100 дней до приказа апина
100 дней до приказа
100 дней до приказа
…Я испуганно открываю глаза и вижу старшину батареи – прапорщика Высовня.
– Вставай! Трибунал проспишь! – сурово шутит он.
За окошком не утро, а знобкая темень. Застегиваясь на ходу и ежась, ребята выбегают на улицу. Сквозь стекло видно, как на брусчатом батарейном плацу топчутся несколько солдат – зародыши будущей полноценной шеренги.
В казарме, возле изразцовой печки стоит сердитый, со следами сна на лице замполит дивизиона майор Осокин. Время от времени он резко дергает головой, точно отгоняет надоедливую мысль. Это тик, последствие контузии, полученной в Афгане.
Рядом с замполитом томится командир нашей батареи старший лейтенант Уваров. Он пытается хмуриться, как бы недовольный неорганизованным подъемом вверенной ему батареи, но взгляд у него растерянный. В руках наш нервный комбат мнет и ломает свою гордость – фуражку-аэродром, пошитую в глубоко законспирированном столичном спецателье.
– Давай, Купряшин, давай! – брезгливо кивает мне комбат Уваров. – Спишь, как на первом году! Защитничек…
– А что случилось? – совсем по-цивильному спрашиваю я, потому что часть мозга, ведающая уставными словосочетаниями, еще не проснулась. – Тревогу же на завтра назначили.
Старшина Высовень медленно скашивает глаза в сторону замполита, потом снова смотрит на меня, и в его взоре столько многообещающей отеческой теплоты, что я пулей срываюсь вниз, вмиг обрастаю обмундированием, на бегу опоясываюсь ремнем, вылетаю на улицу и врезаюсь в строй. Шеренга вздрагивает, принимая блудного сына, и замирает.
«Вот черт, – молча возмущаюсь я. – Второй день выспаться не дают!»
– В дисбате выспитесь! – обещает, вышагивая вдоль построенной батареи, старшина Высовень. Нет никаких сомнений, что в школе прапорщиков его обучали телепатии.
– А что все-таки случилось? – спрашиваю я стоящего рядом со мной ефрейтора Зубова, механика-водителя нашей самоходки и неутомимого борца за права «стариков».
Зуб медленно поворачивает ко мне розовощекое лицо и не удостаивает ответом. Он вообще похож на злого поросенка, особенно теперь, когда остригся наголо, чтобы к «дембелю» волос был гуще. Скажите, пожалуйста, какой гордый! Дедушка Советской Армии и Военно-Морского Флота! Значит, ночной приговор в каптерке – акция, как говорится, долговременная. Ладно, переживем.
Старшина Высовень останавливается перед строем, потягивается и с лязгом зевает. Но для чего нас все-таки подняли среди ночи?
Вчера за час до подъема меня разбудил чей-то шепот. В утреннем свете казарма сияла, точно ее только что отремонтировали. Около коек, на табуретах, аккуратно лежало обмундирование, в черных петлицах единообразно поблескивали крестики артиллерийских эмблем. Рядом, на полу, стояли сапоги, обернутые вокруг голенищ серыми портянками. Возле каждого табурета – две пары сапог: одна – стоптанная, побывавшая в ремонте, другая – новенькая, с едва наметившимися морщинами. Дело в том, что койки у нас двухъярусные: внизу спят «старики», а наверху – молодежь.
Казарма, словно радиоэфир, наполнена разнообразными звуками: сонными вздохами, сладким посапыванием, тонким, почти художественным свистом, раскатистым храпом, невнятным бормотанием, наконец, отчетливым шепотом, который и разбудил меня. Я поднял голову. Разговаривали молодые – Малик из взвода управления и доходяга Елин, заряжающий с грунта, из моего расчета. Их койки поставлены впритык, поэтому они были уверены, что их никто не слышит, но я разбирал каждое слово.
– Ты бы на сквозняк повесил! – посоветовал Малик.
– Я и повесил, – безнадежно ответил Елин. – Все равно воротник и манжеты сырые. Зуб теперь орать будет, что я плохо отжимал, а я вот – до мозолей выкручивал! – И он показал однопризывнику ладони.
– Может, обойдется! – успокоил Малик. – Все-таки праздник сегодня!
– Кому праздник, а кому… – Елин не договорил и ткнулся лицом в подушку.
– Терпи, будет и твой праздник!
– Не хочу я, не могу! – почти крикнул Елин.
– Не хочешь – заставят, не можешь – научат! – убежденно сказал Малик.
– Ребята, мы будем спать?! – возмутился из-под одеяла рядовой Эвалд Аболтыньш, еще два месяца назад разгуливавший «по узким улочкам Риги».
Никто не ответил, а через минуту все трое затихли:
молодые засыпают мгновенно, им еще, как медным, служить до своего праздника, до своих ста дней!
Кто не тянул срочную, тот не поймет, что такое сто дней до приказа! А это значит, ты уже наполовину гражданский человек. Это значит, министр обороны не только выбрал ручку, которой подпишет приказ об увольнении в запас твоего призыва, но и обмакнул ее в чернила. Не знаю, может быть, маршал подписывает свои приказы каким-нибудь потрясающим «паркером» с золотым пером, но так уж считается: сначала он выбирает себе ручку, потом обмакивает ее в чернила, затем делает несколько пробных росчерков и, наконец, ставит автограф на известном каждому солдату документе.
Трижды, стоя в строю, я слышал этот приказ, трижды провожал «стариков» домой.
Через сто дней мой приказ!
Первыми узнают о приказе писари и сразу сообщают благую весть своим землякам. Под страшным секретом. Естественно, через полчаса об этом знает уже вся часть. Вскоре приказ появляется в печати, и начинается настоящая охота за газетами. Неизвестно, каким образом номера с текстом приказа исчезают даже из подшивок, хранящихся в кабинетах командира и замполита полка. А ефрейтор Симаненок (он уволился весной) просто-напросто делал на этих газетах маленький солдатский бизнес. Примерно через неделю после всеобщего ажиотажа, когда кое-кто отчаивался украсить свой дембельский альбом заветной вырезкой, Симаненок получал из дому здоровенную бандероль, набитую самыми разными газетами от од-ного-единственного числа. Понятно, от какого. И еще: выпуск с приказом на первой полосе был единственным номером многотиражки «Отвага», расходившимся мгновенно и полностью. В любое другое время нашу газету (ребята называют ее «Стой, кто идет?!») можно наблюдать в самом неожиданном виде и самом неожиданном месте.
Итак, узнав о приказе, «старики» мчатся в лес – ставить дембельские кресты, к которым прибиты дощечки с надписями. Например:
Мл. сержант Коркин А. Ф.
Служи, сынок, как дед служил,
А дед на службе не тужил!
Главное – присобачить крест на дереве как можно выше. Правда, в прошлом году один «старик»-верхолаз грохнулся и попал не домой, а в госпиталь.
Но самое главное начинается после отбоя: «старики», которые с этой минуты становятся «дедами», возводят всех остальных в очередные звания неписаной казарменной иерархии. Делается это при помощи обыкновенного уставного ремня. Каждый получает по конкретному месту столько условно-символических ударов, сколько месяцев отдано родным Вооруженным Силам.
Когда я учился в школе, у нас был преподаватель истории – жуткий зануда, заканчивавший каждый урок предложением начертить «табличку на полстранички» и таким образом закрепить новый материал. С тех пор я могу свести к табличке все, что угодно, даже нашу солдатскую жизнь. Выглядеть это будет примерно так:[1]
Срок службы (в месяцах) Наименование солдатского сословия Права и обязанности
1–6 «Салага» «сынок» и т. д. Обязан во всем беспрекословно подчиняться старослужащим
6–12 «Скворец» «шнурок» и т. д. От «салаги» отличается только большим жизненным опытом и надеждой на будущие права
12–18 «Лимон» Руководит «салагами» и «скворцами», подчиняется «старикам»
18–день приказа «Старик» Океан прав. Подчиняется только командирам, но с чувством собственного достоинства
День приказа–отправка домой «Дед» Гражданский человек, по иронии судьбы одетый в военную форму
«Старик» – это сладкий сон после подъема (пока не придет старшина), это лучший кусок за длинным солдатским столом, это право не поднимать ногу, когда батарея идет строевым шагом (за тебя колотят подошвами молодые), это полная свобода от мелкого быта и возможность полностью отдаться мечтам о «дембеле» (если надо, подошьет подворотничок или простирнет гимнастерку молодой), это… Это еще десятки различных привилегий, превращающих тебя в особое существо и придающих походке рассеянную величавость, а лицу – сонно-высокомерное выражение. Честно говоря, большинством этих прав я не пользуюсь – не по мне… Не могу, например, как ефрейтор Зубов, заставить молодого всю ночь стирать мое «хэбэ», а потом костерить за то, что гимнастерка к утру не высохла, хотя год назад то же самое проделывали с ним. Зубом. Но самое грустное и непонятное заключается в том, что всего лишь через год этот насмерть перепуганный Елин станет неторопливо-суровым двадцатилетним «стариком» и будет гонять такого же ошалевшего парня – свое сегодняшнее подобие!
Сто дней до приказа
Юрий Поляков
Когда повесть «Сто дней до приказа» была впервые опубликована, ее назвали клеветой на Советскую армию. Между тем речь в ней идет об обычных мальчишках, на два года превратившихся в солдат, об их казарменных буднях, о том, как нормальная мужская дружба легко уживалась здесь с жестокостью так называемых неуставных отношений. Ну и конечно же, о письмах, которые решали, порой бесповоротно, чью-то судьбу.
Мне солдатские снятся ночью сны, А свидание — впереди. Только две зимы, только две весны Ты в кино с другими не ходи. Соответственно, потом, через 2 года, можешь ходить. Издевательство заложено в самой песне. Бедная девушка. Впрочем, такого, чтобы девушка дождалась парня из армии — не припоминаю. Бывали случаи, да. Если нет других вариантов, то почему бы и не подождать. Рассказывают, конечно, мифические случаи, но из личного опыта — моя первая жена ждала парня из армии. Не дождалась. А жаль. Они бы очень друг другу подошли. Защитю родину. Недорого.
Мне солдатские снятся ночью сны, А свидание — впереди. Только две зимы, только две весны Ты в кино с другими не ходи. Соответственно, потом, через 2 года, можешь ходить. Издевательство заложено в самой песне. Бедная девушка. Впрочем, такого, чтобы девушка дождалась парня из армии — не припоминаю. Бывали случаи, да. Если нет других вариантов, то почему бы и не подождать. Рассказывают, конечно, мифические случаи, но из личного опыта — моя первая жена ждала парня из армии. Не дождалась. А жаль. Они бы очень друг другу подошли. Защитю родину. Недорого.
Сто дней это не сто лет одиночества!
Вот как-то так в наших краях славословили Великую Хартию Вольностей солдатских. Да, совершенно необходимо сказать о ещё одной ритуализированной процедуре, напрямую связанной с означенной Хартией. Процедура перевода из одной касты солдатской массы в другую, более высокую и, следовательно, более уважаемую. Ё! Забыл! Забыл вот, что:
Такой вот получился отзыв. Нужно читать и эту книжку, и другие книжки Полякова. Хороший писатель, мне нравится!
Страшилка без причинно-следственных связей
Повесть была прочитана, когда-то в юном возрасте и тогда казалась скорее забавной, чем серьезной.
А теперь Шарипов владеет великим и могучим совершенно свободно и особенно полюбил сильные выражения, уходящие корнями в самые рискованные глубины народного словотворчества.
«Вообще я замечал, люди резко делятся на две категории: одни не могут жить без любви, другие — без ненависти; и те, и другие мучаются, если не встречают человека, достойного того, чтобы вылить на него все, накопившееся в душе.»
. мало знать истину, нужно еще иметь луженое горло, никогда не лопающееся терпение и крепкую, как нейлоновая удавка, нервную систему…
Мы, чтоб жить спокойно, часто двигаем на трибуны трепачей, вроде Хитрука, а потом жалуемся, будто ничего не меняется, но ведь ничего не делаем, ничего не меняем мы сами! И сидим в яме с песком и размышляем, почему жизнь устроена так, а не иначе?
Сто дней до приказа
В новую книгу известного писателя Юрия Полякова вошла самая знаменитая повесть о современной армии «Сто дней до приказа», поныне вызывающая бурные споры и разноречивые мнения. Кроме того, в этом издании впервые под одной обложкой собраны другие произведения автора, посвященные военной теме, написанные в разное время и в разных жанрах: проза, стихи, публицистика, кинодраматургия. На суд читателя представлена остроумная киноповесть «Мама в строю», никогда ранее не публиковавшаяся. Сборник будет интересен тем, кто уже прошел армейскую школу, а для тех, кто только готовится к службе, эта книга может стать настоящим учебником солдатской жизни.
Как я был колебателем основ 35
Командировок в чужие судьбы не бывает 60
Никогда не разделял пафоса антиармейщины 61
Грешно плевать в Чудское озеро 62
Забытые союзники 65
Лампасофобия и погонобоязнь 65
Юрий Поляков
Сто дней до приказа (сборник)
Моим читателям
Так уж получилось, что люди, далекие от литературы и не читавшие ни одной написанной мной книжки, заслышав мою фамилию, говорят частенько: «А-а, это тот Поляков, который армию разоблачил!» Иногда, правда, употребляются и ненормативные синонимы к слову «разоблачил». Увы, после выхода в свет в 1987 году в журнале «Юность» повести «Сто дней до приказа» за мной укрепилась репутация «хулителя» Вооруженных сил, и ничего с этим поделать нельзя. А ведь на самом деле мои отношения с армией гораздо сложнее, богаче и драматичнее, чем кажется на первый взгляд. Чтобы в этом мог убедиться и читатель, я решил собрать под одной обложкой все мои сочинения, касающиеся военной темы.
К поэтическим циклам примыкает документальная повесть «Между двумя морями». Это история короткой жизни талантливого молодого поэта Георгия Суворова, погибшего в 1944 году. Чтобы собрать материалы к этой книжке, мне пришлось ездить по стране, разыскивать однополчан поэта, сидеть в архивах. Я очень люблю эту давнюю мою работу и уверен: она будет любопытна и нынешнему читателю, интересующемуся историей Великой Отечественной войны и фронтовой поэзией, которая, без сомнения, является одной из вершин нашей литературы.
Я намеренно включил в книгу несколько моих статей и интервью, посвященных армии. Когда в конце 80-х годов начался настоящий всесоюзный погром Вооруженных сил в средствах массовой информации, я пытался докричаться, объяснить коллегам-писателям и журналистам, что «критика на уничтожение» ни к чему хорошему не приведет, а только ужесточит существующие проблемы и недостатки. Увы, это был глас вопиющего в пустыне. Теперь, после Чечни и американской бомбовой демократии, многие поняли, какая ошибка была совершена в те годы. А тех, кто все еще заблуждается насчет наступления эры «окончательного миролюбия», моя публицистика заставит, возможно, задуматься над ролью армии и ратного сознания в современном мире.
Повесть «Сто дней до приказа» в этом сборнике публикуется в авторской редакции, а это значит, что я восстановил почти все купюры и сокращения, которые были сделаны в 1987 году. Тем, кто читал повесть семнадцать лет назад в журнале «Юность», вероятно, будет любопытно перечитать ее в первозданном виде. К повести примыкает рассказ «Ветераныч», достаточно злая вещь о тех проходимцах, которые умудрялись спекулировать несуществующими фронтовыми доблестями и делать свои гешефты на чужих подвигах, на чужой крови.
Но если все упомянутые мной сочинения многократно переиздавались, а «Сто дней до приказа» даже входит в учебный курс современной литературы, то киноповесть «Мама в строю» публикуется впервые. Судьба у нее любопытная. Когда в конце 80-х началось очернение армии в литературе, в кино, на телевидении, мне, напротив, захотелось написать об армии что-то доброе, веселое, как говорится, жизнеутверждающее. Тем более что фильм, который был снят по моей повести «Сто дней до приказа», не имел ничего общего не только с литературным первоисточником, но и с самой армией. Так, бред непроспавшегося пацифиста…
май 2004 года, Переделкино
ПРОЗА
Сто дней до приказа
Солдатская повесть
Старшина Высовень медленно скашивает глаза в сторону замполита, потом снова смотрит на меня, и в его взоре столько многообещающей отеческой теплоты, что я пулей срываюсь вниз, вмиг обрастаю обмундированием, на бегу опоясываюсь ремнем, вылетаю на улицу и врезаюсь в строй. Шеренга вздрагивает, принимая блудного сына, и замирает.
Нет никаких сомнений, что в школе прапорщиков его обучали телепатии.
100 дней до приказа апина
100 дней до приказа (сборник)
Сто дней до приказа
…Я испуганно открываю глаза и вижу старшину батареи – прапорщика Высовеня.
– Вставай! Трибунал проспишь! – сурово шутит прапорщик.
За окошком не утро, а знобкая темень. Ежась и застегиваясь на ходу, ребята выбегают на улицу. Сквозь стекло видно, как на брусчатом батарейном плацу топчутся несколько солдат – зародыши будущей полноценной шеренги.
В казарме возле изразцовой печки стоит сердитый, со следами сна на лице замполит дивизиона майор Осокин. Время от времени он резко дергает головой, точно отгоняет надоедливую мысль. Это – тик, последствие контузии, полученной в Афгане.
Рядом с замполитом томится наш комбат старший лейтенант Уваров. Он пытается хмуриться, как бы недовольный неорганизованным подъемом вверенной ему батареи, но взгляд у него растерянный. В руках наш нервный комбат мнет и ломает свою гордость – фуражку-аэродром, сооруженную в глубоко законспирированном столичном спецателье.
– Давай, Купряшин, давай! – брезгливо кивает мне комбат Уваров. – Спишь, как на первом году! Защитничек…
– А что случилось? – совсем по-цивильному спрашиваю я, потому что часть мозга, ведающая уставными словосочетаниями, еще не проснулась. – Тревогу же на завтра назначили…
Старшина Высовень медленно скашивает глаза в сторону замполита, потом снова смотрит на меня, и в его взоре столько многообещающей отеческой теплоты, что я пулей срываюсь вниз, вмиг обрастаю обмундированием, на бегу опоясываюсь ремнем, вылетаю на улицу и врезаюсь в строй. Шеренга вздрагивает, принимая блудного сына, и замирает.
«Вот черт, – молча возмущаюсь я. – Второй день выспаться не дают!»
– В дисбате выспитесь! – обещает, вышагивая вдоль построенной батареи, старшина Высовень.
Нет никаких сомнений, что в школе прапорщиков его обучали телепатии.
– А что все-таки случилось? – спрашиваю я стоящего рядом со мной ефрейтора Зубова, механика-водителя нашей самоходки и неутомимого борца за права «стариков».
Зуб медленно поворачивает ко мне свое злое розовощекое лицо и не удостаивает ответом. Он вообще похож на злого поросенка, особенно теперь, когда остригся наголо, чтобы к «дембелю» волос вырос гуще. Скажите пожалуйста, какой гордый! Дедушка Советской армии и Военно-морского флота! Значит, все-таки вчерашний ночной приговор в каптерке – акция, как говорится, долговременная! Ладно, переживем.
Старшина Высовень останавливается перед строем, потягивается и с лязгом зевает. Но для чего нас все-таки подняли среди ночи?
Вчера, за час до подъема, меня разбудил чей-то шепот. В розовом утреннем свете казарма сияла, точно ее только что отремонтировали. Около коек, на табуретках, аккуратно лежало обмундирование, в черных петлицах единообразно поблескивали крестики артиллерийских эмблем. Рядом, на полу, стояли сапоги, обернутые вокруг голенищ серыми портянками. Возле каждого табурета – две пары сапог: одна – стоптанная, побывавшая в ремонте, другая – новенькая, с едва наметившимися морщинами. Дело в том, что койки у нас двухъярусные: внизу спят «старики», а наверху – молодежь.
Казарма, словно радиоэфир, наполнена разнообразными звуками: сонными вздохами, сладким посапыванием, тонким, почти художественным свистом, раскатистым храпом, невнятным бормотанием, наконец, отчетливым шепотом, который и разбудил меня. Разговаривали молодые – Малик из взвода управления и доходяга Елин, заряжающий с грунта из моего расчета. Их койки приставлены впритык, поэтому они были уверены, что их никто не слышит, но я разбирал каждое слово.
– Ты бы на сквозняк повесил! – советовал Малик.
– Я и повесил, – безнадежно ответил Елин. – Все равно воротник и манжеты сырые. Зуб теперь орать будет, что я плохо отжимал, а я вот – до мозолей выкручивал! – И он показал однопризывнику ладони.
– Может, обойдется! – успокоил Малик. – Все-таки праздник сегодня!
– Кому праздник, а кому… – Елин не договорил и ткнулся лицом в подушку.
– Терпи, будет и твой праздник!
– Не хочу я, не могу! – почти крикнул Елин.
– Не хочешь – заставят, не можешь – научат! – убежденно ответил Малик.
– Ребята, мы будем спать?! – возмутился из-под одеяла рядовой Эвалд Аболтыньш, еще два месяца назад разгуливавший «по узким улочкам Риги».
Никто не ответил, а через минуту все трое затихли: молодые засыпают мгновенно, им еще, как медным, служить до своего праздника, до своих ста дней!
Кто не тянул срочную, тот не поймет, что такое сто дней до приказа! А это значит, ты уже наполовину гражданский человек. Это значит, министр обороны не только выбрал ручку, которой подпишет приказ об увольнении в запас твоего призыва, но и обмакнул ее в чернила. Не знаю, может быть, маршал подписывает свои приказы каким-нибудь потрясающим «паркером» с золотым пером, но так уж считается: сначала он выбирает себе ручку, потом обмакивает ее в чернила, затем делает несколько пробных росчерков и наконец ставит автограф на известном каждому солдату документе, где есть такие священные слова:
«В соответствии с законом СССР «О всеобщей воинской обязанности» приказываю:
1. Уволить из рядов Советской Армии, Военно-Морского Флота, пограничных и внутренних войск в запас в октябре – декабре 198… г. военнослужащих, сроки действительной военной службы которых истекают до 1 января 198… г.»
Затем идет второй пункт – о новом призыве, а за ним третий:
«Приказ объявить во всех ротах, батареях, эскадрильях и на кораблях».
Трижды, стоя в строю, я слышал эти слова, трижды провожал «стариков» домой.
Через сто дней мои приказ!
Накануне всегда идут разговоры о том, что уж в нынешнем году и приказ, и увольнение будут раньше обычного и что на это имеются веские внутри– и внешнеполитические причины. Слухам верят, хотя они еще ни разу не оправдались. Но так или иначе, а «дембель», говоря словами старшины Высовеня, «неотвратим, как смерть»!
Первыми узнают о приказе писари и сразу сообщают благую весть своим землякам. Под страшным секретом. Естественно, через полчаса об этом знает уже вся часть. Вскоре приказ появляется в печати, и начинается настоящая охота за газетами. Неизвестно, каким образом, но только номера с текстом приказа исчезают даже из подшивок, хранящихся в кабинетах командира и замполита полка. А ефрейтор Симаненок (он уволился весной) просто-напросто делал на этих газетах маленький солдатский бизнес. Примерно через неделю после всеобщего ажиотажа, когда кое-кто отчаивался украсить свой дембельский альбом заветной вырезкой, Симаненок получал из дому здоровенную бандероль, набитую самыми разными газетами от одного-единственного числа. Понятно от какого. И еще: выпуск с приказом на первой полосе был единственным номером многотиражки «Отвага», расходившимся мгновенно и полностью. В любое другое время нашу газету (ребята называют ее «Стой, кто идет?!») можно наблюдать в самом неожиданном виде и в самом неожиданном месте.
Итак, узнав о приказе, «старики» мчатся в лес – ставить дембельские кресты, сколоченные доски или сучья, к которым прибиты дощечки с надписями. Например:
Главное – присобачить крест на дереве как можно выше. В прошлом году один «старик»-верхолаз грохнулся и попал не домой, а в госпиталь.
Вечером события разворачиваются следующим образом: у «стариков» к приказу всегда припасены трассеры и сигнальные ракеты, поэтому, как только стемнеет, то в одном, то в другом месте небо прошивают огненные пунктиры. Офицеры бранятся, принимаются искать виноватых, но больше для виду, ибо все понимают: таков давний солдатский обычай.