрозой наступле­ния Апокалипсиса. Понятные и близкие современникам Ахматовой, эти «внешние» на первый взгляд ассоциа­ции органично вписывались и в библейский контекст поэмы.

Анализ памяти культуры «Реквиема» убедительно показывает, насколько актуализирован в поэме ассоци­ативный ряд, напрямую связанный с темой смерти, ка­кова функция «вечных образов» культуры в тексте про­изведения. Особенно велика в художественном осмыс­лении и воплощении идеи смерти роль библейских об­разов и мотивов. Как мы убедились, именно этот пласт культурной памяти реконструирует в «Реквиеме» апо­калиптическую картину мира, помогает осознать в ка­честве главной и единственной реальности произведе­ния пространство смерти. В семантическое поле смерти вписывают “Реквием” не только образы-символы Апока­липсиса, рассмотренные выше, и не только образы-дета­ли, создающие своеобразный «библейский» фон: божни­ца, свеча, холод иконки и т.д.; все они в контексте ахма­товского произведения могут быть прочитаны и как атри­буты похоронного обряда. Среди библейских образов, «архетипичных для ситуации «Реквиема» (Л. Кихней), главное место, безусловно, занимают образы распинаемо­го Сына и присутствующей при казни Матери.

Появление в тексте поэмы о смерти картины Распя­тия, центрального эпизода Нового Завета, получает – на уровне внешнем, сюжетном – вполне «реалистичес­кое» объяснение: картины и образы новозаветной тра­гедии возникают в сознании героини подобно видению, откровению – на грани жизни и смерти, когда «безу­мие крылом души накрыло половину. ». Однако глава «Распятие» впаяна в текст «Реквиема» гораздо более прочно. В ней сконцентрированы все основные смысло­вые линии произведения.

Вряд ли можно полностью согласиться с Е.Г. Эткиндом, уверенным в том, что обе картины «Распятия» «в большей степени восходят к обобщённым живописным образцам, нежели к евангельскому первоисточнику». Текст «Реквиема» убеждает в обратном.

Близость «Распятия» к своему источнику – Священ­ному Писанию закрепляется уже эпиграфом к главе: «Не рыдай Мене, Мати, во гробе зрящи». Эпиг­рафы у Ахматовой всегда максимально работают в произведении: подключают к нему новые смысловые кон­тексты, актуализируют «вечные образы» культуры, вво­дят текст современности в культурную традицию, а час­то оказываются и ключом к прочтению всего произве­дения. Делая эпиграфом слова из ирмоса IX песни ка­нона службы в Великую субботу, Ахматова, по сути, соединяет страдания распятого Сына и присутствую­щей при казни Матери в единый чрезвычайно ёмкий и пронзительный художественный образ. Тем самым по­лучает своё обоснование и композиция главы: объектом её первого фрагмента оказывается Сын, объектом вто­рого – Мать.

Насколько велика роль смысловых импульсов, иду­щих от цитируемого источника, в полной мере позволя­ет ощутить и первая миниатюра главы:

«Хор ангелов великий час восславил,

И небеса расплавились в огне.

Отцу сказал: «Почто Меня оставил?»

А Матери: «О, не рыдай Мене. »

Ориентация на библейский текст чувствуется уже в первых строках фрагмента – в описании природных катаклизмов, сопровождающих казнь Христа. В Еван­гелии от Луки читаем:

«. и сделалась тьма по всей зем­ле до часа девятого: и померкло солнце, и завеса в хра­ме раздралась посередине» (Лк. 23, 44-45).

Адресо­ванный Отцу вопрос Иисуса «Почто Меня оставил?» также восходит к Евангелию, являясь почти цитатным воспроизведением слов распятого Христа:

«В девятом часу возопил Иисус громким голосом: Элои! Элои! ламма савахфани? – что значит: Боже мой! Боже мой! для чего ты Меня оставил?» (Мк. 15, 34).

Слова же «О, не рыдай Мене. », обращённые к матери, заставляют вспомнить эпиграф к главке, оказываясь одновременно и неточной цитатой из Евангелия. Сопровождавшим его на казнь и сострадающим ему женщинам Иисус гово­рит:

«. дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших. » (Лк. 23, 27-28).

Другими словами, четвёртая строка поэтического фраг­мента представляет собой контаминацию евангельского текста и цитаты из ирмоса пасхального канона, ставшей эпиграфом к главе «Распятие».

Заслуживает внимания то обстоятельство, что в тек­сте Евангелия слова Иисуса обращены не к Матери, а – к сопровождавшим его женщинам, «которые плакали и рыдали о Нем» (Лк. 23, 27). Адресуя слова Сына, непосредственно Матери, Ахматова тем самым переосмыс­ливает евангельский текст. Намеренное несовпадение с традицией, отступление от образца – при общей явной ориентации на библейский первоисточник –призвано выявить замысел автора, акцентировать в нём самое су­щественное. Так подготавливается второй фрагмент глав­ки – сцена Распятия. По-новому освещая, точнее – выстраивая, пространство около Голгофского креста, меняя местами устойчивые пространственные парамет­ры: центр евангельской картины и ее периферию, Ахма­това и здесь основное внимание приковывает к Матери, ее страданиям:

Магдалина билась и рыдала,

Ученик любимый каменел,

А туда, где молча Мать стояла,

Так никто взглянуть и не посмел.

«при кресте Иисуса стояла Матерь Его. » (Ин. 19, 25),

и рассказывается, как Сын Чело­веческий в минуту страшных мучений не забыл о Мате­ри своей:

«Иисус, увидев Матерь и ученика, тут сто­ящего, которого любил, говорит Матери Своей: Жено! се, сын Твой. Потом говорит ученику: се, Матерь твоя!» (Ин. 19, 26-27)

Не может не поразить тог факт, что и Марк, и Матфей, и Лука, перечислив по имени некото­рых женщин, присутствовавших при казни:

«между ними была и Мария Магдалина, и Мария, мать Иакова мень­шого и Иосии, и Саломия» (Мк. 15, 40), – ни слова не сказали о Матери.

Ахматова обращается к самому высокому, самому пронзительному из всех, которые знало когда-либо че­ловечество, образцу материнского страдания – к стра­данию Матери. Материнская любовь – земной аналог глубоко укоренённого в душе человека архетипа Бого­родицы.

Несмотря на то, что Ахматова, как верующая христи­анка, почитала Деву Марию, образ Богородицы встре­чается в творчестве Ахматовой не часто. Впервые он появляется в поэзии Ахматовой в 1912 году, в год рож­дения сына:

«Загорелись иглы венчика

Вкруг безоб­лачного лба. »

Возникнув через два года в пророческом стихотворении «Июль 1914», образ Божией Матери встретится уже только в начале 20-х годов – в поминальном оплакивании «Причитание» (1922) и плаче-причитании «А Смоленская нынче именинница. » (1921), а затем надолго уйдёт из творчества Ахматовой. Тем примечательнее его появление в «Реквиеме» – по­эме, создававшейся в страшные для страны годы сталинского террора. Центральная оппозиция «Реквиема» «мать – сын» неизбежно должна была быть соотнесена в сознании Ахматовой с евангельским сюжетом, а стра­дания матери, которую «разлучили с единственным сы­ном», – со страданиями Матери Божией. Поэтому об­раз Богородицы в «Реквиеме» является не просто лишь одним из «ликов» героини, он требует своего осмысле­ния как один из главных, а может быть, и главный об­раз поэмы. Обращение к образу Божией Матери помог­ло Ахматовой обозначить истинный масштаб происхо­дящего, подлинную глубину горя и страдания, выпав­ших на долю матери узника ГУЛАГа, и таким образом создать монументальное эпическое обобщение. Показа­тельно, что в «Реквиеме» образ Богородицы появляет­ся не только в сцене Распятия, т.е. тогда, когда поэт обращается непосредственно к евангельскому сюжету. Образ этот венчает поэму. Его появление в «Эпилоге» символично:

«Для них соткала я широкий покров

Из бедных, у них же подслушанных слов»

Упоминание о «широком покрове» в «Эпилоге» по­эмы заставляет вспомнить другой образ — из стихотво­рения 1922 года «Причитание»:

Сына кутает в платок,

Старой нищенкой обронённый

У Господнего крыльца.

Но ещё раньше образ Богородицы, расстилающей «широкий покров» «над скорбями великими», возника­ет в финале стихотворения «Июль 1914»:

«Богородица белый расстелет

Над скорбями великими плат».

В стихотворении «Июль 1914», написанном на вто­рой день после объявления войны 1914 года, с образом Богородицы связывались надежды автора на заступни­чество и избавление от бед, нанесённых вторжением неприятеля в родную страну. В «Причитании» смысл появления образа Богородицы иной: этот

«скорбный плач о пострадавших за веру, о богооставленносги рус­ского народа»

явился, как считает Л.Г. Кихней, отве­том на изъятие церковных ценностей из храмов в 1922 году. Именно поэтому в числе других святых покидает храм и Богородица. Обе смысловые линии: мысль о богооставленности народа русского и надежда на избавле­ние страны от власти тирана – соединяются в «Реквие­ме» в образе Божией Матери. Во всех трех текстах об­раз Богородицы – той, что расстилает «над скорбями великими плат», и той, что «сына кутает в платок», и той, что соткала «широкий покров», – появляется и как напоминание о православном празднике Покрова Пресвятой Богородицы, «религиозный смысл которого – молитвенное предстояние Богоматери за мир»

Образные переклички «Эпилога» и более ранних про­изведений Ахматовой окончательно убеждают в том, что за финальными строчками поэмы возникает образ Божией Матери, однако на сей раз – и это логичное за­вершение основной идеи «Реквиема» — в роли Богоро­дицы выступает сама героиня:

«Для них соткала я ши­рокий покров. »

Безусловно, семантическое простран­ство поэмы актуализирует и контексты названных про­изведений. Особенно важным с этой точки зрения ока­зывается диалогическое взаимодействие «Реквиема» со стихотворением «Июль 1914». Подключение основных смысловых импульсов стихотворения к поэме заставля­ет прочитать её в аспекте «сбывшихся пророчеств» и «последних сроков». Заметим: если в 1914 году слова «одноногого прохожего» могли восприниматься еще как пророчество:

«Сроки страшные близятся. »,

то в 1940 году у Ахматовой уже были все основания горько и обреченно констатировать очевидное: «Предсказанные наступили дни» (1917). Апокалиптические мотивы «пос­ледних сроков», «опрокинутые» в пространство 30-х годов, обретают в «Реквиеме» новый смысл, становятся прямой проекцией реальности.

Таким образом, переоценить роль «библейского» пла­ста в «Реквиеме» невозможно. Проецируя всё произве­дение в пространство смерти, «вечные образы» культу­ры передают основное ощущение эпохи 30-х годов –ощущение призрачности, нереальности происходящего, межрубежья жизни и смерти, обреченности и духовной катастрофы – трагическое предчувствие конца эпохи, гибели поколения, собственной смерти. Через символи­ку Апокалипсиса, через образы абсурдного и перевер­нутого бытия «вечные образы» Священного Писания вели Ахматову к реконструкции целостной картины тра­гической эпохи кровавого террора, к воплощению обра­за мира иррационального и катастрофического, но глав­ное – обречённого и неспасаемого. Именно такой виде­лась Ахматовой современная действительность –

доктор филологических наук, профессор Светлана Бурдина. Из книги «Анна Ахматова и православие».

Источник