12 лет рабства реальная история предательства похищения
Фильм и реалии “12 лет рабства”
Интересный факт:
рабство в России отменили в 1861 г.,
в США в 1865 г., в ОАЭ в 1963!
Но, тем не менее, с ним
до сих пор борются во всем мире.
Посмотрел вчера фильм “12 лет рабства”, снятый по автобиографической книге Соломона Нортапа (которую, кстати, можно купить на Амазоне)- свободно рожденного папуаса из Саратога Спрингс, округ Нью-Йорк, которого в 1841 году, в возрасте 33 лет, похитили во время деловой поездки в Вашингтон, переправили в Новый Орлеан, где и продали с рабского аукциона на плантации в Луизиане, на которых он проработал 12 лет, судорожно ища возможность сообщить родственникам о своей судьбе, с тем, чтобы они предоставили документы о том, что он является свободным гражданином.
Фильм довольно жесткий, с крайне реалистичными сценами физических наказаний в виде порки кнутом или избиений, так что вызывает смешанные эмоции. Надо заметить, что буквально за пару дней до этого я смотрел “Джанго”, где также пендалировалась тема бедных, забитых афроамериканцев. Но, учитывая, что в свое время я читал мнения современников “Хижины дяди Тома” о том, что жесть в книге сильно преувеличена, то фильм больше смахивает на конъюнктурную заяву на Оскар, особенно в ключе актерского состава и действительно сильной игры всех, начиная от звезд уровня Майкла Фасбиндера, Бенедикта Камбербэтч или Брэда Питта и заканчивая совершенно не известной для меня Люпита Нионго. Все образы отлично прописаны и актерская игра на высоте, что гасит какие то недомолвки истории, которая, периодически, из связного повествования превращается в какое то унылое бубнение, возможно из-за того, что сценарий несколько отличается от реальной истории Соломона Нортапа, изложенной им в книге.
Так что ниже я поведаю биографическую версию, а потом вернусь снова к хижинам дяди Тома. Кстати, одна из немногих книг в моей жизни, которую я не смог осилить.
Сам Нортап был скрипачом, игравшим в нескольких известных отелях в Саратоге, попутно работая плотником на строительстве железной дороги и канала Чамплейн. В 1841 с ним познакомились два человека, представившихся как Мерил Браун и Абрам Хамильтон, предложивших ему поучаствовать в цирковых гастролях в Вашингтоне, который в то время являлся крупнейшим рынком рабов, ибо относился к территории, где рабство было легализовано. После серии выступлений, они накачали его наркотой и запродали Джеймсу Барчу – торговцу рабами из Вашингтона, который, в течении нескольких дней, вместе с надзирателем Эбинезом Радбёрном, выбивал из него осознание того, что он свободнорожденный гражданин. Сами они обвиняли его в том, что Соломон Нортап, на самом деле, беглый раб из Джорджии, т.ч отправили его вместе с несколькими другими рабами, к партнеру Барча в Новый Орлеан. По пути до Нового Ореана, Соломон и другие рабы на пароходе переболели оспой.
При этом, в путешествии, Соломон уговорил английского моряка Джона Маннинга отправить письмо своему другу, юристу Генри Нортапу о том, что он похищен работорговцами. Однофамильцами они были из-за того, что отец Соломона изначально был рабом в семье Генри Нортапа и по закону носил их фамилию. Надо заметить, что в 1840 году в Нью-Йорке был принят закон, защищавший свободу нигеров севера, даже в случае их похищения и вывоза из штатов. К сожалению, Генри Нортоп длительное время ничего не мог сделать, не смотря на предпринимаемые попытки, так как след Соломона затерялся в Новом Орлеане, где он, под именем Платт, был продан работорговцем Теофилом Фриманом на небольшую плантацию в Северной Луизиане, которой владел баптистский священник Уильям Форд. Священник был добрым хозяином, тем более, как пишут во всяких исторических доках, наиболее мягкосердечными хозяевами были как раз владельцы небольших плантаций, работавшие вместе с рабами, а не отдававшими плантацию на откуп управляющим и надсмотрщикам.
Соломон, вместе с другими рабами, занимался вырубкой леса, а также строил текстильное производство, где Платт смог проявить свои умения, чем еще более расположил к себе хозяина, и без того, лояльно относившегося к собственным рабам. Но зимой 1842 года Форд, под гнетом финансовых затруднений, был вынужден продать Соломона и 17 других рабов, чтобы погасить долги.
После этого Тибат попытался напасть на Соломона с топором, но том сбежал от него обратно на плантацию доброго хозяина Форда, который, заколебавшись вписываться за негра, чтобы уладить конфликт сплавил Платта – Соломона человеку, занимавшемуся расчисткой леса под хлопковые поля. Но через 5 недель его, в итоге, продали Эдвину Эпсу, у которого он и провел 10 лет, вплоть до 1853 года.
В 1852 году на ферму Эпса прибыл вольнонаемный канадец Самюэль Басс, которого Соломон и посвятил в своё происхождение, так как слышал его аболиционистские (движение за отмену рабства, основателями которого являлись квакеры) споры с Эпсом. На основе письма Соломона сам Басс написал несколько писем друзьям Соломона Нортапа с описанием где и как его можно найти. Учитывая, что пособничество рабам в бегстве и освобождении было опасно даже для белых, то Самюэль Басс не указывал в письмах авторство.
Генри Нортап, в свою очередь, связался с губернатором Нью-Йорка – Вашингтон Хантом, который уже вышел на сенатора Пьера Соле и администрацию Луизианы. И, не смотря на угрозы Эпса в адрес Платта и его неизвестного осведомителя, в 1853 году Соломон Нортап обрел свободу.
После освобождения он подал в суд на работорговцев, но проиграл в суде, так как по местным законам Вашингтона черный не мог свидетельствовать против белых, а без его показаний их признали невиновными. Попытка разобраться с псевдоциркачами, волею случая опознанными и арестованными, также не увенчалась успехом, так как их адвокаты оспорили, что преступление было совершено в Нью-Йорке, где Нортоп мог свидетельствовать, и перенесли его в Вашингтон, на который юрисдикция суда Нью-Йорка не распространялась.
В 1853 же году, Соломон Нортап опубликовал книгу “12 лет рабства” которую написал за три месяца и практически следом за известным романом Гарриет Бичер-Стоу, годом ранее ставшего бестселлером, “Хижина дяди Тома”. Но, к сожалению, роман Соломона Нортапа не получил такую популярность, возможно из-за того, что книга была написана при содействии белого писателя Дэвида Уилсона и стилистически находится под его влиянием.
Тема рабства, конечно, страшная вещь, когда одна категория людей, по каким то надуманным причинам, полагает, что может творить с другой категорией все что вздумается. Хотя ситуация с угнетением Пэтси, в принципе, довольно увлекательна ))
Другое дело, что беглых или восставших, казнили безжалостно и на месте, ибо боялись бунтов, которые случались с завидным постоянством. Но, тем не менее, просто непокорных старались сбыть подальше на юг, где находились в основном большие плантации и там они угнетались уже либо управляющими, которые действительно могли халатно относиться к собственности хозяина, или же совсем чиканутыми плантаторами. Надо заметить, что в южных штатах, тем не менее, было около 4 тысяч черных плантаторов, выкупивших себе свободу и ставших такими же рабовладельцами.
И напоследок песенка, на тему рабства, взятая из “Джанго”. И хоть она повествует о тяжелой жизни раба, но её вполне можно применить и к нашему времени. Хотя нас конечно и не порют и живем мы лучше чем харатины в Мавритании. Ах, вы не знали что в XXI веке на планете еще вполне официально существует рабство? Ну тогда добро пожаловать в Мавританию, где около 20% населения находятся в рабстве, не смотря на то, что его уже дважды отменяли официальными указами: в 1981 года и повторно в 2007 годах.
Электронная книга 12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа | Twelve Years a Slave
Если не работает, попробуйте выключить AdBlock
Вы должны быть зарегистрированы для использования закладок
Информация о книге
Иллюстрации
Видеоанонс
Взято c youtube.com. Пожаловаться, не открывается
Информация об экранизации книги
Роман «Бремя страстей человеческих», пожалуй, самый известный и, конечно, самый художественно успешный в творческом наследии Сомерсета Моэма.
Роман раскрывает историю взросления сироты, страдающего хромотой, Филиппа Кэри. Воспитанный дядей, викарием, и тетушкой, он рос в соответствии с правилами их дома и церкви. Он терпит издевательства сверстников в школе, но прекрасно успевает академически, в надежде на поступление в Оксфорд.
Эльфрида Саванкур является дочерью ректора Эндельстоу, отдаленног морского округа в Корволле, основанного на Сет-Джулио, где Томас Харди писал роман «Взор синих глаз» в начале ухаживания за свой первой женой Эммой. Голубоглазая, проворная и задиристая Эльфрида мало знакома с правилами света и запутывается в отношениях с двумя мужчинами: юным архитектором Стивеном Смитом и солидным литератором Генри Найтом. Бывшие друзья превращаются в соперников, а Эльфрида сталкивается с первым в своей жизни мучительным выбором.
Таким же мучительным, как автор романа в то же самое время: продолжить карьеру архитектора, в которой он вполне утвердился, или ступить на зыбкую стезю литературного творчества, в котором он, пока еще, никому неизвестный автор.
©MrsGonzo для LibreBook
Только Гленнон Дойл Мэлтон почувствовала вкус к жизни – трое детишек, любимый муж, успешная карьера (ее книга достигла верхних строчек в списке бестселлеров по версии «Нью-Йорк Таймс») – как она узнала об измене мужа. Все было совсем не тем, чем казалось.
Она думала, что смогла справиться с булимией и алкоголизмом, но быстро обнаружила себя на знакомом и привычном дне. Но за завесой нестерпимой боли, Гленнон смогла разглядеть трпинку к достойной жизни.
12 лет рабства реальная история предательства похищения
12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа
Соломон в своей невольничьей одежде на плантации
Это необыкновенное совпадение — то, что Соломона Нортапа привезли на плантацию в долине Ред-Ривер — в те самые места, где разыгрывались события невольничьей жизни Дяди Тома. Рассказ Соломона об этой плантации и об образе жизни на ней и некоторые события, которые он описывает, образуют поразительную параллель двух историй.
Ключ к Хижине дяди Тома [Г. Бичер-Стоу говорит об удивительном совпадении событий сочиненного ею романа с предлагаемым читателю документальным повествованием Нортапа. Эпиграф отсылает нас к книге Г. Бичер-Стоу, выпущенной спустя год после публикации ее «Хижины дяди Тома» (1852). «Ключ…» вышел в ответ на многочисленные обвинения в том, что события ее нашумевшего романа о пожилом рабе-негре — неправдоподобная выдумка. «Ключ к Хижине дяди Тома», среди прочего, содержал документальные материалы, подтверждающие совпадение творческого прозрения писательницы с реалиями жизни рабов американского Юга. (Гарриет утверждала, что «Хижина…» не была калькой с чьей-то истории, а лишь ее собственным художественным промыслом, которым руководил сам Бог.) — Прим. ред.]
Со всем уважением посвящается Гарриет Бичер-Стоу, имя которой во всем мире связывают с великой реформой [Речь, видимо, идет об отмене рабства. В 1854 году в США появилась Республиканская партия, стремившаяся запретить рабство негров на Юге и Западе США. В 1860 году президентом США стал представитель этой партии Авраам Линкольн. А в 1861-м началась Гражданская война (война Севера и Юга), результатом которой стала полная отмена рабства. (Юридически это произошло на два года позже, чем в России.) — Прим. ред.]. Это повествование дает еще один ключ к ее «Хижине дяди Тома»
Такие простофили за обычай
Так держатся, так склонны почитать
Всё древнее, ссылаются так рьяно
На долгие лета седых традиций,
Что даже рабство, худшее из зол —
А как иначе? ведь наследье предков! —
Блюдут и охраняют, как святыню.
Но гоже ли — и так ли уж бесспорно,
Коли разумно к спору подойти —
Чтоб человек, кто соткан, как иные,
Из необузданных страстей, в ком похоть
И глупость встретились в не меньшей мере,
Нежель в рабе, которым он повелевает, —
Так гоже ль быть ему единоличным
Всевластным деспотом и похваляться,
Что на своей земле свободный — он один?
Уильям Коупер [Уильям Коупер (1731–1800) — английский поэт, один из деятелей английского «возрождения поэзии» начала XX в.; цитата из поэмы «Задача».]
Предисловие первого издателя
Когда издатель приступил к приготовлению нижеследующего повествования, он не предполагал, что оно вырастет до размеров этого тома. Однако ради того, чтобы изложить все факты, сообщенные ему, представилось необходимым, чтобы повествование достигло своей нынешней продолжительности.
Многие утверждения, содержащиеся на следующих страницах, подтверждаются изобильными доказательствами — другие же полагаются исключительно на уверения Соломона. В том, что он строго придерживался истины, по крайней мере сам издатель, имевший возможность выявить любое противоречие или несоответствие в его утверждениях, вполне уверен. Он неизменно повторял одну и ту же историю, не отклоняясь от нее ни в малейшей частности, а также тщательно просматривал рукопись, отмечая изменения во всех местах, где возникала самая незначащая неточность.
Так сложилась судьба Соломона во время его пленения, что он принадлежал нескольким хозяевам. То, как с ним обращались во время пребывания в «Сосновых Лесах», показывает, что среди рабовладельцев были не только жестокие люди, но и гуманные. О некоторых из них в тексте говорится с чувством благодарности — о других с чувством горечи. Полагаем, что нижеследующий рассказ о его переживаниях на Байю-Бёф представляет точную картину рабства, со всеми ее светом и тенями, в том виде, как она ныне существует в этой местности. Единственной целью издателя — человека не подверженного, по его собственному мнению, каким-либо предрассудкам или заранее составленным суждениям — было изложить правдивую историю жизни Соломона Нортапа такой, какой он услышал ее из собственных уст автора.
Издатель верит, что ему удалось преуспеть в достижении этой цели, несмотря на многочисленные изъяны стиля и выражения, которые книга может содержать.
Дэвид Уилсон Уайтхолл, Нью-Йорк, май 1853 года
Рассказ Соломона Нортапа
Вступление — Родословная — Семейство Нортап — Рождение и родители — Минтус Нортап — Брак с Энни Хэмптон — Благие намерения — Канал Шамплейн — Поездка в Канаду — Фермерство — Скрипка — Стряпня — Переезд в Саратогу — Паркер и Перри — Рабы и рабство — Дети — Начало бед
Поскольку я был рожден свободным человеком и более тридцати лет наслаждался благами свободы в свободном штате — а под конец этого времени был похищен и продан в рабство, в коем и оставался до моего счастливого спасения в месяце январе 1853 года, пробыв в неволе 12 лет, — было высказано предположение, что рассказ о моей жизни и судьбе окажется небезынтересен публике.
С момента моего возвращения на свободу от внимания моего не ускользнул растущий во всех северных штатах интерес к вопросу рабства. Беспрецедентное число произведений в жанре художественного вымысла, претендующих на то, чтобы изображать его черты в их наиболее привлекательных и наиболее отталкивающих аспектах, ходит ныне из рук в руки — и, как я понимаю, создает плодотворную тему для комментариев и обсуждения.
Я могу высказываться о рабстве лишь в той мере, насколько оно было доступно моему наблюдению — насколько я познал и испытал его на себе. Моя цель — дать честное и правдивое изложение фактов: повторить без преувеличения историю моей жизни, предоставляя другим определять, способен ли даже художественный вымысел вообразить картину столь жестокой несправедливости и суровой неволи.
Настолько, насколько я мог удостовериться, предки мои со стороны отца были рабами на Род-Айленде. Они принадлежали семейству, носившему фамилию Нортап, и один из членов этого семейства, перебравшись в штат Нью-Йорк, осел в Хусике, что в графстве Ренселер. Он привез с собой Минтуса Нортапа, моего отца. По смерти этого джентльмена, которая случилась, должно быть, лет около пятидесяти назад, отец мой стал свободным человеком, получив вольную по указанию, сделанному в его завещании [Здесь читателю стоит напомнить, что в северных штатах, к которым принадлежит и штат Нью-Йорк, рабство было отменено гораздо раньше, чем на американском Юге, куда потом и угодил герой повествования. — Прим. ред.].
Родственник семейства, при котором жили и служили мои предки и от которого переняли фамилию, принадлежащую ныне мне, — Генри Б. Нортап, эсквайр, из Сэнди-Хилл, весьма достойный адвокат и человек. Ему по воле Провидения обязан я своей нынешней свободой и возвращением в общество жены моей и детей. На счет этого факта можно отнести то неизменное участие, которое он всегда проявлял к моей судьбе.
Вскоре после обретения свободы отец мой перебрался в городок Минерва, что в графстве Эссекс, штат Нью-Йорк, где я и родился в месяце июле 1808 года. Долго ли он оставался в упомянутом городе, у меня нет возможности разузнать с определенностью. Оттуда он перебрался в Грэнвиль, в графстве Вашингтон, и поселился в местечке, известном под названием Слайборо, где несколько лет трудился на ферме Кларка Нортапа, еще одного родственника своего прежнего хозяина. Оттуда он ушел на ферму Олдена, что на Мосс-стрит, поодаль к северу от деревни Сэнди-Хилл. А уж потом на ферму, которая ныне принадлежит Расселу Прэтту и расположена близ Форт-Эдварда, где отец и жил вплоть до своей смерти, наступившей в 22-й день месяца ноября 1829 года. Он оставил по себе вдову и двух детей: меня самого и Джозефа — моего старшего брата. Последний и сейчас живет в округе Освего, неподалеку от города с тем же названием; мать моя умерла, пока я был в неволе.
Хоть и рожденный рабом и пережив много неблагоприятных обстоятельств, коим подвержена моя несчастливая раса, отец мой был человеком уважаемым за трудолюбие и честность, — что готовы засвидетельствовать многие из ныне живущих, которые хорошо его знали. Вся его жизнь прошла в мирных земледельческих трудах. И он никогда не искал себе более выгодных занятий из тех, что, кажется, специально назначены для выходцев из Африки. Помимо того что он дал нам образование, превосходящее обычные знания, положенные детям нашего общественного положения, отец достиг благодаря своему трудолюбию и бережливости достаточной состоятельности для преодоления имущественного ценза, наделявшего его правом голосовать на выборах. У него была привычка рассказывать нам о своей молодости. И хотя он всегда лелеял самые теплые чувства сердечной привязанности и даже любви к семейству хозяина, в чьем доме был невольником, он неплохо разбирался в приемах рабства и с горечью говорил об унижении нашей расы. Он старался внушить нашим умам нравственные чувства и учил нас возлагать свою веру и доверие на Того, Кто заботится обо всех Своих созданиях — и низших, и высших. Как часто с тех пор воспоминание о его отеческих советах являлось мне, когда я лежал в невольничьей хижине в далеких и нездоровых краях Луизианы, испытывая жгучую боль от незаслуженных ран, нанесенных мне рукою бесчеловечного хозяина, и желая лишь, чтобы могила, сокрывшая отца моего, защитила и меня от кнута угнетателя! На церковном кладбище в Сэнди-Хилл скромный надгробный камень отмечает то место, где он почиет, достойно исполнив долг, присущий тому непритязательному кругу, в коем Господь назначил ему обретаться.
Вплоть до того времени я был в основном занят фермерскими трудами вместе с моим отцом. Выдававшиеся мне часы досуга я, как правило, проводил за книгами или за игрой на скрипке — развлечение это было главной страстью моей юности. Оно и впоследствии служило источником утешения, доставлявшим удовольствие простодушным созданиям, с коими свел меня жребий, и на многие часы отвлекало мои собственные мысли от горьких раздумий о моей судьбе.
В день Рождества 1829 года я женился на Энни Хэмптон, цветной девушке, жившей тогда неподалеку от нашей фермы. Церемонию в Форт-Эдварде провел Тимоти Эдди, эсквайр, мировой судья этого городка. (Он по-прежнему видный гражданин Форт-Эдварда.) Будущая жена моя долгое время жила в Сэнди-Хилл у мистера Бэрда, владельца таверны «Орел», а также в семействе преподобного Александра Праудфита из Салема. Сей джентльмен много лет руководил пресвитерианским обществом в Салеме и был почитаем всеми за свою ученость и благочестие. Энни до сих пор с благодарностью вспоминает необычайную доброжелательность и мудрые советы этого доброго человека. О родословной своей она не может сказать ничего определенного, но в ее венах течет кровь трех рас. Трудно сказать, которая из них преобладает — красная, белая или черная. Однако их смешение наделило ее такой необычной, но приятной внешностью, какую нечасто встретишь. Ее нельзя с точностью определить как квартеронку, хоть она и несколько напоминает этот тип — к которому, я еще не упомянул, принадлежала и моя мать.
Я только-только вышел из возраста несовершеннолетия, достигнув двадцати одного года в предшествующем месяце июле. Лишенный отцовского совета и помощи, с супругой, зависевшей от моей поддержки, я решился вступить в жизнь трудового человека. И несмотря на темную кожу и осознание своего низкого положения, я предавался приятным мечтам о грядущих добрых временах, когда обладание каким-нибудь скромным домиком с несколькими акрами прилегающей к нему земли вознаградит мои усилия и принесет мне средства к счастью и успокоению.
Со дня моей свадьбы и по сей день любовь, которую я питаю к жене моей, остается искренней и неугасимой. И лишь тот, кто ощущал пылкую нежность отца, обожающего своих отпрысков, способен понять мою привязанность к детям, которые с тех пор у нас родились. Я считаю подходящим и необходимым сказать это — дабы те, кто читает эти страницы, могли понять всю остроту и горечь страданий, которые мне суждено было вынести.
Сразу же по заключении нашего брака мы принялись вести хозяйство в старинном доме, тогда стоявшем на южной окраине Форт-Эдварда и который с тех пор преобразился в современный особняк, в последнее время занимаемый капитаном Лэтропом. Дом этот известен под названием Форт-Хаус. Некогда, после образования нашего графства, здесь проходили заседания суда. Кроме того, в 1777 году его занимал Бургойн [Джон Бургойн (1730–1792) — английский генерал, главнокомандующий британскими войсками, в 1777 г. в результате сражения при Саратоге сдался республиканским войскам. — Прим. перев.], поскольку дом расположен неподалеку от старой крепости на левом берегу Гудзона.
Зимою я нанялся с другими на работы по восстановлению канала Шамплейн — в той его части, где управляющим был Уильям ван Нортвик. Непосредственным начальником над нами был Дэвид Макикрон. К весне, когда канал открылся, я имел случай, воспользовавшись сбережениями из своего жалованья, купить пару лошадей и другие вещи, необходимые для бизнеса в судоходстве.
Наняв себе в помощь несколько умелых подручных, я подрядился на сплав больших плотов строевого леса из озера Шамплейн в город Трой. В нескольких поездках меня сопровождали Дайер Беквит и некий мистер Бартеми из Уайт-Холла. За тот сезон я вошел во все тонкости искусства и секретов сплава плотов. Эти знания впоследствии дали мне возможность оказать ценную услугу достойному хозяину и вызвать изумление у простодушных лесорубов на берегах Байю-Бёф.
Во время одной из моих поездок по озеру Шамплейн меня склонили к мысли посетить Канаду. Направившись в Монреаль, я повидал кафедральный собор и другие достопримечательности этого города, откуда продолжил свое путешествие в Кингстон и другие города, обретя знания об особенностях этой местности, что тоже впоследствии сослужило мне добрую службу — как читатель узнает ближе к концу моего повествования.
Завершив свои подряды на канале, к вящему удовлетворению моего нанимателя и своему собственному, и не желая оставаться праздным, когда судоходство на канале вновь остановилось, я заключил другой подряд, с Медадом Ганном, на рубку большого массива леса. Этим делом я был занят всю зиму 1831–1832 гг.
К возвращению весны у нас с Энни появился замысел взять внаем какую-нибудь ферму по соседству. Земледельческий труд был знаком мне с ранней юности, и это занятие соответствовало моим вкусам. И я договорился об аренде части старой фермы Олдена, где некогда жил мой отец. С одной коровой, одной свиньей, парой прекрасных волов, которую я незадолго до того приобрел у Льюиса Брауна в Хартфорде, и прочей личной собственностью и пожитками мы перебрались в наш новый дом в Кингсбери. В тот год я засадил кукурузой 25 акров [10 гектаров.], засеял обширные поля овсом и принялся фермерствовать настолько широко, насколько позволяли мои средства. Энни неустанно занималась домашними делами, в то время как я усердно трудился в поле. В этом месте мы прожили до 1834 года.
Зимою меня не раз звали играть на скрипке. Где бы молодежь ни затеяла танцы, почти неизменно там оказывался я. Во всех окрестных деревнях славилась моя скрипка. Да и Энни за время своего долгого жительства в таверне «Орел» стала известной местной кухаркой. Во время сессий суда и общественных праздников ее нанимали за высокую плату на кухню в кофейню Шеррилла.
Не было случая, чтобы после такой усердной работы мы вернулись домой без денег в карманах. Таким образом, играя на скрипке, стряпая и фермерствуя, мы вскоре оказались обладателями некоторого достатка и, в сущности, вели счастливую и благополучную жизнь. Право, мы только выиграли бы, если бы остались на той ферме в Кингсбери; но пришло время, когда должен был быть сделан следующий шаг навстречу ожидавшей жестокой судьбе.
В марте 1834 года мы перебрались в Саратога-Спрингс и поселились в доме, принадлежавшем Дэниелу О’Брайену, на северной стороне Вашингтон-стрит. В то время Исаак Тейлор держал большой пансион, известный под названием «Вашингтон-Холл», на северном конце Бродвея. Он нанял меня кучером, и в этом качестве я служил ему два года. Потом я, как правило, нанимался на работу на весь гостевой сезон, как и Энни, которая работала в гостинице «Соединенные Штаты» и других подобных заведениях этого города. А зимними вечерами я играл на скрипке, хотя во время строительства железной дороги между Троем и Саратогой немало потрудился и там.
Живя в Саратоге, я завел себе привычку покупать товары, необходимые для моего семейства, в магазинах Цефаса Паркера и Уильяма Перри — к этим джентльменам я питал чувство глубокого уважения за их многочисленные добрые дела. (И потому 12 лет спустя именно им я отправил письмо, включенное ниже в текст этой книги, которое, попав в руки г-на Нортапа, послужило средством к моему счастливому избавлению.)
В гостинице «Соединенные Штаты» я часто встречал рабов, сопровождавших своих хозяев с Юга. Эти невольники всегда были хорошо одеты, не знали ни в чем недостатка и, казалось, вели легкую жизнь, беспокоясь лишь малым числом ее обычных забот. Не раз они вступали со мной в беседу о рабстве. Почти неизменно обнаруживал я, что они лелеяли тайное желание освободиться. Некоторые из них выражали самое пламенное намерение бежать и советовались со мною, как лучше всего его осуществить. Однако страх наказания, которое непременно последует за их поимкой и возвращением, в каждом случае оказывался достаточным, чтобы отвадить их от этого эксперимента. Всю свою жизнь дыша свободным воздухом Севера и сознавая, что обладаю теми же чувствами и страстями, которые находят себе пристанище в груди белого человека (более того, сознавая, что обладаю умом, равным уму по крайней мере некоторых людей со светлой кожей) я был слишком несведущ, а может быть, и чересчур независим, чтобы постичь, как кто-то может удовлетворяться жизнью в ужасном положении раба. Я не мог признать справедливости того закона или той религии, которые поддерживают или признают принцип рабства. И ни разу, могу с гордостью сказать, не отказал я в совете ни одному из тех, кто приходил ко мне в надежде увидеть свой шанс и устремиться к свободе.
Я продолжал жить в Саратоге до весны 1841 года. Сладкие ожидания, которые семью годами ранее соблазнили нас уехать из тихого фермерского домика на восточном берегу Гудзона, не осуществились. Мы, хоть и жили в достатке, не особенно преуспели. Общество и знакомства в Саратога-Спрингс — этом всемирно известном водном курорте — не содействовали сохранению прежде свойственных мне простых привычек к трудолюбию и бережливости, а напротив, замещали их иными, тяготеющими к бездеятельности и излишествам.
В то время мы уже были родителями троих детей — Элизабет, Маргарет и Алонсо. Старшей Элизабет шел десятый год. Маргарет была двумя годами младше, а малыш Алонсо только миновал свой пятый день рождения. Дети наполняли наш дом радостью. Их юные голоса звучали музыкой для нашего слуха. Не раз мы с их матерью строили воздушные замки для сих невинных малых. В часы досуга я гулял с ними, одетыми в лучшие одежды, по улицам и рощицам Саратоги. Их присутствие было для меня счастьем; и я прижимал их к своей груди с не менее горячей и нежной любовью, чем если бы их смуглая кожа была белее снега.