Дмитрий Шерстенников. Византийский айфон читать книгу онлайн на сайте alivahotel.ru. Скачать книгу в формате FB2, TXT, PDF, EPUB бесплатно без регистрации.

…Всё вышло случайно. Перед продажей каждого айфона Марк его «чистил»: E?????? ???????? должен был содержать только игры. Изредка, клиенты натыкались на что-то лишнее, странное, что наводило их на ненужные мысли об устройстве коммерции отца. Отец как-то это объяснял и трудностей не возникало. Но однажды, это привело к большому скандалу. Среди тех, кому отец продал E?????? ????????, был старый патриарх Геннадий. Однажды Геннадий, копаясь в айфоне – говорят, он искал свою любимую игру «тетрис», которую случайно удалил – наткнулся на изображение почти голой девушки. Старик был неприятно поражен, но главное, по городу поползли грязные слухи о православном патриархе. Слухи достигли ушей епископа Леонарда…

Дмитрий Шерстенников

Византийский айфон

01

Я читал в метро:

«Султан Мехмед уже много часов знал, что великий город принадлежит ему. Однако свой триумфальный въезд в город он отложил до вечера, когда разгул резни и грабежа должен уже стихнуть и восстановится какой-то порядок. А пока что он вернулся в свой шатер, где принял делегации испуганных жителей.

Мехмед желал выяснить судьбу императора Константина, однако, она так и осталась неизвестной. Впоследствии в итальянских колониях в Леванте ходил рассказ о том, что два турецких солдата, утверждавшие, что они убили Константина, принесли султану голову, которую захваченные придворные императора опознали, как принадлежавшую их господину. Мехмед будто бы повелел водрузить ее на колонну, стоявшую на Форуме Августа, затем забальзамировать ее и послать для обозрения ко дворам самых могущественных владык мусульманского мира. Свидетели, оставившие свои описания падения города, это событие изображают по-разному. По словам Барбаро, нашлись лица, утверждавшие, что видели тело императора среди груды убитых, в то время как другие уверяли, что оно так и не было найдено. Нечто похожее писал и флорентиец Тетальди: одни утверждали, по его словам, что императору в схватке снесли голову, а другие – что он погиб в воротах после того, как его свалили на землю. При этом он добавляет, что обе эти версии могли быть достоверными, поскольку император действительно погиб в толпе, а большинство вражеских трупов турки обезглавили.

Преданный друг императора Франдзис пытался выяснить эту историю подробнее; ему, однако, удалось лишь узнать, что, когда султан послал на поиски тела, отмыли множество трупов и голов с целью опознать императора. В конце концов было найдено тело в носках с вышитыми орлами; та же эмблема была выбита и на ножных латах. Решили, что это и есть император, и султан отдал его грекам для погребения. Франдзис сам этого не видел, и у него остались некоторые сомнения относительно того, что это действительно был его господин, не смог он также выяснить, где было погребено тело. В последующие столетия богомольцам показывали в квартале Вефа безымянную могилу как место погребения императора. Достоверность этого так никогда и не была доказана, и теперь могила заброшена, а место ее забыто…»

Я выключил книгу, мне пора было выходить. Я не знал, что сегодня мне предстоит узнать судьбу последнего императора Византии.

02

Лязгнула тяжёлая дверь лифта, звук прокатился по высокому холлу сталинского дома. На улице стояла московская бесснежная зима, было холодно и темно, на Тверской кисло гудели машины, и я торопился оказаться в уютной квартире, где меня ждали. Дверь распахнулась, на меня повеяло теплым воздухом с сильным коньячным духом, весь проход загораживал гигант. Это был мой друг Кирилл. Когда этот медведь обнял меня, мой нос, вдавленный в его грудь, уловил ещё и сильный запах духов.

Кирилл – преуспевающий художник. Бедные художники – мизантропы в джинсах, растянутых на коленках – жалуются, что фотография и современное искусство убили их профессию. Кириллу же, улыбчивому и элегантному, не мешает ни триумф фотографии, ни эксцентричные поветрия в искусстве – он одарён умением естественно обрастать связями и зарабатывает, рисуя портреты богачей со старомодным вкусом.

Жизнь, определённо, удалась Кириллу – он живёт в просторной двухэтажной квартире, унаследованной от дедушки наркома. Большую центральную залу Кирилл использует как мастерскую. Там ему позируют заказчики, туда доносится негромкий колокольный звон от соседней церквушки 16 века, там же проходят вечеринки: обрастать связями Кириллу удается, не отрываясь от dolce vita.

Вообще, Кирилл умный и ироничный, я знаю только один его недостаток. Там же, в зале, накрытая тряпкой, стоит картина, которую он давно пишет и переделывает. Это – не для продажи, для души. Название картины менялось раза три, сейчас это, кажется: «Одиночество». Картина изображает митинг оппозиции. На фоне безобидной митинговой рутины – задорных тинейджеров, антипутинских плакатов, деловитых полицейских у рамок металлодетекторов – на переднем плане, вполоборота – грустное лицо немолодого человека с бородкой. Как Кирилл ни боролся с портретным сходством, оно проступает. Картина много значит для Кирилла, шутки над ней он считает шутками над самой идеей борьбы с режимом и отказывается их понимать. Так что необходимость хвалить какую-нибудь свежедописанную фигурку провокатора на заднем плане – неприятный, но обязательный ритуал.

В остальном Кирилл очень мил. Что касается внешности, то надо признать, что он толстяк. Но при этом он высокого роста. Толщина не портит его: вызывающе выпирающее брюхо компенсируется налитыми мышцами руками и ляжками. У мольберта этот гигант обычно стоит в глубоко расстегнутой яркой рубахе, как актер на сцене. Элегантная бородка на интересном сосредоточенном лице, дорогие духи и всегдашняя готовность на мальчишескую оживленность составляют формулу его обаяния. Кирилл, если говорить прямо, пожилой толстый холостяк. Но почти всегда, когда приходишь к нему, уже из прихожей слышишь смех молодых незнакомых женщин.

Первое, что замечаешь в обстановке зала-мастерской, это старый аквариум – видно, что его много чинили и, кажется, не очень часто меняют воду – так что, светящийся и булькающий, он кажется ведьминым котлом. Помимо занавесов и кресел, необходимых для позирования, мольберта, столика с красками, рам, сваленных в углу – мастерская полна всевозможных интересных вещей, хранящихся, как для добавления их в картины, так и просто так. Это и ливанский сундук с квадратными заклепками, и «средневековый» тяжёлый серебряный кубок, и чёрные неприличные африканские фигурки, и настоящий янычарский ятаган – с маленькой рукояткой и расширенным у острия клинком. На блюде рассыпаны старинные монеты, среди которых редчайший византийский серебряный гексаграм 7 века. Про монеты – я знал, откуда они взялись: их Кириллу приносил его двоюродный брат Марк. Марк – тоже художник, но бедный (его я и имел в виду, когда описывал бедных художников). С Марка-то все и началось. Точнее – с того, что девять дней назад он погиб (я пришел как раз, выпить за него).

Марк умер не обычной смертью. Его убили, причём экзотическим способом, словно дело происходило не в московской современной жизни, а в английском детективе. Его застрелили свинцовым шариком – «антикварной» пулей, судя по всему, выпущенной из старинного же ружья. Все сразу связали это убийство с попытками Марка заниматься антикварным бизнесом. Вообще, Марку не везло в жизни. Хоть номинально Марк и считался художником, но заказов на картины у него давно не было, и, чтобы прокормить семью, он брался за любую работу – то расписывал детскую в особняке Кириллова клиента, то скупал зачем-то подержанные айфоны, то пытался торговать злополучным антиквариатом. Неудивительно, что, в конце концов, он мог попасть в темную историю.

03

Неудивительно было и то, что я застал у Кирилла гостей. Гостей было только двое, они сидели на кухне и пили коньяк. Первый – был уже знакомый мне генерал МЧС. Генерал был при полном параде – он пришёл позировать и остался выпить. Второй гость был иностранец – это было не удивительно, знакомился Кирилл легко. Кирилл представил его: «Костя, турист из Сербии». Я сказал сербу «Hi» (он сдержанно кивнул) и сел с ними пить коньяк.

Сам Кирилл был необычно возбужден – он улыбался и подёргивал коленкой. Такая же нервная улыбка бывает у Кирилла, когда он спорит о политике. Но о политике никто не спорил, за столом было слышно только генерала, уже сильно пьяного. Он пытался смешно рассказать про свою инспекционную поездку в Тамбов – в шутку восхищаясь (так шутить могут только русские) обнаруженным гротескным беспорядком в делах. Кирилл слушал с отсутствующим видом, беззвучно барабаня пальцами по столу. Периодически, генерал переходил на пьяный английский, чтобы сербу было понятней. Каждый раз Кирилл напоминал генералу, что Костя не понимает английского, и рассказ продолжался. Костя пил коньяк молча и, видимо, был сильно пьян. Из глубин пьяной задумчивости он бросал вокруг долгие взгляды.

Я присмотрелся к Косте – ему было лет 50, между копной черных с проседью вьющихся волос и черной бородкой желтело смуглое лицо. Глаза на выкате устало смотрели на мир из-под темных мясистых век. Костя, в основном, молчал. Он едва понимал по-английски, да и по-русски, хоть и серб. Общались они с Кириллом на итальянском, который Кирилл выучил, когда учился на дипломата. Невозмутимость Кости не давала общительному генералу покоя. Он попытался нахлобучить на Костю свою фуражку: «А чего, он так жалобно смотрит на неё!?». Костя вдруг яростно блеснул глазами и, зарычав, оттолкнул руку генерала. Озадаченный генерал, не ожидая такой реакции от потерявшегося сербского туриста, плюхнулся на лавку. Кирилл стер с лица улыбку и сказал что-то по-итальянски успокоительным тоном. Взрыв бешенства у Кости прошёл, он долго рассматривал кокарду на фуражке, потом отложил её, достал айфон и стал играть в шарики.

Я предложил тост за Марка. За него выпили равнодушно: Кирилл – в своих загадочных весёлых мыслях, генерал – в сомнениях, надо ли ему, как офицеру, обидеться, что его руку грубо оттолкнули. Костя же даже не оторвался от «шариков». Вечеринка мне наскучила.

Механически, я разглядывал пуговицу на Костиной кофте, и вдруг до меня дошло, что на Косте надета кофта Кирилла. Тут я поймал на себе озорной сияющий взгляд Кирилла. Возбуждение его прорвалось, сотрясая рюмки, он вылез из-за столика, и, схватив меня за локоть, повел в залу «на два слова».

Костя задумчиво смотрел нам вслед. Генерал стал открывать новую бутылку, объясняя что-то Косте по-английски.

В мастерской Кирилл торжественно объявил, что намерен рассказать о необычайных и потрясающих событиях последних двух дней. Зная склонность Кирилла артистически драматизировать, я предположил, что Кирилла арестовали на каком-нибудь митинге и рассказ будет про то, чего он насмотрелся в полиции. Ну, и где-то там он познакомился с сербским либералом Костей.

Но рассказ Кирилла был совсем не об этом. Вот, что он рассказал:

04

Дня три назад, через несколько дней после этого ужаса с Марком, рано утром ко мне в дверь позвонили (я думал, это опять полиция). На пороге топтались два незнакомых бедно одетых пенсионера – очень старых, обоим было лет за восемьдесят.

«Здесь живёт Кирилл, брат Марка?» – неприятным голосом спросил один из стариков, особенно жалкий и потрепанный. Я расстроился: одно дело любить брата и сожалеть о его смерти, а другое дело унаследовать его липкие дрязги с какими-нибудь старыми кляузниками. По вызывающей интонации, по высокому тембру, я уже почувствовал в этих невзрачных пенсионерах, с дряблыми щеками, трясущимися руками, в скромных болоньевых куртках и кепках – энергию и упрямство.

Старики только на первый взгляд были похожи. Первый старик представился Аркадием. Он говорил на таком ломаном русском, что стало ясно, что он иностранец. Второй старик, дополнивший пенсионерский наряд щегольским шарфиком, не поздоровался и молчал, строго насупившись. Видимо, в этом и была его роль, пока Аркадий выскажет мне то, ради чего они явились. Щеголеватого старика, несмотря на всю его внушительную мрачность, Аркадий небрежно представил, как «Славку».

Я ошибался, о кляузах не было сказано ни слова. Аркадий сказал, что он партнер Марка по антикварным делам и пришел выразить соболезнования. Он говорил суетливо, даже униженно, но иногда в его речи прорывались нотки нравоучительной властности.

Еще прежде, чем он выразил соболезнования, я всё сообразил. По рассказам Марка я знал – и в полиции рассказал – что антикварным магазинчиком Марка, на самом деле, владеет некий итальянец – буквально, еврей из Венеции. Марк называл его: «наш Шейлок».

Марк ненавидел его, но и отдавал ему должное – рассказывал, что старик, стремясь всё контролировать, со звериным упорством преодолевал слабости свойственные его возрасту. Так, Аркадий боялся компьютера и заставлял Марка вести учет в общих тетрадях от руки. Часами он копался в записях – путаясь, забывая и требуя повторного объяснения (Марк должен был все это время быть рядом). Убежденный, что все пытаются обокрасть его, Аркадий приходил в ярость от любой неточности, видя в ней доказательство воровства.

Платил старик мало, всё время, подозревая, что переплачивает. Он ревниво следил за «богатством» Марка – тому приходилось скрывать, что его жена устроилась на работу, что у них есть машина, что они с женой смогли позволить себе поездку в Анталию (как раз перед тем, как жена бросила неудачника Марка). Все это вместе Марк называл: «пить мою кровь».

Только сейчас я сообразил, что однажды пару лет назад я уже видел Аркадия. Я как-то зашел к Марку в его антикварный магазинчик на Арбате, и начал было о чем-то рассказывать, но Марк сделал мне знак глазами: за прилавком возился старик в мятом синем халате, я не обратил бы на него внимание. Марк шепнул мне: «Шейлок».

Все это я сообразил еще до начала соболезнований, впрочем, они не были долгими. Аркадий был деловит, он не пытался изобразить, что убит смертью Марка. Строго, как будто отчитывая того, кто мог усомниться, он заявил, что заплатит за похороны и поминки, сколько бы это ни стоило.

Прощаясь, как о чем-то неважном, Аркадий спросил, не передавал ли Марк что-нибудь для него? Я сказал – нет. Аркадий поскучнел и заторопился.

Тут вдруг второй старик, «Славка», который все время стоял с отсутствующим видом пенсионера, мечтающего поскорее оказаться дома перед телевизором, тут этот Славка неожиданно произнес злым лающим голосом:

«По-хорошему отдай, а то Абу Бакар с тобой поговорит по-своему!»

«Что!? Он мне угрожает?!» – вскричал я, представив свой мелькнувший страх, как возмущение.

Аркадий и не думал оправдываться. Спокойно он пояснил: «Он не имеет права, у него нет прерогативы использовать этот ресурс». Но ему разговор был уже неинтересен и, быстро попрощавшись, Аркадий вышел из квартиры, утащив Славку за рукав.

05

И что ты думаешь? Через день, после того, как старики с угрозами требовали у меня отдать то, чего у меня не было – вчера, да, кажется, это было еще вчера – я, и правда, получил пакет от Марка. Хоть с его смерти прошла неделя. Просто нашёл в почтовом ящике.

В грубом бумажном пакете были маленькие тяжелые брусочки золота. Еще там лежал старый айфон, чёрное стекло его была поцарапано и заляпано пальцами. Заряд был: 66%. Всё это было завернуто в какой-то антикварного вида документ на непонятном языке. Это было письмо, адресованное кому-то по имени: «Zaganos». Я повертел документ, и на обороте обнаружил несколько строк, написанных по-русски: бросилось в глаза слово «Щелковская», я вчитался, это был некий адрес в Москве. Записка на русском была от Марка и адресована мне. Записка состояла как бы из разных частей, написанных в разном настроении. В начале была сухая фраза с просьба вернуть золото и айфон их владельцу – Аркадию (найти которого можно по его московскому адресу). Следующая фраза была написана заметно худшим почерком и гласила, что в том, что произошло с Марком, виноват «Шейлок».

Дальше интонация и почерк записки сильно менялись. Из почти детских каракулей можно было понять, что Аркадий обманул Марка по поводу какого-то «Зульфакара». (Опять слово на букву Z! Я перевернул бумагу: нет, первое слово было другое: Заганос). Заканчивалась записка совсем уж трудночитаемым обзывательством Аркадия «старым хитрожопым пидором».

Я еще держал в руках письмо Марка, соображая, узнал ли я что-то важное, когда раздался звонок. В трубке раздался старческий голос («Аркадий!» – решил я), но голос сказал:

– Это Вячеслав Васильевич. («Славка!» – сообразил я.)

– Что вам нужно? – строго сказал я, помня про его угрозы.

– Ты уж прости меня, Кирилл, – робко произнес Славка в трубке. – Я старый уже. Ну, не было у меня другого выхода, он же меня со свету сживет, если не получит от тебя, что ему нужно. Он и тебя сживёт.

– Не понимаю, чем я могу помочь, – холодно сказал я.

– Не держи зла на старика, пойми мое положение, – грустно попросил он.

Я положил трубку.

На лицевой «антикварной» части документа глаза мои неосознанно уже какое-то время рассматривали слово: «Zulfakar». Я сообразил, что я успею обернуться до того, как придёт Ханна (студентка-журналистка из Варшавы), захватил пакет Марка и поехал на Щелковскую – поговорить с Аркадием.

06

На улице хлопнyла петарда и завыла сигнализация. Кирилл пошел на кухню за коньяком. Сквозь вой сигнализации было слышно, что он о чем-то заспорил с генералом, рассмеялся, а потом, видимо, обращаясь Косте, серьезным тоном сказал что-то по-итальянски (я разобрал слово: «Amico»). Сигнализация замолчала. Вернувшись, Кирилл стал молча пить коньяк. Я решил, что он забыл, на чем остановился. Я попытался представить, чем кончится рассказ Кирилла про лицемерного еврея и дурацкую загадочную записку. Видимо, всего лишь, Кирилл хочет оправдаться за то, что присвоил золото. Смешная черта Кирилла, что он не умеет говорить просто и коротко: «Так, ты к чему все это? Что тебе сказал этот Аркадий про Марка?»

07

В общем, никакого Аркадия в этой квартире не было, квартира была пустая, замок был такой хилый, что можно считать дверь была отперта. Однокомнатная квартирка была запущенная, но жилая: на кухне недавно пили дешевый растворимый кофе с крекерами. На столе лежала мелочь – наверно, сдача из «Пятерочки». Это была обычная пенсионерская квартира с безвкусными узорчатыми обоями – где-то засаленными, где-то отслаивающимися, с вечно текущим бачком унитаза. Было ясно, что никакой Шейлок здесь не живет. Мне стало неловко за мое вторжение.

Я совсем уже собирался уходить, когда, механически взяв со стола и повертев в руках тёмную монетку – по виду 10 копеек – всмотревшись в выдавленное изображение, я вдруг узнал в монетке антикварный нуммий, как у меня. Значит, в этой квартире, и правда, побывал Аркадий! Так или иначе, сейчас Аркадия здесь не было и непонятно было, когда он еще появится. Я обошел квартиру еще раз, порылся в шкафах – почти все полки были пустые, я заглянул за старое зеркало.

В лицо мне ударил свет и теплый воздух. Сердце сжалось, я отшатнулся, но было поздно. За зеркалом ничего не пряталось, но вокруг меня всё совершенно изменилась. Я оказался не в затхлой пенсионерской квартирке, а в каком-то совсем другом месте: мелькнуло синее небо, ветки деревьев. Первое впечатление «маленького взрыва» было вот от чего: меня вдруг ослепили откуда-то взявшиеся оранжевые лучи закатного солнца и, одновременно, в отдалении что-то взорвалось, и мне в лицо мягко ударил теплый воздух. Сейчас остался только яркий солнечный свет, звук взрыва угасал, прошелестев тёплым ветерком. Украдкой я бросил взгляд вокруг. Я был в весеннем саду.

08

Я тут же дёрнулся вернуться обратно. Шагнул, не оборачиваясь, назад спиной – не удалось.

Стал опять на то же место и шагнул лицом вперед – не удалось.

Мне не удавалось вернуться обратно в московскую пенсионерскую квартиру: со мной произошло непонятно что и я находился непонятно где.

Я стёр холодный пот во лба и огляделся – в принципе, ничего пугающего я не увидел: что-то типа дачного участка – сад и небольшой домик заброшенного вида. Это определенно была южная страна. Раз Аркадий из Венеции, наверно, это Италия. Это не укладывалось в голове, но, выходит у Аркадия из московской квартиры был открытый путь в Италию безо всякой визы и таможни? Возможно, Марка убили, потому что он узнал, что Аркадий контрабандист. Наконец, что-то начало становиться на свои места.

Я осторожно сделал шаг-другой по этой неведомой земле и стал осторожно пробираться среди садовых деревьев, покрытых маленькими белыми цветочками. Я решил выбраться из сада, чтобы как-то понять, где я. Может, какой-нибудь встречный подскажет мне, у какого я города. Тут раздался еще один отдаленный взрыв, на этот раз, приглушенный окружавшими меня деревьями. Вспорхнули крупные птицы. Где-то совсем рядом кто-то вскрикнул. Я не разобрал, что именно крикнул мужской голос, но, по интонации, это было что-то навроде разочарованного «Черт возьми!»

Я сделал еще пару шагов и вышел на поляну, посреди которой стоял маленький человечек в странных лохмотьях. Он продолжал ругаться на непонятном языке: «Гамисо! Гамото!» – повторял он.

«Hello», – обратился я к человечку.

Увидев меня, он испугался и сделал то, чего я никак не ожидал от итальянца. Он быстро поднял с земли какой-то предмет и протянул его мне. Не протянул, а с угрозой направил на меня: с удивлением я узнал в предмете кинжал, навроде моего ятагана. Не успел я испугаться, как человечек стал пятиться и убежал. Я остался на поляне один. На поляне осталась сетка, набитая черными тушками птиц – одна птица еще дергалась. Еще на краю поляны стояло зеркало и лежали веревочные петли – силки, расставленные перед зеркалом. Все это говорило о том, что я встретил современного Папагено, ловца птиц на зеркало.

09

Я услышал голоса в той стороне, куда побежал Папагено, и пошел вслед за ним, думая, как мне выбраться из Италии без визы и без денег. Деревья расступились, и выяснилось, что сад стоял на краю большой просёлочной дороги. Вдалеке, параллельно дороге тянулся акведук – так и есть, я в Италии. Я огляделся, машин не было видно, а «Папагено» растворился среди пешеходов. На дороге происходило какое-то организованное движение. Пыля, обгоняя прохожих, быстро приближалась некая процессия, на первый взгляд похоронная: какие-то люди, сгрудившись, несли на плечах носилки. Кричали именно они: время от времени кто-то из процессии кричал что-то похожее на «Модильяни». Процессия подошла ближе: это были не похороны, десяток мужчин, сменяясь, торопливо несли носилки с кем-то важным и вполне живым. Человек на носилках приподнялся, огляделся и, скользнув взглядом по мне, бессильно лег. Крики носильщиков предназначались прохожим, когда те мешали им пройти. Кричали они итальянскую фамилию – но никакого не «Модильяни», а что-то скорее похожее на: «Джулиани!» – и иногда одинокий голос яростно добавлял: «Дромо ироас!»

Сразу не скажешь почему, но все это казалось очень несовременным, и я шутливо подумал, что это напоминает сцену из исторического фильма. Я всмотрелся, пытаясь понять, откуда ощущения странности. И тут, как бы под влиянием моего пристального взгляда, реальность стала меняться, давая ответы на мои вопросы: навстречу процессии, как ни в чём не бывало, проскакал человек на лошади. И, к своему ужасу, я разглядел, что у мужчин, которые были одеты очень разношёрстно, виднелись мечи, висящие на боку.

Я вспомнил лохмотья и кинжал птицелова. Неужели я в прошлом? Я рассмеялся: это было так глупо! В голове пронеслись обрывки фильмов про путешествия во времени. Выходит, я не просто в Италии, а в какой-то древней Италии, может, во времена Римской империи? Всё это было просто нелепо: зачем все это, что мне делать?

10

За окнами мастерской стало совсем темно – в соседних домах погасли почти все окна.

– Кирилл, это и есть византийский нуммий?– зевая, спросил я про медяк: слушая о приключениях Кирилла, я машинально копался в монетах на блюде.

– Да, это и есть нуммий, – раздраженно подтвердил Кирилл. – Ты не слушаешь меня?

– Слушаю-слушаю. Ты заглянул за зеркало в московской пенсионерской квартире и попал в древний Рим.

– Я понимаю, как это звучит, – Кирилл вскочил с кресла, пролив коньяк, и прошёлся по мастерской,

– Хочешь, не буду продолжать!? – зло бросил Кирилл. Вопрос был явно риторический и Кирилл продолжил.