Читайте популярную книгу Самый лучший комсомолец. Том 7 авторов Павел Смолин прямо сейчас онлайн на сайте alivahotel.ru. Скачать книгу можно в форматах FB2, TXT, PDF, EPUB бесплатно без регистрации.

Самый лучший комсомолец. Том 7
Павел Смолин

Самый лучший пионер #9
Девятый том «пионерского» цикла про похождения Сергея Ткачева в СССР конца 60-х.

Присутствует ненормативная лексика!

Павел Смолин

Самый лучший комсомолец. Том 7

© Смолин Павел, 2024

Глава 1

Утром следующего дня, успешно пережив наполненный «охами», «ахами» и классическими «ох как ты вырос!» вечер, позавтракав и проводив деда Пашу с папой Толей на работу, отдав четверняшек на попечение няне, осев в окончательно превратившемся в швейный цех мамином кабинете, качая не успевшую забыть братика, одетую в потешный желтенький сарафанчик и шерстяные носочки (пол у нас без подогрева, все в таких ходим) Аленку на коленях, я вводил родительницу в курс дела:

– Модельеров в мире много, и им эти погромы до одного места. Америка – это круто, но так уж получилось, что моду задает Европа. Пока! – подмигнул весело хихикнувшей маме. – Так что они охотно приняли предложение министра культуры Монако переместить неделю журналистов вместе с остальными мероприятиями в Монте-Карло.

– Так оно и лучше будет, – кивнула родительница и призналась. – Страшно в Америку ехать. И в Европу страшно, – вздохнув, выбралась из-за стола и обняла нас вместе с Аленкой. – Не за себя боюсь, а за тебя. Похитят, шантажом заставят что-нибудь делать – и все прахом пойдет, – отпустив, блеснула глазами и выдала суровый наказ. – А ты не делай! Пальцы отрезанные присылать будут – не делай! Я сильная, мне все нипочем! Дети мои не пропадут – для меня это главное! И если из-за меня ты подставишься, я себя не прощу, понял?!

Сглотнув вставший в горле ком – в карьере попаданца хватает тёмных пятен – я сморгнул выступившую слезинку и кивнул:

– Понял!

– Я – коммунистка! – продолжила рвать и метать мама. – У меня кумир – Зоя Космодемьянская, и я не слабее ее буду!

– Ты – сильнее, – с улыбкой заверил ее я.

– Пока не проверишь – не узнаешь, – хихикнув, она взяла себя в руки и погладила меня по голове. – Делай что должен, сыночек, а я буду тебе помогать.

– Спасибо. Но лучше все-такие не проверять.

– Не переживай, я им не попадусь! – рассмеялась она.

– Но американцы вроде всё поняли, – принялся я успокаивать ее и себя. – Президент сдох, директора ЦРУ стрелочником назначили и в отставку отправили, кусок Южной Америки потерян – им это еще хуже, чем наша дружба с Китаем, которую они своими санкциями укрепили до полного безобразия. Не удивлюсь, если там сейчас вкладывавшиеся в Чили богачи задушевно разговаривают с теми гениями, кто по нам торпеду пустить догадался. Как говорится – рискнули и проиграли. Еще и дед решимость показал ответку асимметричную давать за такие интересные инициативы – больше провоцировать не будут, убоятся.

– Дай-то бог, – контрреволюционно вздохнула мама.

– Можешь отказаться, но сверху просили передать, что было бы здорово на показе кубинку из Boney M применить, у нее фигура подходит, и она – черная. Черные нынче на слуху, и журналисты чернокожую модель упомянут отдельно – нам на руку.

– У Марии ноги такие, что и на каблуки ставить не нужно, – задумалась мама и подтянула к себе толстый альбом для рисования. – Где-то у меня здесь было…

– Я к Тане в гости схожу, – проинформировал я.

– Дома-то не побыл совсем, – ради приличия буркнула погрузившаяся в высокую моду родительница и спохватилась. – Ой, ты же на три дня приехал! Беги, привет передавай.

Поставив сестренку на пол, взял ее за ручку, и мы вышли в коридор. Так, о чем там с совсем маленькими детьми разговаривают?

– На горшок без напоминаний ходишь?

Сестренка покивала.

– Конфету хочешь?

– Кафета! – а вот это она сочла достаточно важным, чтобы произнести вслух. – Дай! – протянула ручку.

Милаха какая! Выудив из кармана «Мишку на Севере», помог Аленке развернуть, и мы зашли в детскую, по ковру которой, окружив сидящую в центре комнаты няню, ползали, перекатывались и иногда толкались друг с другом за право обладания машинками, кубиками и прочими сокровищами, близнецы.

– Инна Владимировна, мне погулять надо, – известил я няню.

– Атоська, моё! – пустив шоколадную слюнку, сестра бросилась отнимать у ближайшего братика-Антона невесть как оказавшегося здесь пупса.

– Алена, жадничать нельзя, – мягко принялась воспитывать Инна Владимировна. – Беги, Сережа, только маме скажи.

– Уже! – заверил ее я и пошел в свою комнату одеваться.

Виталина сегодня в Москве – пользуясь случаем, командование вызвало ее на Лубянку, чтобы в кои-то веки позадавать вопросы и получить комментарии к отчетам, которые ей самой составлять уже не приходится – вокруг хватает менее любимых, а потому – менее нагружаемых мною сотрудников. Но поговорить пять-шесть часов с моим любимым столовым прибором товарищ Цвигун счёл полезным.

Выбравшись во двор, сощурился от искрящегося на солнце, режущего глаза снега, втянул носом ледяной воздух, крякнул, подхватил лежащий на скамейке кусок линолеума и не отказал себе в удовольствии забраться на метровой высоты снежную горку, скатившись вниз и окончив путешествие у самой калитки. Удобно!

– Карр! – презрительно приложила меня сидящая на фонаре ворона.

– Сама такая! – не остался я в долгу, повесил линолеум на забор и вышел на улицу. – Доброе утро, – поздоровался с сидящими в «Москвиче» охранниками.

Мужики помахали мне в ответ, и я направился в противоположную дачам важных шишек сторону, с удовольствием глазея по сторонам. Зимой в деревне чувствуется особая атмосфера: окутавший землю и дома снег словно зовет прилечь на теплую печку, сонными глазами глядя в покрытое морозными узорами окошко, любуясь клюющими остатки рябины птичками и лениво надеясь, что по улице пройдет сосед – можно будет позвать его в гости, попить чаю за размеренной, «зимней» беседой. И никакой битвы за урожай до самой весны! Работа в деревне не кончается никогда, но зимой ее все-таки поменьше, и, если закрома полны (а при нынешней Советской власти по-другому не бывает!), можно в кои-то веки немного расслабиться и погрузиться в расслабленную полудрёму.

Из переулка выскочила лохматая, низкорослая дворняга, следом выкатилась компашка из десятка одетых в шубки и пальто, укутанных в шарфики младшеклассников – последний день коротких в эти времена зимних каникул, не учатся – и с криками «лови его, лови!» устремилась за собакой. Пара секунд на узнавание и осознание.

– Сережка!!! – с радостным визгом, напрочь потеряв интерес к мохнатому, дети бросились ко мне и повалили в снег.

Охрана из едущей за мной машины и не подумала вмешаться – и это правильно!

– А ты к нам в школу придешь? Ты насовсем вернулся? А песни новые придумал? А правда, что капиталисты в тебя ракетами стреляли? – окатила меня лавина вопросов.

Обидевшаяся на невнимание дворняга тявкнула и задрала лапу на забор, игнорируя лай обитающего во дворе, оскорбленного ее поведением цепного пса.

Со смехом сняв с себя ребят, я уселся прямо в сугроб и принялся отвечать:

– К маме погостить приехал, на три дня. В школу к вам приду, завтра. Песни новые придумал, покажу. Капиталисты стреляли, но не ракетами, а торпедами.

– Нифига себе! – восхитился пацан в лыжной шапочке.

– А я маме расскажу, что ты ругаешься! – злорадно пообещала девочка чуть младше него.

Сестра, видимо.

– «Нифига» – это не матерщинное слово! – запротестовал тот и обратился за подтверждением. – Сережка, скажи ей!

– Не матерщинное, – подтвердил я.

– Съела?! – с ликующим выражением лица приосанился пацан.

Девочка надулась.

– Подставляйте ладошки! – скомандовал я и раздал ребятам «Мишек на Севере».

– Спасибо! Мы пойдем Дружка искать! – от лица группы заявила самая старшая на вид девочка, и они побежали искать успевшую сбежать дворнягу.

Затянув себе под нос песенку «Пропала собака по кличке Дружок», я поднялся на ноги, отряхнул снег, помахал ухмыляющимся «дядям» – в порядке! – и в отличном настроении пошел дальше.

Просто замечательное утро!

* * *

Согласно полученным вчера инструкциям – Таня и тётя Тоня приходили на приветственный ужин в честь моего приезда – я поднялся на цыпочки и сунул руку за калитку. Нащупав крючок, открыл и прошел во двор. Слева, у забора к соседям, сугроб – сюда сгребают снег. Напротив – дом с высоким, выкрашенным зеленой краской крылечком, ведущим к обитой войлоком и дерматином, двери. Между сугробом и домом – пустое пространство, которое упирается в сарай и начинающийся за ним огород. Стайки и свинарника, равно как и курятника, у Богдановых нет – а зачем, если у мамы с дочкой суммарный ежемесячный доход под восемьсот рублей, и это не считая получаемых подружкой инвалютных чеков? Но они для «Потёмкина» скорее исключение, чем правило – совхозники охотно инвестируют резко выросшие зарплаты в кроликов, свинок и телят, чтобы потом продать их жадным до сырья кооператорам.

Из приоткрытой двери сарая неспеша выбрался толстенный, пушистый, слегка испачканный паутиной, рыжий кошак персидской породы.

– Кис-кис, Барсик, – без особой надежды позвал я Таниного любимца.

Зевнув с независимым видом, кот лениво пошел к крылечку, не забывая подозрительно на меня коситься. Не доверяет, собака такая!

Дверь дома открылась, и оттуда выглянула накинувшая поверх халатика пальто из шерсти альпаки – вчера подарил – собравшая волосы в конский хвост Таня. Феномен подруг детства – если их долго не видишь, при встрече начинаешь недоумевать: как это они успели превратиться в таких красивых девушек?

– Привет! – поздоровался я с ней.

– Привет! – поздоровалась она в ответ и подхватила на руки кота. – Фу, Барсик, опять в сарай ходил? Весь грязный, как не стыдно!

Барсику, очевидно, стыдно не было, и он ответил хозяйке ленивым мявом.

Пока мы шли по устилающему пол пустынной – не так давно переехали, не успели пригодным для определения сюда добром обзавестись – веранды, подружка успела снять с котика паутину, и в пахнущее выпечкой тепло мы вошли чистыми.

– Доброе утро, – с жизнерадостной улыбкой поприветствовала меня выглянувшая из кухни тётя Тоня.

– Доброе утро! – поприветствовал я ее в ответ.

– Валенки на батарею ставь, – напомнила Таня, поставила Барсика на пол и выдала мне мягкие тапочки.

Тётя Тоня отбывала наказание нестандартно, в камере с хорошими тетеньками-бухгалтершами, сидящими за растрату. Обильная кормежка, телевизор в камере, работа в зоновской столовой – все это прямо сказалось на ее пополневшей фигуре и облагородило некогда впалые щеки, подарив им полноту и румянец. Характерная для ее бывшего взгляда затравленность испарилось, и теперь в ней почти ничего не напоминало ту забитую женщину, застенчиво пытающуюся прятать оставленные горе-мужем синяки. Уверенность в завтрашнем дне ей даровали успехи дочери и предоставленный по выходу на свободу «соцпакет». Когда у человека всё хорошо, по нему это сразу заметно, и тётя Тоня нынче выглядит именно так.

Хозяйка скрылась на кухне, а Таня поделилась семейной тайной:

– Мама булочки печет.

– Булочки я люблю, – улыбнулся ей я.

Протопав тапочками по ковру прихожей, мимо висящих поверх импортных обоев Таниных рисунков в рамочках, мы попали в коридор. Слева у нас комнаты, справа – кухня, куда мы и отправились. Очень приличный кооперативный кухонный гарнитур и не менее приличный «мягкий» уголок у стола – в наличии, равно как и новенькие холодильник и плита, на которой как раз вовремя засвистел чайник. Таня усадила меня под висящие на стене, стилизованные под кота – глаза двигаются вправо-влево в такт маятнику – «ходики», и тётя Тоня поставила на стол поднос с румяными, поблескивающими кристалликами сахара, булочками.

А пахнет как!

– В окно видела как тебя дети в снегу валяли, – хихикнула тётя Тоня, наливая в чашки заварку.

– Соскучились, – улыбнулся я. – Плакали, когда уезжал, – вздохнул. – Трогательно.

– Любовь – не ненависть, – заметила она, поставив на стол кружки и усевшись напротив нас с Таней. – И слезы это хорошие были, светлые и от души.

– Да, – с улыбкой кивнул я. – В Москве еще хлеще было – с каникул ребят в школу на встречу выдернул, и все как один прибежали, с друзьями и родственниками.

Прошелся по бывшим школам, учителям подарки вручил, работая на репутацию и потому что так захотел.

– Надо-то тебе в такую даль уезжать было, – вздохнула Таня и с улыбкой выкатила шутливый упрек. – А мне теперь после курсов тоже туда ехать придется.

– Езжай, доченька, – благословила ее тетя Тоня. – Ехать нужно туда, где перспективы.

– Перспективы сказочные, – поддакнул я. – Но можно и здесь, в «Союзмультфильме» остаться, если на Дальний Восток не хочется.

– Нет уж, я аниме рисовать хочу! – заявила она.

Съев булочку и запив ее чаем, тетя Тоня деликатно нас оставила:

– Пойду за хлебом схожу.

– Купи «Буратино»! – попросила Таня.

– Куплю, – пообещала ей родительница и пошла одеваться.

– Как у тебя с Максимом? – воспользовался я возможностью поговорить о личном.

Четвертый состав «Ласкового мая», когда не на гастролях, живет и учится здесь.

Подружка порозовела щечками:

– А тебе зачем?

– Просто интересно, – развел я руками. – Вдруг обижает?

– Не обижает! – фыркнула она, подвинулась поближе и положила мне голову на плечо. – Ты меня всегда защищал.

– Ты же мне почти сестра, – погладив ее чистой рукой по мягким волосам, улыбнулся я. – Защищал, защищаю и защищать буду.

– Больше не надо, – хихикнула Таня, посмотрев на меня отражающими льющиеся из окон солнечные лучи глазами. – Я уже большая, сама всё могу.

– А звучит-то по-детски, – вредным тоном заметил я.

– Сам не больно-то взрослый! – убрав голову с моего плеча и сев нормально, фыркнула она.

Откусив и прожевав булочку, она все-таки поделилась личным:

– Я Максима бросила. Зазнался он, по деревне вот так ходит! – изобразила высоко задранный нос. – Все время рассказывает, как ему девочки цветы дарят, телефоны суют – он, сволочь, их в специальные альбомы наклеивает!

– Обидно было? – предположил я.

– Очень! – насупилась она. – Руки распускать начал, смелый стал – я, говорит, в любой момент от тебя уйти могу, если ты со мной не будешь это… – она залилась краской и замолчала.

– Наглец какой, – осудил я фронтмена четвертого состава.

– И не говори! – обрадовалась она тому, что не придется озвучивать такие смущающие вещи. – А мне мама всю жизнь говорила, что до свадьбы нельзя, иначе муж ценить не будет. Бабушка за собой не уследила, ее дедушка потом всю жизнь за это бил!

Такое вот общество было.

– Я тебя бить никому не позволю.

– Я сама не позволю! – насупила она бровки. – Чай не средневековье на дворе! Пусть только попробует – я как мама терпеть до последнего не буду, сразу к участковому пойду – пусть в тюрьме сидит, сволочь, может поумнеет! – встрепенувшись, проявила свою добрую сторону. – Только ты Максима не увольняй, он хорошо поет, дурак просто и зазнался.

– Не уволю, – пообещал я.

У нас на гастролях строго – пацаны все время под присмотром, шаг влево-шаг вправо – сразу в ПТУ и на завод. Ну а местные… Ну а за местных пусть родители переживают, но если дойдет до скандала, в шею выгоню без всякой жалости.

– А ты сегодня занят? – спросила Таня.

– Вечером Фурцевы в гости придут, но день свободен, – кивнул я.

– Пойдем на лыжах кататься? – предложила она.

– Пойдем! – легко согласился я.

Люблю лыжи. Вообще зиму люблю!

– А можно подружек позвать?

Покататься на лыжах в окружении милых Советских старшеклассниц? Да только свистни!

– Зови.

– Сейчас! – подскочила она со стула и ушла в гостиную, звонить.

Хорошо с повальной телефонизацией – так бы пришлось всех пешком обходить.

Пока Таня собирала подружек посмотреть на редкое зрелище – меня – я сточил три булочки и мечтательно посмотрел на четвертую. Грустно вздохнув – не влезет – допил чай и подхватил очень вовремя заглянувшего на кухню в поисках еды – на остальное котам обычно пофигу – Барсика и принялся поглаживать мягкую шерстку. Может себе кого-нибудь все-таки завести? В Хрущевске-то я надолго, а на время гастролей найдется кому присмотреть. Подумав о гастролях, немного взгрустнул – уже надоели, но деваться некуда, я и так на них последнее время забил, откупаясь от народа телеконцертами. Нехорошо – все артисты по стране с концертами ездят, а Ткачеву, получается, можно дома сидеть?

– Через полчаса на остановке «Садовая» собираемся, – появившись на кухне, поделилась новостями Таня.

– Я тогда за лыжами и переодеться сбегаю, – с сожалением отпустив зверушку, поднялся я на ноги и пошел к выходу.

– Не опаздывай! – без нужды напомнила Таня.

Я вообще никогда никуда без уважительных причин не опаздываю.

Глава 2

– Да, это трещина, – посмотрев на просвет рентгеновский снимок моей правой кисти, убедился в правильности предварительного диагноза совхозный травматолог Валерий Владимирович, тридцатипятилетний гладковыбритый мужик с пышной русой шевелюрой. – Придется наложить лангету.

Отложив рентген, он заполнил бланк «направления» и вручил сидящей на кушетке рядом со мной маме:

– Кабинет номер шесть.

Хорошо, что я озаботился импортом сюда и в Хрущевск лангет – гипс неудобный: с ним ни помыться, ни почесаться, он натирает и, чего уж греха таить, пованивает.

Кататься на лыжах было весело вплоть до того леденящего душу момента, когда я, не совладав с гормонами, засмотрелся на Танину подругу Любу – больно уж красивая – и на полном ходу влетел в дерево.

Покинув кабинет, мы вышли в коридор, запустив следующего пострадавшего от зимних забав школьника с мамой, и родительница проинформировала Виталину:

– Легко отделался, трещина в безымянном пальце, – вздохнула и задала мне классический мамин вопрос. – И как тебя угораздило?

– Занятия зимними видами спорта требуют внимания и соблюдения техники безопасности, – ответил я.

– Ну и что с ним делать? – хихикнула мама.

– Холить и лелеять, – ответила Вилочка.

Вот мне знак свыше – когда такая красота рядом почти 24/7, засматриваться на других грешно. Немного посидев в очереди – я что, особенный, чтобы вперед травмированных сверстников лезть? – мы с мамой зашли в шестой кабинет, где обменяли талончик на лангету и отправились домой.

– Теперь на гитаре фиг поиграешь, – вздохнул я.

– Найдется кому поиграть, – фыркнула мама и внезапно крепко меня обняла, нежно прошептав. – Хоть в больницу с тобой сходила как нормальная мать.

– Самая лучшая мать! – поправил ее я.

Родительница помогла мне застегнуть пальто, и мы на семейном «Москвиче» поехали домой, усадив Виталину за руль – мама села рядом со мной сзади, чтобы обнимать больного сыночка.

Наша баня пускала дым в вечерние небеса, и объяснение этому дал нашедшийся дома, успевший переодеться в рубаху, брюки и шерстяные носки дед Паша:

– Семен Кузьмич париться придет. Тебе с этим можно? – кивнул на руку.

– У ребенка перелом, а тебя только работа волнует, – надулась на него мама.

– И совершенно правильно! – заступился я за старшего Судоплатова. – Я ж не барышня кисейная, а комсомолец!

– Во-о-от! – обрадовался дед Паша моей силе духа и хлопнул меня по плечу. – И не ребенок он давно, Наташ, а мужик, который такого повидать успел, сколько не всякий наш оперативник за службу видит.

– Это еще хуже, – фыркнула мама, громко чмокнула меня в макушку, и в компании Виталины ушла в сторону детской – воспитывать тех детей, что еще можно спасти.

– Идем, – зашагал дед в гостиную.

С дедушкой поговорить я всегда рад, поэтому охотно пошел следом. Усевшись в кресло у камина – сейчас не горит, он же для понта и атмосферы, а тепло с лихвой обеспечивает батарея – дед достал из тумбочки деревянный футляр, из него – трубку и кисет…

– Ты ж не куришь, – удивился я, занимая соседнее кресло.

– А трубку и не курят, – ответил он, набивая чашу табаком. – Так, дым во рту погонять.

– Под Сталина косишь, – догадался я.

– А почему не под Шерлока Холмса? – спросил он.

– Потому что он англичанин, а ты – русский, – пожал я плечами.

– Иосиф Виссарионович был грузином, – напомнил он.

– «Я – не грузин, я – русский грузинского происхождения», – процитировал я.

– Сученок, – ласково приложил меня Судоплатов и признался. – За то и люблю.

– Приятно, – улыбнулся я и попросил. – Расскажи про конфеты.

– Да что рассказывать, – выпустив дым в потолок, пожал он плечами. – Карьера украинского националиста у меня заканчивалась, в Москву вернулся, Самому лично доложил, – лицо деда разгладилось, взгляд устремился в глубины памяти. – Решили, значит, раскол в стан врага внести, они до власти жадные, и после смерти Коновальца начали бы грызню за его должность. Так потом и получилось. Коновалец меня в лицо знал, я же не «засвеченным» в Москву уезжал, под прикрытием – радистом на флот, мол, устроился, буду им секреты сливать. План придумали с конфетами. Там знаешь какой механизм активации был?

– Не-а, – покачал я головой.

– Химия, – многозначительно поведал он. – Через полчаса после приведения коробки в горизонтальное положение должна была сработать. Пёр я эту коробку чуть ли не с транспортиром, чтобы вертикаль не нарушить, – хохотнул он. – И не за себя переживал, а за дело – в кармане «Вальтер» для себя лежал, мне живым один черт попадаться нельзя было. В ресторан зашел, улыбка – до ушей! – изобразил приветливую рожу. – К Коновальцу подсел, уже и не помню про что разговаривал – конфеты-то на стол положил, горизонтально – таймер запустил, получается. «Це вам подарунок з Киева» – «Дякую, друже», – хохотнул.

– А он конфеты не проверял? – спросил я.

– А там две коробки было, – ухмыльнулся дед. – Одну сам открыл и ему сунул – угощайся, мол, – хохотнул. – А та, что с тротилом – как бы на потом. Очень эта гнида сладкое любила.

– А дальше? – спросил я.

– А дальше ушел, мне же «на корабль» торопиться надо было, – продолжил Судоплатов. – Там магазин одежды рядом был – купил плащ и шляпу, переоделся. Из магазина вышел и слышу «бах!», – попыхтел трубкой. – Ровно полчаса прошло.

– Хорошая химия, – одобрил я.

– Хорошая, – согласился он и выдал стариковскую классику. – Не те времена настали, сейчас так работать нельзя.

– Ой ли? – хмыкнул я.

– Ой ли! – передразнил он и признал. – Новый, – указал в потолок. – Пространства для маневра побольше оставляет, но все равно просит, так сказать, поделикатнее вопросы решать. И это правильно, – поддержал генеральную линию Партии в Андроповском лице. – На то она и разведка, чтобы ее не видно и не слышно было. Такие две операции нам зарубил, – горько вздохнул. – Но там очень громко получилось бы, и риск большой, – ухмыльнулся. – С Моссадом данными поделились, пусть разбираются – на Западе евреев шибко любят, всё спишут.

– Нацисты беглые? – догадался я.

– В Канаде сидят, суки, – оскалился Судоплатов. – Дон там у них новый – «с Канады выдачи нет». Сейчас самое время – хозяин занят, на границе хаос – бегут белые граждане на Север, там негров буйных нету. Жаль, конечно, что своими руками удавить не получится – коллеги там мои из ОУН, приятно было бы старые деньки вспомнить, но главное – результат. А тех, что в Аргентине осели, мы теперь и сами достанем – с Чили там граница большая, а на каждую горную тропку пограничный пост не воткнешь.

Много в инфобомбе имен и адресов нацистских было, еще на много лет хватит.

– А раньше, получается, руки связаны были? – спросил я.

– А раньше курс на мирное сосуществование двух систем стараниями покойного Никитки держали, – скривился он. – А он знаешь как работает? Они нам – провокации и подсрачники, а мы – в ООН протестуем.

– И не поспоришь, – вздохнул я.

– Лень это все и трусость, – приложил Хрущева с Брежневым дед Паша. – Нежелание упреждающие удары наносить. Хорошо, что Юра Макиавелли любит, цитирует обильно. Например – «Войны нельзя избежать, ее можно лишь отсрочить к выгоде вашего противника». Для Холодной войны тоже применимо, это Брежнев дипломатические сигналы слал, а при этом – вон, чуть больше года аккуратных толчков, и враг посыпался.

– «Умы бывают трех видов: один все постигает сам; другой может понять то, что постиг первый; третий – сам ничего не постигает и постигнутого другим понять не может», – процитировал Макиавелли и я.

– Скромный какой! – гоготнул дед Паша, правильно определив меня в первую категорию, а Андропова – во вторую.

– Может просто совпадение, – развел я руками. – Я с первой встречи деду Юре талдычу, что договариваться бесполезно – только давить и шатать. Там же капиталисты, у них капиталы и дети, которые эти капиталы и власть унаследовать должны. Ну какая война на взаимное уничтожение в таких условиях? Вот в Европе, в условной Англии, заборчик какой-нибудь стоит, ему – шесть веков. И никому и в голову не придет его на камни разобрать – не потому что памятник, а потому что чья-то собственность, которая там свята. А у нас в войну ДнепроГЭС взорвали при отступлении и кучу всего остального – чтобы врагу не досталось. Совсем другое отношение к материальным благам – немцы бы хер взрывать стали, пожадничали бы. Передергиваю, конечно – всякое бывало – но пример вполне репрезентативный. Дед, конечно, тоже кнопку первым жать не будет, но, если прижмет – рука не дрогнет.

– Не дрогнет, – согласился Судоплатов.

– И там это понимают, поэтому и дальше будут гадить по мелочи. Ну и мы им, соответственно!

– И у нас лучше получается, – кивнул дед. – У них там в стране «разделяй и властвуй», тут – черные, там – сектанты, вот эти вообще хиппи-пацифисты. Если факторы внешнего воздействия не учитывать – крайне удобно.

– Передачу смотрел? – улыбнулся я.

– Ни одной не пропускаю – интересно, – улыбнулся он в ответ. – Во сколько там Катька придет?

– В восемь обещала.

– К Юре сегодня ходила, – поделился он инсайдами. – Рассказывала, что все поняла и план по культурному обмену с Китаем показывала, аж на полгода вперед – думала это он тебя подослал, политинформацию провести.

– Опытная, – вздохнул я. – Привыкла сигналы эти ваши партийные считывать.

– И ты учись, – покачал на меня трубкой Судоплатов. – Тебе с этими кадрами работать, потому что других все равно нет.

– Фигня, – отмахнулся я. – Мне через аппарат карабкаться не придется, у меня параллельный путь, через любовь народа, ненависть врагов и личную преданность ближнего круга.

– Помогу, пока живой, – пообещал он. – Но сигналы ловить все равно учись – пригодится.

– Хорошо, – покладисто пообещал я. – А нам зачем в парилку с Цвигуном? Тоже сигнал подать?

– Иногда в парилки ходят для удовольствия, – усмехнулся он.

– Понимаю, – покивал я. – Может другого министерского соседа тогда до кучи позвать?

– Кольку-то? – хмыкнул Судоплатов. – А и давай! Позвонишь? Вставать не хочу.

– Конечно, – не стал я осуждать деда за лень и пошел к столику с телефоном. – А он дома?

– Я-то откуда знаю? – буркнул дед, выстукивая выкуренную трубку в топку камина. – Четыре-три-семь набери, узнай.

– Следите чтоли? – спросил я, набирая номер.

– Государство всегда обязано знать, где и в каком состоянии находятся высшие должностные лица, – назидательно ответил дед Паша.

– Да, Павел Анатольевич? – раздался в трубке вежливый мужской голос.

– А где сейчас Министр МВД? – спросил я.

– Сергей, а Павел Анатольевич знает, что ты позвонил? – проявил осторожность собеседник.

– Он меня и попросил позвонить.

– Я тут сижу! – рявкнул Судоплатов, развеяв подозрения дежурного.

– Сейчас, подожди на линии, – велел тот, и в трубке стало тихо.

– А почему на время ожидания на линии музыку не включать? – спросил я деда. – Скучно же.

– КГБ скучать не умеет, – гоготнул он. – Катьку бы до инфаркта не довести – таким составом только с должности и снимать. После ужина домой как на крыльях полетит – подумает, что тоже сигнал – простили мол.

– Неудивительно, что у нас столько заслуженных просиживателей партийных кресел от сердечных приступов мрет, – фыркнул я. – С такими эмоциональными качелями.

– Коммунист должен иметь железные нервы, – заметил дед Паша.

– Как у тебя? – подмазался я.

– Как у меня! – не смутился он.

– Николай Анисимович в своем кабинете в Министерстве, – вернулся на линию оператор. – Соединить?

– Соедините, пожалуйста, – согласился я.

Прошло полминуты.

– Щелоков!

– Здравствуйте, Николай Анисимович, – поздоровался я.

– А ты чего по «вертушке» звонишь? – удивился он, узнав меня по голосу.

– Так вышло, – исчерпывающе ответил я. – Вы сегодня в «Потёмкин» собираетесь? Дед Паша попросил вас в баню позвать.

– Погоди-ка, – попросил он и положил трубку на стол. Немного неразборчивого бормотания на фоне, и он вернулся. – Как раз работа на сегодня закончилась, приеду. Во сколько жар накопится?

– Во сколько? – шепотом спросил я деда.

– К половине седьмого зови, – велел он.

– К половине седьмого. Еще Семен Кузьмич придет.

– Буду, – пообещал Николай Анисимович и положил трубку.

– Сымитировал отсутствие рабочей нагрузки, – радостно настучал я, вернувшись в кресло.

– А куда бы он делся? – фыркнул Судоплатов. – У него теперь должность волчья, только на личных связях наверху и держится. Месяц назад наши у него из-под машины бомбу вытащили, тайком, чтобы не волновался.

– Нашли подрывников?

– Нашли, – кивнул он. – Три инфаркта в один день – генерал ментовский и два кооператора.

– Ох уж эти магнитные бури – на сердце плохо влияют, – вздохнул я.

– Ой как плохо! – заржал Судоплатов.

Товарищи министры прибыли вовремя, и мы сразу же направились в баню.

– Давай помогу, – вызвался дед помочь расстегнуть пуговицы рубахи.

– А чего это у тебя? – со свойственной главе Советской милиции наблюдательностью наконец-то заметил травмированный палец Щелоков.

Тяжело Николаю Анисимовичу – седены в волосах прибавилось, морщины углубились, но глаза – напротив, сияют решимостью и отчаянием формата «сдохну, но не сдамся!».

– Ковырял где не надо! – гоготнул Семен Кузьмич.

Поржали.

– Да на лыжах катался – в дерево въехал, – изложил я настоящую версию событий.

– Торпеда ему как с гуся вода, а дерево достало! – гоготнул дед Паша.

Поржали снова и направились в парилку.

– Холодная в Тихом океане вода-то была? – спросил Семен Кузьмич.

– У нас холоднее, – отмахнулся я.

Старики одобрительно гоготнули демонстрации силы духа.

– Кто тут самый молодой? – спросил Щелоков и улыбнулся мне. – Ты – не в счет, раненный же.

– Я, стало быть, – крякнул Цвигун и поддал пару.

– Этот если ходит – значит не раненный, – заметил дед Паша, кивнув на меня.

– Ты на деда не обижайся, – вернулся на по?лок Семен Кузьмич. – Он сам с двенадцати лет в органах, по себе тебя равняет.

– Я не обижаюсь и изо всех сил равняюсь, – ответил я и спросил деда. – С двенадцати?

– Да какие там «органы», – отмахнулся тот. – Батя в 17 году умер, а мне самиздатовский плакат на глаза попался, из «Азбуки революции», из дома сбежал, справедливое общество строить помогать. К красноармейцам прибился, в роту связи зачислили, «сыном полка» – я читать и писать умел, по тем временам ценный специалист получился. Помогал чем мог.

– Мальчиши-Кибальчиши не на пустом месте появились, – заметил Щелоков. – Много таких «сынов полка» было, что в Гражданскую, что в Великую.

– Обогнал тебя внук-то, – подколол Цвигун Судоплатова. – Вон – стратегической важности операции образцово-показательно проводит.

– С Чили случайно вышло, – запротестовал я.

– А я не про Чили, – ухмыльнулся тот. – А про гостей твоих.

– Тоже мне операции, – поскромничал я. – По болотам через границу пробираться не надо, бомбы таскать не надо, на пулемет ходить – тоже. Катайся себе в теплом РАФике да по ресторанам гуляй.

– Вот какое поколение воспитали! – умилился Щелоков. – В болоте тонуть мечтают.

– Ты вроде тонул, Паш? – спросил деда Цвигун. – Расскажи молодому.

– Ничего приятного в этом нет, – исчерпывающе ответил Судоплатов, в его глазах мелькнула тень, и он поддал пару.

До сих пор мерзнет.

– Ловили мы как-то диверсантов, – пустился в воспоминания Щелоков. – Два дня по лесам бродили, к болоту вышли – вот они, голубчики, по пояс торчат. По осени дело было, двое уже всё, а третий – ничего, живой, зубами стучит. Много тогда полезного нам рассказал в обмен на протянутую палку.

– Протянули? – спросил я.

– А как же! – кивнул Николай Анисимович. – Слово дал – держи.

– А потом?

– А потом – военно-полевой суд, – развел тот руками. – Мы же не звери – без приговора не расстреливаем.

– Хорош мне внука портить, у него и так руки к «Маузеру» тянутся, – влез дед Паша.

– А ты не давай! – гоготнул Николай Анисимович. – И так методами военно-полевых допросов злоупотребляет. Ты поди научил?

– Сам кого хочешь научит, – фыркнул Судоплатов. – У него черновик дома лежит, Эмма показывала – про инквизитора сказка, там в первой же главе пальцы топором рубят. А название-то какое – «Кровь и железо»!

– Инквизитор, значит? – с любопытством посмотрел на меня Цвигун.

– Нет конечно, – улыбнулся ему я. – Просто Родину очень люблю.

Глава 3

Здание фонда имени меня едва ли способно привлечь внимание рядового гражданина. Не вызовет оно интереса и у интуриста, который даже не посмотрит на эту совершенно типичную двухэтажную кирпичную конторку в трех кварталах от «Эко-парка Сокольники». Вот там интересно всем – и местным, и соседям из соцлагеря, и капиталистам.

Припарковавшись рядом с парой служебных «Москвичей» старого образца и одной директорской «Волгой», мы с Виталиной выбрались под зимнее солнышко и пошли к крылечку. Окажись мы здесь летом, можно было бы полюбоваться окруженными низким деревянным заборчиком клумбами, но теперь приходится любоваться сугробами. Привычно обстучав галошные валенки, я покосился на закрепленную на двери, призванную отбить у проходящих мимо товарищей остатки любопытства табличку «Внешторг. Филиал № 33» с графиком работы, и мы вошли внутрь.

– Доброе, дядь Ген, – пожал руку поднявшемуся ради такого дела дяде-вахтеру. – Как у нас дела?

– Доброе. Селиванов с Бондаревым ругаются, – в соответствии и должностными инструкциями поделился тот.

– Плохо, когда заместитель директора ругается с начальником, – вздохнул я. – Причина?

Дядя Гена не стал полагаться на профессиональную память и достал из ящика стола папочку:

– Здесь про них и еще кое-что по мелочи.

– Спасибо, – поблагодарил я, и мы с Вилочкой пошли на второй этаж, в совершенно казенного вида, обезличенный кабинет с двумя столами, печатной машинкой, картотечным шкафом и сейфом.

Табличка на двери гласит «Директор по моральной поддержке». «Обезличенность» продиктована тем, что здесь я почти не бываю – неудобно, большинство гостей водить нельзя, это же режимный объект.

Сев за стол, я развязал тесемки папки и ознакомился с докладом Первого отдела, на три четверти состоящим из подслушанных в коридоре и столовой разговоров начальника фонда со своим замом.

– Товарищ Бондарев считает начальника, цитирую, «манипулятором и бездельником», – изложил суть Виталине.

– Привести? – вызвалась она.

– Критика начальника – дело такое, – покачал я рукой в воздухе. – Выслушивать надо сразу всех, а ему – дать возможность отвечать. Организуй, пожалуйста, общее собрание.

Девушка временно покинула кабинет, а я повернулся к окну. Разгар рабочего дня, на улицах пусто, из интересного только копающаяся в мусорке расположенного через дорогу двора собака с желтой биркой в ухе.

Уже полгода по всем городам и весям Советского Союза силами солдат-срочников происходит отлов бродячих собак для последующей стерилизации. Вот этот пёсик с биркой как раз из таких. Отстреливать бродячих животных бесполезно – на их место всегда приходят новые, потому что несознательные граждане, поддавшись импульсу, заводят питомца и потом выкидывают его на улицу, осознав, что живое существо вообще-то требует ухода. Уличных животных потом подкармливают граждане сердобольные, и из-за этого популяция растет, подчиняясь биологическому закону: количество особей прямо пропорционально размерам кормовой базы. Стерильные же стаи обладают более-менее стабильной численностью и не настолько агрессивны, как «полноценные» собратья. Параллельно по стране прокатилась лавина штрафов – люди же не слепые, и точно знают, чей пес теперь бегает по району без ошейника и поводка. Это вон Петровы щеночка завели и выкинули, примените на них новый пункт Административного кодекса, товарищ участковый!

Инициатива должным образом поддерживается информационно – в телевизоре время от времени показывают репортажи о вреде халатного отношения к питомцам, рисуются плакаты, а руководители партийных ячеек вынуждены проводить тематические собрания на производствах. Но в ближайшие годы проблему бродячих животных решить совсем не получится – это как с коммунизмом, нужна долгая и планомерная работа длиной в поколения.

Пора! Я вышел из кабинета и отправился на доносящиеся из противоположного крыла топот и неразборчивые разговоры. В фойе меня встретил дядя Вова, начальник местного Первого отдела.

– Гена доложил? – спросил он меня, пожимая протянутую руку и кивнув в поглощенный суетой коридор.

– Ага, – откликнулся я и покаялся. – Пустил дела на самотек.

– Коллектив, – пожал плечами дядя Вова. – Без проблем не бывает. Но по нашему ведомству проблем нет.

– Потому и не докладывали, пока не пришел, – кивнул я. – Я понимаю – структура работает как часы, а внутренняя грызня – это заботы парторга. Кстати где он?

– В больнице лежит, с воспалением легких, – ответил КГБшник и ухмыльнулся. – Повезло.

– Повезло! – хохотнул я. – Пойдемте.

В коридоре к этому моменту уже никого не осталось – товарищи втянулись в конференц-зал, куда вошли и мы с дядей Вовой. Персонала в конторе не много – в основном бухгалтера, юристы и торговики, но присутствуют и представители класса-гегемона: электрик, дворник, две технички, повариха и ее помощница кухонная работница, два курьера и двое рабочих по обслуживанию здания. Первый отдел представлен дядей Вовой, а партийную ячейку в отсутствие Парткома будет представлять электрик – он в Партии со времен войны, потому что перед атакой написал легендарное «В случае гибели прошу считать меня коммунистом». Таких товарищей у нас много, и те из них, кто не работает на управляющих должностях, от экзамена освобождены как идеологически зрелые – делом доказали.

Нормальным директором у нас работает Игорь Викторович Бондарев, очень похожий на актера Владимира Самойлова из еще не снятого фильма «Премия», седеющий пятидесятилетний крепкий мужик, герой социалистического труда, член Партии и вообще со всех сторон положительный Советский бюрократ, ранее трудившийся во Внешторге.

Его чуть более молодой, сохранивший черную шевелюру заместитель обладает мощными чёрными бровями, массивным подбородком, роговыми очками с толстыми линзами и именем Василий Васильевич Селиванов. Регалиями тоже обладает, но героя соцтруда в Ассоциации советских юристов – оттуда к нам переведен – не заработал.

– Здравствуйте, товарищи! – поздоровался я с народом и занял место во главе стола.

Прихваченные из кабинета чисто ради солидности папочки многозначительно кладем перед собой.

Занимающие ответственные должности сотрудники нервно сглотнули. Товарищи пролетарии во главе со старшим братом дяди Феди – завхоза честнее во всем Союзе не сыскать! – оживились: сейчас будет интересно. Но начать для порядка придется с них:

– Собрание у нас неформальное, без протокола. Повестка – свободная, с вашего позволения сначала вопросы задам я. Валентин Петрович, – обратился к завхозу. – Как наше соцсоревнование по образцовому ведению хозяйства с филиалом НИИ № 17141?

Соседний режимный объект.

– Соперники пока отстают – у них на прошлой неделе случилось ЧП в виде пяти сбежавших крыс, которые попортили коммуникации, – поведал он.

– Злорадствовать не будем, но соцсоревнование – жестокий спорт, – покивал я.

Товарищи гоготнули, я задал следующий вопрос – электрику:

– Даниил Андреевич, какие у партийной организации успехи на ниве борьбы с курением?

Задрали дымить – в девяноста процентах офисных помещений СССР плотность пассивного курения просто ужасающая.

Половина работников мужского пола и две дамы синхронно скривились.

Кашлянув в кулак, и.о. парторга ответил:

– На плановом собрании единогласно (да здравствует партийная дисциплина!) принят запрет о курении в здании.

– Это, извините, кнут, – заметил я. – А пряник?

– «Пряник», – усмехнулся он. – Тоже есть, в виде десятирублевой ежемесячной премии за отказ от курения.

– Нормально, – одобрил я. – Курение – это очень вредная привычка, практически не приносящая удовольствия. Минздрав СССР рекомендует всем от нее избавляться, товарищи.

Курильщики приуныли еще сильнее.

– Далее, – продолжил я. – В связи с полученными сигналами предлагаю всем желающим товарищам покритиковать Игоря Викторовича.

Директор подобрался и натянул «покерфейс» – опытный.

Восемь поднятых рук.

– Даниил Андреевич? – начал я с завхоза.

– Игорь Викторович в обеденный перерыв курит в кабинете.

Четыре из семи рук опустились – хотели сообщить то же самое. Не исключено, что по прямому распоряжению товарища начальника, в качестве согласованной и безопасной для карьеры критики.

– Игорь Викторович, это правда? – обратился я к директору.

– Признаюсь, товарищи, – виновато повесил тот голову. – Тридцать пять лет курю, считай – всю жизнь. Тяжко после обеда держаться, а дурной пример коллективу подавать не хотел – это недостойно Советского руководителя. Прошу справедливого товарищеского суда и обязуюсь записаться в кружок легкой атлетики.

– Предложения, товарищи? Пожалуйста, Елена Сергеевна, – дал слово бухгалтеру.

– Предлагаю принять во внимание заслуги Игоря Викторовича перед народом и Партией и ограничиться общественным порицанием.

Это у нас, получается, защитница.

– Амаяк Амаитович? – дал слово торговику армянского происхождения.

– Я считаю, что Игорь Викторович не ходит со всеми в курилку не из-за нежелания подавать плохой пример, а потому что считает себя лучше других, – приложил он начальника.

– Основания? – спросил я.

– Окно кабинета Игоря Викторовича выходит во двор, – ответил он. – Прямо на курилку – из нее видно, как он с особым цинизмом курит в форточку.

– Иосиф Львович? – дал слово главе бухгалтерского отдела.

– Протестую против «особого цинизма», – вступился он за директора. – Игорь Викторович во время курения прячется за занавеской – это говорит о том, что он ощущает глубокое чувство вины перед коллективом.

– Вы не курите, Иосиф Львович, и в курилке я вас не видел, – скучным тоном парировал Амаяк Амаитович.

– Я в курилку хожу регулярно, – скрестив руки на груди, влезла Елена Сергеевна. – И сама рассказала о занавеске Иосифу Львовичу.

– Прошу высказаться остальных курящих товарищей, – пресек я начинающуюся перепалку.

После высказываний картина стала ясна – бухгалтера у нас «воюют» за директора, торговики – против, а юристы «не курят и не чуяли, поэтому не хотят вводить товарищей в заблуждение», то есть – держат нейтралитет.

– В силу невозможности установить факт цинизма предлагаю сосредоточиться на самом факте нарушения, – потерял терпение некурящий и сидящий в кабинете на другом конце коридора от директорского Василий Васильевич.

Ждет возможности покритиковать на другую тему.

– Поддерживаю, – кивнул я. – Я слишком молодой, чтобы подвергать Игоря Викторовича порицанию. Кто может взять на себя этот груз?

Высказался Амаяк Амаитович:

– Игорь Викторович, вы – почти пожилой, заслуженный Советский руководитель, а ведете себя как прячущийся в туалете школьник с папиросой. Очень надеюсь, что вам стыдно!

– Очень стыдно, товарищи! – прижав руку к груди, покаянно-мужественным тоном подтвердил директор. – Обещаю исправиться.

– Предлагаю перейти к дальнейшей критике Игоря Викторовича. Извините, Василий Васильевич, Ольга Петровна подняла руку быстрее вас, но обещаю дать вам слово после нее. Ольга Петровна, прошу вас.

Тридцатитрехлетняя мать двоих детей, жена токаря и заслуженная «торговик» Советского союза поправила утепляющий плечи платочек и поведала страшное:

– За последние полгода Игорь Викторович пропустил три субботника.

Директор защитился самостоятельно:

– Каждый раз по уважительной причине – болел.

– Однако остальные выходят на субботники даже с температурой, – подключилась коллега Ольги Петровны. – И вообще – все болеют один-два раза в год, а у вас больничных – десятая часть всего рабочего времени.

– Поддерживаю, – воспользовался возможностью Василий Васильевич. – Кроме того, почти все больничные Игоря Викторовича совпадают либо с партийно-общественными мероприятиями, либо с командировками.

– И вся нагрузка падает на вас? – спросил я.

– «Вся» – это очень точное определение, – усмехнулся он. – Товарищи, кто может вспомнить, как за эти полгода Игорь Викторович обращался к вам по рабочим вопросам?

– На то вы и заместитель, чтобы Игорю Викторовичу самому по кабинетам бегать не приходилось, – неприязненно посмотрела на него Елена Сергеевна. – Не тянете рабочую нагрузку, товарищ Селиванов, так и скажите – найдем на ваше место более компетентного товарища.

– Это я «не тяну»? – побагровел, но сумел сохранить вежливый тон Василий Васильевич. – Да я раньше всех прихожу, позже всех ухожу! В командировку кто едет? Селиванов! В Госбанк с устным отчетом кого пошлют? Селиванова! Да он мне даже печать свою отдал! – фыркнув, он достал из кармана пиджака и громко поставил печать на стол. – Документы подписал и на диване лежит, как Обломов!

– Протестую! – возмущенно перебил его Игорь Викторович. – Василий Васильевич пытается манипулировать товарищами, бросаясь общими, лишенными конкретики, эмоционально окрашенными обвинениями! Здесь – не детский сад, и я бы хотел попросить критиковать меня корректно!

– На мой взгляд некоторую конкретику мы все-таки услышали, – заступился я за заместителя. – Товарищи, кто может подтвердить слова Василия Васильевича?

Подтвердить решил Амаяк Амаитович:

– Я позволил себе присмотреться к скорости обработки документации. За последние полгода мне удалось выявить закономерность: в те дни, когда Игорь Викторович «болеет» и Василий Васильевич имеет право выполнять его обязанности официально, обрабатывая документы самостоятельно, скорость документооборота вырастает в разы.

Товарищи призадумались – пытаются вспомнить такие случаи.

– Это – из-за отсутствия секретаря! – откинувшись на стуле, сложил руки на груди директор.

– Секретаря нет три недели, а простои случались и до этого! – не принял аргумента Амаяк Амаитович.

– Возможно Василий Васильевич нарочно саботирует процесс? Часть документации проходит через него, – заступился за директора Иосиф Львович.

– Четыре месяца назад Амаяк Амаитович поделился своими наблюдениями со мной, – подключился к прениям начальник «торговиков», Александр Иванович Клюев. – И с тех пор мы отдельно отслеживали отправляемые в вашу папку «входящие» напрямую документы. Ваш секретарь, кстати, в этом нам помогал – Василий Васильевич никак не может заставить вас обрабатывать документы регулярно, а не по часу утром и часу вечером.

– А где, кстати, товарищ секретарь? – спросил я дядю Вову.

– Ногу сломал.

– Можем его привезти?

– Можем, – кивнул дядя Вова и пошел к висящему на стене конференц-зала телефону.

Я посмотрел на часы и обрадовался – как раз успею встретить ВИП-посетителя! Но сразу прерывать заседание нельзя – за перерыв товарищи успеют сговориться и пять раз сменить конфигурации, поэтому выслушать всех желающих нужно сейчас.

– Кто еще хочет высказаться, товарищи?

Юристы пошептались и решили изложить коллективное мнение через начальника отдела:

– Случаи ничем не объяснимых простоев действительно имели место быть, но судить о причине их образования мы не можем, поэтому от себя я бы хотел дать Амаяку Амаитовичу товарищеский совет в будущем привлекать к подобным наблюдениям и нас.

– Непременно, Валентин Федорович, – пообещал ему армянин.

Далее высказались пятеро сотрудников из бухгалтерии и четверо «торговиков» – первые защищали директора, списывая простои на Василия Васильевича, вторые – приводили подтверждающие слова Амаяка Амаитовича примеры.

– Товарищ секретарь согласился приехать, прибудут через двадцать минут, – поведал закончивший звонить дядя Вова.

К этому моменту фонтан критики и защиты иссяк.

– Объявляю пятнадцатиминутный перерыв, товарищи – без товарища секретаря в этом деле разобраться не выйдет, – развел я руками, и мы с Виталиной покинули кабинет.

– Не беги ты, – придержал я ее за руку. – Можно опаздывать на пятнадцать минут, у нас получается еще четыре.

– Я как-то машинально, – смутилась она.

– Динамично живем! – подмигнул я ей.

Спустились в фойе и подошли к сиротливо сидящему на диванчике под присмотром дяди Гены бывшему послу мистеру Уилсону – снят с должности без скандалов, под предлогом плановой ротации, чисто ради порядка: даже королева в той ситуации ничего бы не смогла сделать, но кто-то за Леннона ответить должен. Отказавшись от «почетной» должности посланника в Индонезию, он уволился с государственной службы и приехал повидаться со мной. Очевидная операция Ми-6 короче, но встречу одобрил лично дед, надеясь извлечь выгоду из личных связей мистера Уилсона – у англичан такого уровня их полно.

Глава 4

– Здравствуйте, мистер Уилсон. Извините, что заставил ждать.

Поручкались с экс-послом левыми руками – травма же.

– Не волнуйтесь, мистер Ткачев, у пенсионеров много свободного времени, – немного поюродствовал он. – Мисс Чугункина, вы, как всегда, просто обворожительны, – чмокнул ручку Виталине.

– Спасибо, мистер Уилсон, – поблагодарила она, и мы повели гостя в мой кабинет, по пути встречая старательно не глазеющих на нас сотрудников – часть на перерыв отправляется в пресловутую курилку.

– Живи я в капитализме, я бы очень расстроился потере должности с пятнадцатью тысячами ежемесячного дохода, – поделился я чувствами по пути. – Поэтому сочувствую вам, мистер Уилсон.

– Это очень мило с вашей стороны, мистер Ткачев, – хохотнул он. – Прошу вас – не волнуйтесь, старый добрый Дункан не умрет от голода в грязной канаве.

– И даже наскреб немножко пенсов на билет до Москвы?

– Было не сложно, – продолжил он веселиться. – Мои партнеры с радостью накидали мне полную кружку.

На обстановку кабинета мистер Уилсон немного поморщился и замаскировал реакцию вопросом:

– Так вот, значит, где находится сердце вашего фонда.

– Сердце фонда находится здесь, – поправил я, положив ладонь на грудь. – У нас одиннадцать с половиной минут, мистер Уилсон, если не успеем, вам придется подождать еще полчасика – мы находимся посреди очень важного совещания.

– Я рассчитывал на ресторан, но, раз у вас так плохо с манерами, – пожал он плечами и вытащил из «дипломата» папочку.

Не привычное «дело №», а буржуйскую.

– Ваш контракт с «плохими» немцами заканчивается двадцать второго января, верно? – уточнил он, положив папку на стол.

«Плохие» – это ФРГ.

– Целый пакет контрактов, – кивнул я. – С лейблом и с издательством. Но это касается только будущей интеллектуальной собственности – старой они будут распоряжаться еще четыре года.

– У вас ведь нет недостатка в новинках? – уточнил мистер Уилсон, вынимая из папки листочки.

– Нет, – подтвердил я. – Мы планировали собрать желающих на аукцион – мои проекты доказали свою исключительную коммерческую ценность и заслуживают настолько же исключительных условий.

– О, уверяю вас – такой аукцион будет совершенно бесполезной тратой времени, – заявил он и подвинул мне один из листочков, пояснив. – Сразу по возвращении домой я позволил себе поговорить с некоторыми влиятельными людьми, которые очень заинтересованы в ваших проектах. В частности, я имел удовольствие поужинать с генеральным директором «Pearson Longman», – он многозначительно посмотрел на меня.

– Вроде большое издательство, – улыбнулся я.

– Одно из самых больших, – подтвердил мистер Уилсон. – И, если вы в первую очередь обращаете внимание на размер, – ухмыльнулся. – Вам понравится тот факт, что на ужине присутствовали представители «EMI».

– Меня интересуют только доходы, – пожал я плечами и скользнул взглядом по выданному мне листочку. – И ровно столько же согласны дать уже проверенные в деле немцы.

– Упс! – карикатурно хлопнув себя ладонью по лбу, он сменил листочек на другой.

– Уже лучше, – кивнул я. – Но я бы остановился на варианте с аукционом – кто знает, какие цифры мы получим по его завершению?

– Боюсь, больше вам не сможет предложить никто, – развел он руками. – Потому что с таким распределением доходов, – кивнул на листочек. – Согласятся либо совсем отчаявшиеся «бизнесмены», – последнее слово он щедро сдобрил сарказмом. – Либо надеющиеся сделать себе имя новички-авантюристы. Ни в том, ни в другом случае вы не получите самого главного.

– И что в ваших глазах «самое главное»? – послушно спросил я.

– Главной роскоши производителя интеллектуальной собственности, – ответил он. – Возможности спокойно творить, не отвлекаясь на такие досадные вещи, как, например, банкротство издателя или размещение на обложках ваших книг рекламных блоков с бездарями, за счет которых ваши незадачливые партнеры будут рассчитывать покрыть затраты на вас.

– У нас уже неплохой опыт работы за Занавесом, – развел я руками. – И крайне компетентный штат юристов – мы буквально по одному собирали самых лучших по всей стране. Наши контракты максимально защищают меня от, как вы выразились, «досадных мелочей».

– От банкротства не застрахован никто, – заметил он. – Будь вы гражданином капиталистической страны, в случае разорения партнеров могли бы рассчитывать, например, на типографию, но… – он развел руками. – В вашем случае придется довольствоваться унизительной компенсацией и извинениями.

– А если обанкротитесь вы? – спросил я.

– Невозможно, – отмахнулся мистер Уилсон. – И мы можем себе позволить работать с вами и вашими артистами практически не получая прибыли, просто ради, как у вас говорят, «престижа». Вы – настоящий бриллиант, мистер Ткачев, и работа с вами очень хорошо скажется на имидже «EMI» и «Pearson», позволив договариваться с менее значимыми писателями и музыкантами на чуть более выгодных условиях.

– А какие у вас комиссионные? – спросил я.

– Достаточно хорошие, чтобы я счел нужным прилететь сюда лично, – с улыбкой ответил он и подстраховался. – При всем уважении и любви к Советскому союзу, разумеется.

– Разумеется! – хохотнул я.

– И, разумеется, я не забыл о своем обещании поговорить с вами о Столетней войне, – добавил он.

– Это хорошо, – улыбнулся ему я. – Иначе я мог бы посчитать вас болтуном. Как у вас говорят? «Bigmouth»?

– Такая идиома у нас есть, – одобрил мистер Уилсон. – Но ко мне она не относится – как у вас говорят, «мое слово тверже гороха».

– Ок, – кивнул я, подвинул листочек ближе, вынул из ящика стола печать, подышал, оставил лишенный юридической силы оттиск и нарочито-громко продиктовал сам себе. – Согласен только с этими цифрами, при попытке согласовать другие гоните мистера Уилсона в шею за попытку мошенничества.

– Оскорбительно, – заметил англичанин.

– Мы с вами – добрые приятели, мистер Уилсон, – нагло улыбнулся ему я. – А приятели на такие мелочи не обижаются. Вызвать для вас такси до Министерства культуры?

– Благодарю, но снаружи меня ждет водитель, – убрав листочек в папку, а ту – обратно в дипломат, он поднялся со стула и протянул мне руку. – Вы сделали правильный выбор, мистер Ткачев.

– Надеюсь, – пожал я. – Ну а если нет – никто не помешает нам пересмотреть соглашение через год.

– Будем надеяться, что до этого не дойдет, – выразил он нашу общую точку зрения.

– Буду признателен, если вы прибудете в Хрущевск двенадцатого февраля, – добавил я. – Снимем передачу, и я отдам вам несколько пленок с короткими музыкальными видео – их нужно будет пристроить в телевизор.

– Буду ждать с нетерпением, – соврал он.

– А Советским гражданам было бы очень приятно посмотреть на выпускника Московской консерватории и вашего зятя, – толсто намекнул я.

– Малыш Раду был очень рад предложению посетить Москву и Ленинград с концертами, – ухмыльнулся мистер Уилсон и покинул кабинет.

– Предусмотрительный какой, – поделился я мнением с Виталиной.

– Нашел себе синекуру, – фыркнула она. – Обязанностей часов на тридцать в год, а зарплата явно не меньше, чем в Форин-офис, иначе он бы и не почесался.

– Согласен, – кивнул я. – Бывший глава дипломатической службы хорошую работу всегда найдет, а значит – выбрал лучший из доступных вариантов.

– Или за него выбрали, – напомнила Вилочка.

– Или за него, – согласился я. – Но контракт в Минкульте по буковкам разобрали, с этой стороны подставы можно не ждать. Я бы поставил на попытку сыграть в долгую, бритиши просто переключили на себя финансовые потоки и документацию. Будут смотреть, думать, искать возможность надавить. Но нам-то чего, у нас начальство есть – пусть у него голова и болит.

Кивнув, Виталина посмотрела на часы:

– Пора решать кадровые вопросы.

– Идем, – быстро убрав печать на место, мы заперли и опечатали кабинет – больше сегодня не понадобится – и отправились в конференц-зал.

– Снимешь Игоря Викторовича? – спросила девушка.

– По идее надо, – кивнул я. – Но слухами земля полнится, и мы рискуем этим подать сигнал – хочешь занять директорское кресло? Собери коалицию и коллективно нажалуйся Сереже! Нам такого не надо, поэтому придется ограничиваться Соломоновым решением. И снова здравствуйте, товарищи! – поприветствовал я вновь собравшихся. – Иван Андреевич, простите, что вытащили вас с больничного, – извинился перед сидящим на стуле, рыжим очкастым тридцатидвухлетним обладателем загипсованной ноги.

– Ничего, – коротко ответил он.

Потеет, бледноват – нервничает.

– Скажите, Иван Андреевич, какое у вас мнение сложилось о непосредственном начальнике? – спросил я.

– Игорь Викторович – добрейшей души человек, – ответил секретарь. – Который всем сердцем радеет за успех порученного ему Партией дела.

– О как, – крякнул я.

– Но я позволю себе заметить, – сглотнув, продолжил Иван Андреевич. – Что радея «всем сердцем», Игорь Викторович порой забывает о прямых должностных обязанностях, предпочитая лежать на служебном диване и уклоняться от командировок и партийно-общественных мероприятий.

– Подытожим, – предложил я. – Иными словами – вы считаете товарища директора лентяем?

– Считаю! – как в омут головой бросился Иван Андреевич.

– Я протестую! – возмутился директор.

– Протест отклонен, – отмахнулся я. – Иван Андреевич, вы уволены.

– А?! – подпрыгнул на стуле секретарь.

– И заступаете на должность секретаря Василия Васильевича, – продолжил я. – Вы, Антон Антонович, – обратился к действующему секретарю заместителя директора. – Переводитесь на бывшую должность Ивана Андреевича. Действующая разница в окладах временно сохраняется. С завтрашнего дня объявляется эксперимент – в случае, если Игорь Викторович продолжит исполнять должностные обязанности халатно, нам придется его уволить. Товарищи, – окинул взглядом коллектив. – Прошу вас посодействовать вынесению непредвзятой и справедливой оценки компетентности Игоря Викторовича по итогам эксперимента. Ответственность за его проведение предлагаю возложить на глав отделов – вас как раз трое, товарищи. Вопросы? Замечания?

Таковых не оказалось.

– В таком случае объявляю внеплановое собрание закрытым, – решил я. – До свидания, товарищи.

И мы с Виталиной покинули конференц-зал, направившись к выходу. Одевшись в гардеробе, попрощались с дядей Геной и вышли на крылечко.

– Я за «конвасом», – проинформировал я Вилочку и быстро сбегал до машины, вернувшись с камерой. – Идем, – увлек ее во внутренний двор.

Здесь у нас гараж, пристройка для хозяйственных мелочей, подстанция – заодно питает парочку соседних домов – и пара скамеек под металлическим «грибком». Собственно курилка. Усевшись на скамейку, я включил камеру и направил ее на директорское окно.

– Понимаю, – заржала Виталина.

– Мало ли, – хрюкнул я.

Тут занавеска кабинета Виктора Игоревича зашевелилась, и высунувшаяся из-за нее рука открыла форточку.

– Время ловить с поличным! – решил я, и мы, не выключая камеру, вернулись в здание. – Скрытый захват курящего на рабочем месте директора! – скомандовал я дяде Гене.

Гоготнув, КГБшник аккуратно, чтобы не шуметь лишнего, побежал за нами. Второй этаж, левое крыло, две двери пропускаем, третья…

– Выбить!

– Есть! – шепнул дядя Гена и ударом ноги вынес замок.

– А?! – пойманный с поличным директор уронил папиросу на ковер.

– Нарушение правил пожарной безопасности! – квалифицировала деяние Виталина и затоптала окурок.

Дядя Гена в полном соответствии с моей неосторожной командой «скрытый захват» взял Игоря Викторовича на прием, впечатав рожей в ковер и заломав руку.

– Снято! – выключил я запись. – Игорь Викторович, вот теперь «особый цинизм» налицо – вы же обещали коллективу исправиться.

– Последний раз покурить хотел! – глухо оправдался он перед ковром.

– Последний раз в должности директора, – уточнил я. – Вы – уволены! Дядь Ген, отпустите задержанного, пожалуйста – ему нужно написать заявление по собственному желанию, мы же не звери «волчий билет» прописывать.

Пока КГБшник поднимал с ковра кряхтящего директора, я шепнул Вилке:

– Оцени «захват» по десятибалльной.

– Два из десяти, – хрюкнула она.

– Отдельно дядь Гену, – уточнил я.

– Отправь мы его одного, было бы девять, – оценила она.

– Берем на карандашик, – решил я.

Зачем так старающегося сотрудника на вахтерство переводить? Найдем должность поинтереснее.

Дяде Вадиму вот нашли – будет курировать секцию спортивной стрельбы, ему на это дело одной руки хватит, а чистить-чинить-собирать отдельного сотрудника приставим. Сам дядя Вадим с уцелевшей руки стреляет не хуже, а должность по этим временам вполне престижная – будет с ребятами по городам Родины колесить, а если будут успехи – даже за границу поедут. Ну и соцпакет никто не отменял!

Плачущий и пытающийся оправдаться директор написал заявление, мы помогли ему собрать вещи в пару коробок и посмотрели из окошка как он садится в такси.

– Позвоните, пожалуйста, в отдел кадров – начальник теперь Василий Васильевич, – попросил я подтянувшегося на кипиш дядю Вову. – Испытательный срок два месяца, с усиленным контролем. Пленку… – достал из «конваса» бобину. – Обработать и организовать для сотрудников коллективный просмотр.

Чтобы знали, за что.

– Сделаем, – пообещал он.

– Спасибо за помощь, дядь Ген, – поблагодарил «вахтера» отдельно перед непосредственным начальником.

Приравнивается к приказу «обеспечить карьерный рост».

Покинув здание, мы погрузились в машину, и Вилочка повезла меня в Академию Наук, заниматься гораздо более приятным делом – согласовывать валютные гранты ботаникам и зоологам. Процесс занял четыре часа, и у нас еще осталось время заехать в головной «Потёмкин» покушать борща с пампушками и куриных отбивных.

– Грустно, – признался я посреди ужина.

– Да ладно тебе, неделю всего, – отмахнулась Вилочка.

– Ты тоже должна грустить, – расстроился я.

– Я тебе ничего не должна! – фыркнула она. – Я – птица вольная! – показала отсутствие колечка на безымянном пальце.

– Ну это к гражданскому кодексу претензия, – фыркнул я в ответ.

– Шучу, – с улыбкой призналась девушка. – Я тоже буду по тебе скучать.

– Во, уже лучше! – одобрил я. – Уверен, ты и так стараться будешь, но все-таки – пострайся выковать из мамы мат?рую светскую львицу.

Будет помогать бабушке Эмме натаскивать родительницу к загранке. Задача та еще – даже представлять не хочу, насколько напыщенные и мерзкие обезьяны собираются на высоколобые показы моды. Чуть оступится и все – будут потом до скончания века (возможно даже буквально!) плеваться и напоминать друг другу, какая мама Наташа неотесанная крестьянка.

– Верь в меня так же, как я верю в тебя, – улыбнулась Виталина.

– Верю! – с улыбкой кивнул я.

По пути в аэропорт я, как ни старался концентрироваться на хорошем, мрачнел все больше – тяжело без любимого человека на долгий срок оставаться, когда привык к обратному. Острая форма Вилкозависимости – болезнь опасная!

Долгий, смоченный слезами – к счастью, не моими – поцелуй в машине, и я в компании дяди Семена отправился на посадку на регулярный рейс до Хабаровска: погодные условия не позволяют долететь сверхзвуком, придется немного побыть как все.

На Дальний Восток мы прибыли ранним утром по местному времени, поэтому большую часть пути до опустевшей квартиры я проспал. С тоской покосившись на застеленную кровать, спать в которой мне придется одному, с еще большей тоской посмотрел на гитару и печатную машинку – пользоваться можно только вторым, и то вполсилы. Попросить временную машинистку? Не, не буду – лучше пока отложу текстовую нагрузку до возвращения любимого столового прибора и отправлю в Москву давным-давно готовые сценарий, раскадровки, чертежи костюмов и декораций первого эпизода «Звездных войн». Пусть подбивают смету и набирают персонал, уделяя особое внимание мастерам спецэффектов – мне нужны все возможные технические «Оскары»!

Глава 5

Нужных размеров помещения в Хрущевске пока нет. Нет его и в Хабаровске, если уж совсем честно. И во Владивостоке тоже нет. И в остальных городах нашей Родины с ними напряженка. Странно, но такое чувство, что кроме меня такое положение вещей не волнует вообще никого – старшие товарищи как-то не задумываются о том, что звезда из другого уголка страны в глухомань приезжает редко, а посмотреть на нее хотят все. Сами звезды об этом думают еще меньше: все вопросы к Госконцерту, он помещения выделяет. К спортивным, следовательно – повышенной вместимости – объектам наши деятели культуры относятся прохладно: там и звук не такой хороший, и акустика специфическая, и, что уж грех таить, львиную долю оборудования нужно «доставать», а главное – «доставать» под него толкового звукорежиссера, который знает как и что должно быть подключено.

Я-то заморачиваюсь, но не потому что больше всех надо, а потому что возможность есть – остальным надо отправлять наверх гору заявок, таскать коньяк по кабинетами и выбивать валюту на импортные усилители. А начнешь бегать – нарвешься на какого-нибудь партийного упыря, который обвинит как раз в том, что «кому-то больше всех надо». И, например, ставочку оплаты понизит – ты ведь был певец камерный, повышенной художественной ценности, а при перемещении на стадион «камерность» пропадает, как и повышенная художественная ценность. Словом – деятелей культуры я не виню, сам бы на их месте очень сильно задумался, стоит ли оно того, и скорее всего решил бы, что не стоит: вопреки всем моим писулькам наверх, интегрировать в тарифную сетку оплаты труда исполнителей такую простую вещь как «процент с проданных билетов», что наглухо убивает мотивацию артистов – нет, не стараться, они у нас, к счастью, товарищи в подавляющей массе идейные, и «корпоративная этика» у них не пустой звук – радеть за выделение более вместительных помещений. Банально выгоднее давать три-четыре концерта на крупный город, после чего ехать дальше.

Сегодня как раз такой случай – в Хабаровск прибыла всенародно любимая Майя Кристалинская, и ее запихали в Хабаровскую филармонию. Зал в моих глазах никакой – полтыщи посадочных мест всего. Сейчас весь зал заняли вояки со своими семьями, завтра певицу придут послушать «силовики» из МВД, КГБ и МЧС, и только послезавтра сюда пустят простой народ. Пятьсот представителей «простого народа», остальным придется ждать следующего приезда певицы. Будь готов дворец спорта, было бы гораздо лучше, но что уж теперь.

Мы с Олей и дядей Семеном сидим не в зале – и опасно, и место занимать совестно: мы-то с подружкой на «селеб» регулярно смотрим, а народ – нет – а в техническом закутке над балконом, рядом со звукорежиссером и сейчас не нужным проектором. Окошки позволяют смотреть на певицу, а звук достаточно хороший, чтобы проникаться репертуаром. Товарищ Кристалинская грянула легендарную «Колыбельную миру», и Оля, вытерев выступившую слезинку, самоуничижительно заявила:

– Я так петь никогда не смогу.

– Не сможешь – у тебя не меццо-сопрано, – неосторожно кивнул я.

– Дурак! – сразу же обиделась Оля. – Я не тембр имела ввиду!

– Каждый человек уникален, – утешил ее я. – «Так» ты петь не сможешь, но сможешь по-другому. Это не лучше и не хуже – это просто так есть.

– Все равно завидую, – вздохнув, призналась она, опустив голову на сложенные на «подоконнике» ведущего в зал окошка руки.

– Завидовать нужно учитывая множество факторов, – продолжил я успокаивать подружку. – Товарищ Кристалинская на эстраде много лет, а ты – и двух пока не набрала. Все это время она училась петь у лучших, а тебе приходится в школу ходить, время тратить.

– Устроишь мне экстерн? – ловко воспользовалась она возможностью.

– Не-а! – привычно покачал я головой. – Хочешь медаль – давай сама, но аттестат с «троечками» хоть завтра тебе нарисуем – читать-писать умеешь и нормально, тебе все равно не в НИИ работать.

– Мама не разрешает, – взгрустнула подружка. – И обидно – я всю жизнь на пятерки училась, почему тогда выпускаться троечницей должна?

– Значит терпи, – пожал я плечами.

– Терплю, – вздохнув, смирилась она и спросила. – А почему у нее косынка на шее? Ей же жарко.

– Лимфому лечила, – ответил я. – У нее на шее ожоги химические, стесняется.

– А ты почему шрамов не стесняешься? – спроецировала Оля.

– А я мужик, – развел я руками.

Майя чуть тоже в Лапинский список «опасных евреев» не угодила, притом что гражданскую лирику поет много и охотно. Тупость неимоверная! Пока в Израиль только Мондрус из всего списка свалила, пострадав за «принципиальность позиции», сиречь – нежелание петь рабочему классу о том, какой он хороший и полезный. В Израиле, говорят, карьера у нее не очень идет, но зато не в Мордоре! Остальные товарищи еврейского происхождения в правах не поражаются, но впереди война, а значит будет второй этап «борьбы», в котором кто-нибудь обязательно захочет показать кровавым совкам какой он евреистый еврей и как сильно несогласен с Партией в выборе стороны конфликта.

Настроение – восхитительное, потому что в утренней «Правде» прочитал статью о том, что конгресс США на экстренном заседании принял в работу «дорожную карту» о выводе войск из Вьетнама. Уже в апреле уйдут целиком, оставив южным марионеткам материальную часть, немножко денег и напутствие держаться изо всех сил. Надо ли говорить, чем такая инициатива закончится? Полагаю, к лету замес закончится окончательно, и можно будет полноценно браться за «расширение» и «углубление». Процесс будет долгим – там все в минах, токсинах и прочих прелестях культурного обмена с цивилизованными англосаксами – но главное ведь начать!

Пиндосы уже давно поняли, что из Вьетнама уходить так и так придется, просто немножко «пилили» напоследок, прикрываясь визгами о недопустимости потери лица. Теперь вот, очень удобный момент настал – демократы топчатся по «допустившим весь этот ужас» республиканцам, те в ответ – по «раскачивающим лодку» демократам. Все это, разумеется, шоу для податного населения и наших странных любителей демократии, а принципиальные решения принимали те, кому положено, свернув бесперспективное и в целом достигшее своих целей – пилить бюджет! – ради экономии ресурсов и переключения информационной повестки.

Черные бунты в целом закончились – иногда то там, то тут громят магазинчик-другой или линчуют попавшего под горячую руку белого, но на этом всё. Мне показывали аналитическую заметку – обошлась вся эта гулянка врагу почти в два десятка миллиардов долларов, и это только неодушевленной материей. Если добавить сюда тысячи убитых и сотни тысяч раненных, многие из которых, внезапно, работали, а не сидели на пособии, цифру можно смело масштабировать – эти люди из экономики выпали. А еще же компенсации пострадавшим белым платить, и эта процедура растянется на много лет. Все это – на фоне терпящего настоящую катастрофу сельского хозяйства и гуманитарных катастроф в городках, куда в ужасе сбежало белое население «чернокожих» штатов. Все эти толпы нужно разместить, накормить, вылечить – словом, капиталистам такие расходы хуже чумы.

Легкая дипломатическая оплеуха – напротив Американского посольства разбили пункт приема гуманитарной помощи для пострадавших американцев. Народ у нас сердобольный, так что там даже очереди собираются – по телеку показывали. Особенно радуют наши добрые Советские бабушки:

– Носочки вот связала, негритята-то мерзнут поди, чай не в Африке, а Ну-Орке!

Трогательно до полного крышесноса!

– И спать пора, и никак не уснуть… – исполняла Майя еще один «народный» шлягер.

А вот коммунистической партии США финансирование дед отрубил уже давно и целиком – ресурсы жрут, а результата никакого. Неудивительно – она на три четверти из агентуры состоит, то же мне придумали, в цитадели врага демократическими методами бороться.

Вторая большая радость – с завтрашнего дня во всех Советских телевизорах появится третья «кнопка» в виде нашего канала. Стартует в четыре часа по местному времени, чтобы целевая аудитория из школы вернуться успела. Предвкушаю заоблачные рейтинги и потенциальные непростые разговоры на самом верху – это что получается, «дурь» вся страна смотрит, а важные каналы – по остаточному принципу и избирательно: «Время» да «Международную панораму» – последнюю передачу вообще все любят, это чуть ли не единственное окошко в мир за Занавесом.

К огромному удовольствию собравшихся, Майя исполнила «мой» «Старший лейтенант, мальчик холостой», и сделала это так красиво и благородно, что я даже опешил – это же попсятина, разве ее можно вот так подавать? Оказывается, можно!

Какое-то время мои шлягеры отправлялись артистам «адресно», но, осознав как это несправедливо и провокационно – на тех артистов, кому песен не досталось, косятся с подозрением: это что же, Ткачев за него что-то нехорошее знает? – я озаботился формированием «свободного к концертному исполнению кем угодно» пулом песен, выбрав самые популярные. «Лейтенант» – из таких, его на выступлениях перед вояками почте все певицы нынче исполняют. Ну а на Кавказе теперь любой певец начинает программу с «Черных глаз», «Калыма» и «Учкудука». Порой еще до концерта к «менеджеру» артиста подходит вежливый бородатый дяденька и деликатно сует в руки толстую пачку купюр, после чего эти три песенки «крутятся» все двухчасовое выступление, позволяя гражданам насладиться шлягерами в полной мере, не отвлекаясь на ненужную хрень.

Добавляет настроения и полученный «из-за речки» цифры по «Четвероногому малышу» – сорок два чудовищных миллиона долларов, а кинотеатры до сих пол полнехоньки! Полнехоньки и у нас – деточки целыми классами ходят, и не по одному разу. Но это все в бюджет, а мне надо снова озадачиваться конвертацией валюты в деревянные – «фонду» с этого пять миллионов насыпали. Попытался было сгрузить в Госбанк по официальному курсу, просто от безыдейности и стране помочь, но меня обломали – рублей теперь и у страны не хватает, лям возьмут, но остальное трать куда хочешь. Тупо сломал Родину – столько лет «валюта стране нужна» было аксиомой, а теперь ее в кубышку складывают – тратить некуда. Немножко помогла Куба – договорились о поставках их сахара сюда, завод по отливу леденцов почти готов, скоро благотворительные сладости поедут в Корею, Китай и Вьетнам. На кино любого уровня теперь деньги тоже есть, «Звездные войны» требуют долгой подготовки, а пока снимаем павильонным способом «Большую перемену» с «идентичным натуральному» актерским составом. Георгий Садовников, автор повести-оригинала «Иду к людям», очень такому повороту рад и деятельно участвует в съемках. Будет нашему каналу эксклюзивчик.

Еще в работе находятся два полностью оригинальных телефильма: один – потешная комедия про слишком совестливого кооператора, который никак не может разбогатеть, потому что на пути ему то детдомовцы попадутся, то пенсионеры, то дом у кого-то сгорит. Приходится помогать, к огромному неудовольствию жены и коллег по кооперативу. В конце главный герой получает героя соцтруда, а окружающие приходят к мысли о том, что личное благополучие это, конечно, хорошо, но когда хорошо не только тебе, жить все-таки приятнее.

Сценарий второй – детективный сериал, Щелоков лично сценарий согласовывал, про суровые будни прокурора, которому очень нужно вычислить промышляющего в вверенном городке высокопоставленного «оборотня».

Ну и в Москве уже снимают сериал «Профессия-следователь», по подрезанному мной сценарию. Тоже наш эксклюзив будет.

Завтра с утра Акира Куросава приедет, мы с ним покушаем, и он отправится в тайгу со съемочной группой – во имя престижа СССР снимать кино про подвиг Сусанина. Сценарий написан функционерами с «Мосфильма», разбавлен сценами хардкорного таежного выживания мной – спер из фильмов будущего – и отполирован уже лично Куросавой. Получился фильм категории «на фестивале показать не стыдно», а наш народ посмотрит хотя бы потому, что снимал его прославленный япошка.

Товарищ Кристалинская тем временем отработала программу, сказала залу несколько теплых фраз о том, какие они замечательные, и офицерский состав потянулся к сцене заваливать звезду цветами. Покупают-то у Сережкиных совхозников – мы нынче в этих краях почти монополия.

Майю нам с Олей ждать не придется – эти дни она поживет в Хабаровске, а потом на целую неделю осядет в Хрущевске на подработку: с Олей вокалом заниматься. Подружка вообще, как ни странно, нынче самый занятой человек на много километров вокруг. Ходит в школу и учит уроки, занимается с репетиторами по английскому – их у нее двое, одна бабушка «из бывших» отвечает за академический английский. Второй – дяденька-«нелегал» с пятнадцатью годами жизни в Великобритании помогает ставить произношение – оно от академического сильно отличается, потому что жаргонизмы, закон речевой экономии и хреновое образование. Наша «дворянка», например, шпарит на уровне преподавателей хороших тамошних вузов, и среднестатистический работяга из английских доков рискует ее тупо не понять. Преувеличиваю, но совсем немного! Еще Оля занимается спортивной гимнастикой – для поддержания физической формы, учится играть на фортепиано и, конечно же, много занимается вокалом. Вообще у бедняжки свободного времени почти не остается, на гастроли ездит как на курорт – отдохнуть.

Сегодня вот на концерт выбралась, развеялась, но чем ближе мы подъезжаем к дому, тем мрачнее мордашка – я-то фигней пойду страдать, а у нее еще час английского перед сном. Немножко виноватым себя чувствую, но это неправильно – лучше пусть развивается, чем на лаврах единственной Советской сольной певицы-подростка почевать. Ровесниц ее по стране хватает, но те выступают в качестве солисток детско-юношеских коллективов. Оля, получается, такая одна, и времени на звездную болезнь оставлять ей нельзя. Но подружке же так не скажешь – обидится.

– Оль, ты у нас такая одна, – зашел я с другой стороны. – А когда кто-то «один», с него спрос за десятерых. Здесь ты отлично справляешься, но это потому что поешь на родном языке. На чужом – в миллион раз труднее, и там, за Занавесом, ты «одной» уже не будешь, придется конкурировать с другими женскими рок-группами. Помнишь я тебе «Джеферсон эирплейн» включал?

– Да знаю я! – отмахнулась она, вздохнула и оттарабанила девиз своей жизни на ближайшие пару лет. – Конкуренция на Западе выше, потому что это самый прогрессивный регион на текущий исторический момент. Кроме того – английский язык является общепринятым капиталистами языком международного общения, а значит рынок англоязычных творческих произведений – самый большой. В результате конкурентной борьбы наверх пробиваются либо исключительные таланты, либо отточившие навыки до автоматизма профессионалы. Третья группа – везунчики или продюсерские проекты, в раскрутку которых вложили много денег. Я не хочу быть твоим проектом, талант у меня есть, но не исключительный, – мордашка стала еще грустнее. – Значит нужно брать навыками.

– Песни – это даже не половина дела, – кивнул я. – Спрос с тебя там будет даже не в тройном, а в десятикратном размере. Наша задача – с первого же сингла снести им бошки так, чтобы на тебя и вякнуть никто не посмел.

– Вонючий английский, – буркнула она.

– Каличный язык, – согласился я. – Почему бы миру просто не выучить русский?

– Вот-вот! – покивала она.

Милаха, блин.

– Мы ведь не торопимся, – улыбнулся я ей. – Тебе все равно немножко подрасти надо, можешь так не впахивать.

– Папа же по двенадцать часов на работе сидит, почему я должна по-другому? – гордо вскинула она подбородок.

– Хозяин-барин, – пожал я плечами.

Поерзав на сиденье, Оля смущенно спросила:

– А можно мне завтра выходной?

– Сама себе можешь выходные выдавать, – напомнил я.

– Значит – выдаю! – решительно кивнула она и безапелляционно заявила. – После школы к тебе в гости приду, канал смотреть.

– Приходи конечно! – я такому повороту был только рад.

Глава 6

Сегодня я проснулся непривычно поздно – в половину десятого. Чисто от безысходности повалявшись до десяти, понял, что уснуть вновь не удастся – я свеж и полон сил. Сладко потянувшись, зевнул и встал с кровати. Так-то сейчас положено зарядку сделать, но та-а-ак лень, а рядом очень удачно нет никого, кто помог бы мне расставить приоритеты моральным пинком. Решено, сегодня пропускаю! Заглянув на кухню, поставил на плиту чайник и отправился в ванную умываться. Вернувшись обратно, раздербанил пачку японского «Chikin Ramen». Упаковка пока несовершенна – приходится вываливать лапшу в тарелку, чашка-то не прилагается. Произведена японской конторой Nissin Foods, она сейчас без пяти минут монополист. Рулит ей лично отец «бомж-пакетов», Момофуку Андо. По слухам, он придерживается принципа «мир придет, когда у людей будет достаточно еды». Это, конечно, крайне наивно и скорее всего банальный маркетинговый слоган, но дед занятный – в тяжелые послевоенные времена, еще в бытность хозяином не настолько важной для человечества конторы, он предоставлял избранным японцам студенческие стипендии, надеясь в будущем слепить из них корпоративные кадры. Правительство расстроилось – в те времена такие инициативы квалифицировались как способ уклониться от уплаты налогов – и посадило слишком доброго для этой планеты Момофуку в тюрьму на два года. На изобретение «бомж-пакета» его натолкнуло наблюдение за голодными послевоенными японцами, которые стояли в длинных очередях за бесплатной лапшой – тогда он и решил «создать такую еду, которая будет доступна всем, в любое время и любом месте».

Пакетика с приправами в комплекте нет – лапша ими пропитана заранее. Кипяток наполнил тарелку, скрыв под собой желтенький брикет, я накрыл ёмкость второй тарелкой – вместо крышки – и уселся к окошку ждать.

Письмо лапшичному деду было отправлено пару месяцев назад. Суть проста: у СССР очень удачно обнаружился патент на водонепроницаемый стаканчик из полистирола (это всё инфобомба, чего в ней только не было – сам удивляюсь, как мне все это записать терпения хватило), а у него – лапша. Давайте класть одно в другое! Требования у нашей стороны скромные – инженерная помощь в строительстве двух заводов (один под Ленинградом, второй – здесь), отгрузка нам монополии на кормление лапшой соцблока, и можно пользоваться стаканчиком в свое удовольствие. Дополнительные опции – дизайн «от Ткачева» и поедание лапши нашими звездами в гримерках на «бекстейдж-видео». Функционера в наше посольство дедушка уже отправлял – за конкретные цифры поговорить – и теперь пытается принять окончательное решение. Положительное примет, очевидно, потому что иначе мы будем делать лапшу сами, выдавив деда со всех рынков кроме родного, японского, лет за пять.

Пора!

Сняв верхнюю тарелку, вдохнул запах. Вполне куриный – не обманула упаковочка. Попробуем. Взяв вилку (я гайдзин, мне можно), намотал на нее пару лапшинок, подул и отправил в рот. Какой бледный, удручающе-натуральный вкус! Иди сюда, пакетик, покажи мне состав. Ну да – ни одной вредной, но такой вкусной «ешки» в составе нет. Так и оставлю – народ здоровее будет, все равно они хтоничный красный «Дошик» не пробовали, сравнивать не с чем. А свою порцию, пожалуй, исправлю. Сначала в тарелку отправился мелко накрошенный кусок сервелата. Затем – капелька уксуса, для придания кислинки. Пикантность придает не слишком идеологически вредный соус-чили мексиканского производства. А вот американский добавлять коммунистам нельзя – пламя Революции в душе он только приглушит. Перемешиваем. Вот теперь нормально! Итата-мать его-кимас!

Доев лапшу с колбаской и выпив бульон – слезы от остроты выступили – я горько вздохнул: стоило забрать у меня Виталину, как я пал на самое дно и начал питаться мусором. Шутка – просто никогда «протодоширак» не пробовал и не смог удержаться. Итог – нормально, в эти неизбалованные глутаматом натрия времена вполне годный перекус, не говоря уже о чисто символическом вреде организму – натуральный продукт все-таки, а не пальмовое масло с химией.

Помыв посуду, пошел в комнату и включил телевизор. Показывали новенькую передачу «Играй, гармонь любимая!». Пожилые важные «совки», по слухам, чуть ли не выли от восторга и навечно прикрепили этакую народную прелесть к Первому каналу. Терпеть эту долбанную «Гармонь» не могу, по чисто личным причинам: когда я был маленьким, с понедельника по субботу по Первому крутили утренние мультики, как правило Дисней. Но по воскресеньям, надеясь поглазеть на очередные приключения Чипа и Дейла, я неизменно находил в телевизоре лихо «бахающих» на гармошке пенсионеров. Передача и пенсионеры не виноваты, но смотреть «Гармонь» спокойно я не смогу уже никогда. Переключаем.

Второй канал показывал «Клуб кинопутешествий». Объект посещения – остров Ириомоте, Окинава, Япония, славится джунглями и Ириомотейской кошкой. Первые пять минут показывали кадры острова издалека – с парома, который привез съемочную группу и немножко туристов. Потом рассказали о жизни местных – их там мало, в основном на туристах зарабатывают.

– Но даже в этом тропическом раю ощущается зловонное дыхание капитализма, – проникновенно вещал диктор, комментируя катающего туристов на телеге с запряженным быком аборигена.

До слез умиляет, зараза! Придется смотреть дальше. Интервью с возницей:

– Здесь даже в войну было неплохо – на нас не падали бомбы, в океане полно рыбы, а в джунглях – зверей и фруктов. Последнее время приезжает много туристов, так что те, у кого есть телега, живут очень хорошо.

– А школа у вас есть? – спросил журналист.

– Нет, школы у нас нет, – с улыбкой отмахнулся он. – Но есть учитель, который учит детей читать, писать и считать – больше нам здесь все равно не нужно.

Репортер многозначительно посмотрел в камеру – видали, товарищи, какая при капитализме безграмотность? А вот и кошка – с любопытством выглядывает из-под куста. Потешная! Можно выключать.

Так, как дальше будем убивать время?

Ответом стал звонок в дверь. Открыв, узрел Олиного отца, одетого в пальто поверх «Большевички».

– Здравствуйте, Юрий Николаевич, – поздоровался я с ним.

– Доброе утро, – поприветствовал он меня в ответ.

– Случилось что-то? – дошло до меня.

– Шпион случился, – огорошил он меня. – Одевайся.

– А так все было тихо и спокойно, – вздохнул я, надевая пуховик и «лыжную» шапку с помпоном.

– Потому что мы работаем, – пояснил он. – От того и тишина.

– Бывает такая работа, где, если сотрудников не видно и не слышно, значит они работают по-настоящему эффективно, – кивнул я. – Я понимаю, Юрий Николаевич. Много навредить успел-то?

Ответ я слушал, следуя по лестнице за прихрамывающим – протез у него хороший, трость не нужна – начальником местного КГБ:

– Вчера первую радиограмму передал. Шифр там простенький, американский – мы его давно «раскололи». Содержание – прибыл, устроился грузчиком на железнодорожную станцию, готов передавать номенклатуру полученных грузов.

– Он же бесполезный, – фыркнул я.

– Он – проверочный! – поправил Юрий Николаевич.

– Проверка вашей компетентности? – уточнил я.

– Не столько компетентности, сколько технических возможностей, – поправил он. – Весь Хрущевск у нас под колпаком, ни один радиосигнал незамеченным не проскочит. Сейчас этого за жопу возьмем, а следующий будет уже посложнее – или из колхозов на связь будет выходить, или вообще «выходить» не будет, посылая, например, по праздникам открытки знакомым в другие части страны. Потом или они к нему будут в гости ездить, или он – к ним.

– Так может этого не трогать тогда? – спросил я. – Пусть рассказывает как хлопок да цемент разгружал – военные свои грузы сами встречают, а нам и прятать-то нечего.

– Это шанс сеть вскрыть, – покачал он головой. – Или хотя бы кусочек. Если во главе буржуй стоит, вообще отлично – мы его на нашего «спаленного» резидента поменяем.

– Понимаю, – кивнул я. – Я не боюсь и не ленивый, но зачем вам я?

К этому моменту мы вышли под падающий с затянутого серыми тучами неба пушистый снежок, и Юрий Николаевич улыбнулся:

– Интересно поди на настоящего шпиона-то посмотреть.

– Интересно! – хохотнул я. – Спасибо.

– Да чего уж там, – махнул он рукой.

Мы погрузились в «Волгу», за рулем которой сидел дядя Федя, и направились в сторону станции.

– У меня через полтора часа Куросава, – напомнил я.

– Успеем, – кивнул Юрий Николаевич.

– А у шпиона биография чистая, да?

– А у них почти у всех «чистая», – пожал плечами полковник. – Новое поколение в стране народилось, они даже не ради денег или грин-карты Родину предают, а ради самого процесса – интересно им, понимаешь, нервы пощекотать и с кровавым режимом побороться. Идиоты, – раздраженно развел руками. – Но что с ними еще делать? Ругать и отпускать?

– Нет конечно, – фыркнул я. – Это же естественный отбор с поправкой на этап развития человечества – критически тупая, вредящая своему племени особь никому не нужна и должна ехать валить лес, из которого сделают бумагу, на которой напечатают, например, «Тимура и его команду» – это позволить снизить количество идиотов в племени.

«Тимура» сколько ни печатай, все равно на всех не хватает – очень мощный бестселлер с нереальной выдержкой.

КГБшники гоготнули, и Юрий Николаевич пустился в размышления:

– Раньше люди не чета нынешним были. В голоде росли, а человечности не теряли. А нынешние с рождения как сыр в масле катаются, голода не знают, и все им Советская власть мало дала.

– Какая каноничная пожилая мысль, – восхитился я и процитировал. – «Были люди в наше время, не то, что нынешнее племя – богатыри, не вы». Есть и более пожилая цитата, датирована пятым веком до нашей эры, авторство приписывается Сократу: «Наша молодежь любит роскошь, она дурно воспитана, она насмехается над начальством и нисколько не уважает стариков. Наши нынешние дети стали тиранами, они не встают, когда в комнату входит пожилой человек, перечат своим родителям».

– Сученок, – ласково приложил меня полковник.

– За то и любят! – процитировал я деда Пашу. – Ну сами посмотрите – сколько десятков миллионов молодых граждан образцово-показательно учатся и трудятся во славу Родины, и какой совершенно никчемный среди них процент предателей и тунеядцев. На Олю вон посмотрите – вкалывает как проклятая, мечтает валюту стране зарабатывать.

– Обидишь ее – удавлю, – предупредил Юрий Николаевич. – Знаем мы эти «телевизор посмотрим».

– Жесть, – расстроился я.

– Да ладно тебе, – спохватившись, хлопнул меня по плечу полковник. – Это я так, по-отцовски. Но если что, не обессудь – придется жениться.

– У меня «если что» не бывает, я слишком умный, – отмахнулся я.

Совершенно неожиданно в голове всплыла мысль о том, что в Красноярске прямо сейчас строят новый заводик – будет варить и разливать в бутылки «Пепси-колу». Договорились-таки упыри из Пищпрома, условия сделки идентичны таковым в моей реальности: нам – газировка, «Пепси» – эксклюзивные права на торговлю экспортной «Столичной». То же мне умники – кола им вредная, а водки полные магазины. Еще завод, побольше, будет под Москвой. Решение откровенно ленивое – рецептов отечественной колы я «пищевикам» отправил аж восемь штук, но решили сделать вот так. Может оно и хорошо – карго-культисты порадуются, и следующий горе-шпион задумается: настолько ли режим кровавый?

Выбравшись из машины у складов железнодорожной станции, мы усилились пятеркой «дядей» и пошли внутрь. В огромном помещении кипела работа – мужики вытаскивали из припаркованного здесь вагона ящики и складывали из в подвешенный на кран-балку контейнер – его поставят на платформу «внутреннего» поезда, который отвезет сырье к месту назначения.

Грохот стоял некислый, поэтому нам пришлось подойти к грузчикам поближе. Товарищ полковник проорал:

– Гражданин Пирогов Григорий Васильевич!

Мужики прервали процесс и опасливо покосились на молодого коллегу. Высокий кудрявый голубоглазый блондин лет двадцати двух со спортивной фигурой мог бы послужить натурщиком для иллюстраций книг «Мира полудня», но, увы, этот товарищ коммунизм строить не хочет.

– Я гражданин Пирогов, – аккуратно поставив ящик в контейнер, спокойно кивнул он.

– Пройдемте с нами, – пригласил его Юрий Николаевич.

– А вы кто? – включил он дурака.

– Накосячил – отвечай, – буркнул на него грузчик средних лет.

Товарищ полковник тем временем продемонстрировал красную корочку в открытом виде:

– Сам пойдешь или помочь?

– А на каком основании? – сложив руки на груди, спросил Пирогов.

– Ой идиот, – вздохнул грузчик средних лет.

– На основании подозрений в шпионаже, – не стал скрывать Юрий Николаевич.

Мужики отшатнулись от падшего коллеги как от прокаженного. Через пару секунд на него посыпались матюги – предателей у нас в стране ОЧЕНЬ не любят.

– Берите непонятливого, – скомандовал подчиненным товарищ полковник.

Гражданин шпион с совершенно блаженным, великомученическим выражением на лице вздернул подбородок и высокомерно заявил:

– Я – не шпион и не преступник! Я никуда с вами не пойду!

Будто его спрашивают. Дяди Толя и Вася заломали борцу с кровавым режимом руки за спину, надели наручники, и мы покинули склады. Задержанного погрузили в «Таблетку», мы с товарищем полковником и дядями залезли туда же. Водитель вырулил на дорогу и повез нас в сторону жилых районов, а полковнику вручили папочку, которую тот начал частично цитировать:

– Пирогов Григорий Васильевич, 1947 года рождения, не судим, не привлекался, закончил школу с медалью, отличник боевой и политической, грузчиком работаете по «зову души». Все верно?

– Все верно, – с отстраненным видом глядя в окно, пожал плечами задержанный.

– Как давно занимаетесь шпионажем в пользу стратегического врага?

– Не понимаю, о чем вы говорите, – ушел Пирогов в отказ. – В нашей стране – принцип презумпции невиновности, и, бросаясь подобными обвинениями, будьте добры предъявить доказательства.

– Видишь какой шпион пошел, – пожаловался мне Юрий Николаевич. – Юридически грамотный, наглый и глупый.

– Я требую адвоката, – заявил на это Пирогов.

– Ногти вырвать может? – предложил я.

– Это вот такой ты на самом деле, Ткачев? – презрительно фыркнул на меня задержанный. – Пёс режима и садист, готовый пытать невиновного человека! Чего еще ждать от внука диктатора?

– О*уеть, – опешил я от такого наезда.

Может я и вправду вот такой? Да ну, полный бред – Ильич говорил, что коммунизма в белых перчатках не построишь, а метафорические весы показывают совершенно потрясающий перекос в сторону благих дел. Делаю жизнь народа лучше, делаю веселей, а значит идет этот шпион нахрен.

– Как можно спокойно жить в стране с формальным социализмом, где ребенок, – ткнул в меня пальцем Пирогов. – Непонятно почему строит города, распоряжается государственным бюджетом и самое главное – возвращает бесчеловечный институт «троек» под видом так называемых ревизоров?!

– Жертва «голосов», – вынес я вердикт. – Светлоликий эльф, не выдержавший несовершенства государства рабочих и крестьян.

– В моих словах – правда, и я от нее не откажусь! – продолжил он юродствовать. – Эта страна построена на крови и вранье! За время правления Николая II население увеличилось на 60 миллионов человек, а Ленин выполнял задание английской масонской ложи!

– Прирост населения, очевидно, никак не связан с тем, что акушеры начали мыть руки перед родами и появился пенициллин, – кивнул я.

– Списывать достижения Империи на общечеловеческий научно-технический прогресс – это любимый иезуитский прием совков, – фыркнул он. – А ведь Эйфелеву башню строили из русского железа!

– Читай – продукта низкого передела, оно же – сырье, – пожал я плечами. – В чем заслуга-то? В том, что тендер выиграли? Так надо глубже смотреть – низкая стоимость сырья возможна либо при очень технологичном производстве, которого на Уральских заводах в те времена нихрена не было, либо при очень маленькой зарплате рабочим. Получается Эйфелева башня построена из угнетения простого русского человека.

– Ты отыгрываешь роль, – отмахнулся он. – Потому что тебе за это дают возможность делать что хочешь.

– Типа того, – согласился я, потеряв интерес.

С сумасшедшими спорить бесполезно. Замолчал и Юрий Николаевич – ждет доказательства, чтобы взяться за Пирогова уже основательно. Подъехав к рабочему общежитию номер шесть, мы выгрузились из машины, и дядя Федя оформил курящих у входа товарищей (выходной у них, видимо) в качестве понятых.

Пока поднимались, я дал понятым автограф, а они поделились мнением:

– Гришка-то и шпион? Да мы с ним на той неделе все выходные гуляли, не мог он!

– А ты думаешь шпион тебе сразу будет рассказывать, какой он нехороший? – спросил Юрий Николаевич. – Кто у вас политинформацию проводит?

– Семакин, – ответил понятой номер два. – Про бдительность все время рассказывает, это мы так, от неожиданности. Мы, если что, ему, – указал на продолжающего рассекать воздух высоко поднятым подбородком Пирогова. – Про работу ничего не рассказывали, мы же под подпиской!

– Разберемся, – пообещал полковник, заставив понятых погрустнеть.

Ничего им не будет – максимум опросят и выбросят рассказ о пьянке за ненадобностью.

В комнате Пирогов проживает один – общаг у нас много, можем себе позволить обеспечить пролетариям личное пространство – и по итогам обыска у него нашли замаскированный под утюг радиоприбор. Диск выступает регулятором частоты, а днище снимается, позволяя выдвинуть антенну и обнажая окруженный радиоэлементами микрофон.

– Спаял, – пожал плечами Пирогов. – Я – радиолюбитель, и паять рации законами СС, – усмехнулся, проговорив новое название страны, мол, символично. – Не запрещено!

Понятые расписались в протоколе, и мне пришлось покинуть сцену – время тикает, дела не ждут.

Глава 7

До Хабаровска переться не пришлось – сенсея в Хрущевск привезли почетным кортежем из «Чаек». С ним прибыл японский посол Синсеки Киния, с нашей стороны от КГБ курирует визит привычный дядя Витя, по линии МИДа – Афанасий Викторович Петряшин, сорокалетний мужик, который пять лет проработал в японском посольстве. Встретив гостей у ресторана с отечественной кухней (таково было пожелание Акиры), обменялся рукопожатиями – всех успели предупредить воздержаться от поклонов.

– Такой маленький поросенок и такой грандиозный успех! – с улыбкой похвалил меня Куросава.

– Просто повезло, Куросава-сенсей, – скромно покачал я головой. – В этом году на Рождество приготовили слишком мало семейных фильмов, поэтому у «Четвероногого малыша» не нашлось достойных конкурентов.

Детское кино вообще в эти времена недооценивают. Америка угарает по вестернам и потихоньку проникается темой Вьетнама, в Европе снимают МОЩНЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ – «Клоуны» Феллини например – в Японии вообще своя атмосфера, и толстые «пиджаки»-киноделы зачем-то пытаются делать вид, что кинематограф – это искусство, а не бизнес, не осознавая, какие чудовищные доходы могут обеспечить дети, если дать им полуторачасовое кинцо про потешных зверяток.

Пока я отвечал, мы зашли в ресторан, и предупрежденный персонал с поклонами помог высоким гостям и мне раздеться. Япошки выглядят довольными – не ожидали такого сервиса. Сев за стол, ознакомились с меню и заказали пельменей с чесночным соусом (просто раздавленный чеснок в майонезе и сметане), салат из помидоров-огурцов, пирожки с вишней и по порции ухи. В напитки для себя я выбрал какао, и, к моему удивлению, гости решили присоединиться.

А я думал водочкой наливаться начнут – в Россию приехали же!

– По пути сюда мы видели тигра, – поделился интересным сенсей в ожидании рассказа. – И я придумал сцену для фильма. Найдешь для меня не слишком кровожадного тигра?

– Найдем, – пообещал я.

– Я тоже нашел для тебя тигра, – хохотнул сенсей. – Вакаяма Томисабуро согласился сыграть главную роль в твоем фильме.

– Спасибо, Куросава-сенсей, – поблагодарил я. – Вопрос с авторскими правами почти решен, и, как только сойдут снега, мы начнем подготовку к съемкам.

В Японию поеду на пару недель – там снимать ни о чем, быстро справлюсь.

– Вопрос авторских прав – крайне важен, – одобрил Акира. – Один очень хитрый итальянец, Серджио Леоне, украл мой фильм «Телохранитель», превратив его в спагетти-вестерн, и это дорого ему обошлось.

– В воровстве нет чести, – кивнул я.

– Нет! – согласился он.

«Одинокий волк и его ребенок» – манга за авторством Кадзуо Коикэ – на данный момент только набирает популярность. С сентября прошлого года печатается, поэтому покупка прав обошлась нам в три жалкие тысячи долларов в йеновом эквиваленте. Издатели от восторга на ушах стоят – это ж какая реклама, если целый внук северного царя разглядел прелесть истории вставшего на путь мести убийцы с ребенком. На выходе получится сразу полнометражка «Убийца Сёгуна», в моей реальности смонтированная из кусочков шести других полнометражных фильмов. Их, возможно, сами япошки потом снимут вместе с сериалом, но это уже не мое дело.

– Предложенный вами сценарий мне очень понравился, – продолжил сенсей. – Преданность Ивана Сусанина, обыкновенного крестьянина, долгу, более чем достойна быть увековечена на пленке. А теперь, посмотрев на вашу природу, я доволен еще больше – заснеженный лес с волками и тиграми обеспечит фильму прекрасную визуальную составляющую.

– Я очень рад этому, сенсей! – с улыбкой кивнул я. – Могу ли я попросить вас после съемок немного задержаться в Хрущевке для съемок в моей передаче? Мы собираемся показать по новому телеканалу «Восток» все ваши фильмы (за это уплочено еще давно, у нас Куросаву и прокатывали, и по телеку показывали), и наши граждане будут очень рады, услышав ваши комментарии и рассказы о съемках.

– Пришли предложение моему агенту, – попросил сенсей денег.

Дружба дружбой, а йены – йенами. И нет, ничего плохого в этом нет – у них же там капитализм.

– Спасибо, сенсей, – поблагодарил я.

– Но если я погибну от когтей таежных зверей, наша договоренность отменяется, – хохотнул сенсей.

Посмеялись и мы с остальными.

– Юный Китано с отличием закончил курсы сценаристов, – выкатил он неизвестную мне новость.

Не очень у нас в Японии с разведкой, о выделении «топтунов» для наблюдений за интересующими меня япошками даже мечтать не приходится. Да и какой смысл? Такие не пропадут.

– Спасибо, что присматриваете за ним, сенсей, – поблагодарил я. – Я еще молод, и это прозвучит очень нескромно, но Вселенная даровала мне чутье на таланты. Китано Такеши еще покажет себя.

– Пока он «показывает себя» в пьяных драках и в комедийных выступлениях в барах для нищих, – ухмыльнулся Куросава. – Но молодости свойственны горячность и стремление нарушать общепринятые правила.

Не пырнули бы Такеши, а то неловко получится – «ночная жизнь» в Японии этих времен по-настоящему опасная, потому что экономический бум обеспечивает тучные времена и процветание многочисленным бандам якудза – им банально есть чем поживиться, а значит количество бандитов растет соразмерно «кормовой базе».

Но это уже точно не мои проблемы!

– Позвольте принести вам наши искренние соболезнования в связи с недавним инцидентом, – подключился к разговору посол. – Вся Япония переживала за вас.

– Спасибо, Синсеки-доно, – поблагодарил я. – Но соболезновать лучше тем, кто за океаном – эта торпеда стоила им очень дорого.

– Коварство американцев велико, – поддакнул Куросава. – И я бы очень расстроился, если бы им удалось лишить мир такого великого таланта, как ты.

Ух как приятно!

– Огромное спасибо за такую высокую оценку моих скромных навыков, сенсей, – не удержавшись, я отвесил благодарный поклон. – Я приложу все возможные усилия, чтобы выживать и дальше.

Народ поржал. О Кимах, естественно, ни слова – Японцы корейцев ненавидят, поэтому зачем портить такой хороший обед грустными темами?

– Мамофуку Андо вчерашним утром подписал контракт, – поделился посол приятной новостью.

– Обещаю обеспечить вашим специалистам достойные бытовые условия, чтобы они могли сконцентрироваться на работе, – кивнул я. – Спасибо за прекрасные новости, Синсеки-доно.

– Скажи, Сергей, а как у вас получилось… – и Куросава перечислил ряд сцен из фильма про поросенка.

Я рассчитываю как минимум на Оскар за лучшие визуальные эффекты – кино мы снимали на английском (пришлось переозвучивать потом с английского «советского» на английский нормальный), так что участвовать будет в общем зачете. Так же буду снимать и остальные «экспортные» фильмы, потому что статуэтки «за лучший иностранный фильм» меня не устраивают – очень шовинистический конкурс этот «Оскар», папуасы, мол, отдельно между собой конкурируют, а у нас тут серьезное кино.

– Спецэффектами занималась отдельная группа товарищей, – ответил я. – В ее главе – наш мастер Павел Владимирович Клушанцев.

– «Планета бурь»? – уточнил Куросава.

– Да, сенсей, – кивнул я. – В отличие от вас, я не могу лично вникнуть в каждую составляющую кинопроизводства, поэтому предпочитаю положиться на товарищей – только усердный труд множества людей позволяет достичь достойного результата. Устроить вам встречу с Павлом Владимировичем?

– Я был бы очень рад немного поговорить с ним, – кивнул Куросава. – Но сначала – съемки, мы ведь подписали контракт. В нарушении договоренностей нет чести.

– Когда-то за ложь и коварство приходилось платить жизнью, – кивнул я. – Но общество изменилось, породив множество падших людей, чьи слова дешевле рисовой соломы. Работать с ними – значит оскорбить память предков.

– Прекрасные слова, Сергей! – одобрил Акира и поднял стакан с какао. – Выпьем за долгое, достойное и продуктивное сотрудничество.

– С удовольствием! – поддержал я тост.

Покушав, доехали до студии и я толкнул короткую вдохновляющую речь для сидящей на чемоданах – метафорически – съемочной группы, напомнив о важности порученного им Родиной дела. Бедолаг успели заинструктировать по самое «не могу», поэтому меня они слушали с облегчением на лицах – наконец-то поедут в тайгу делом заниматься, не тратя время на опостылевшие кабинеты и скучных функционеров.

Тепло попрощавшись с сенсеем, я напросился прокатиться с послом до выезда из Хрущевска, чтобы поговорить о важном:

– Синсеки-доно, позвольте еще раз поблагодарить вас за помощь нашим съемочным группам в поездке по Окинаве и помощь с арендой земли под лагерь.

– Благодарить меня совершенно не за что, Ткачев-сенсей, – улыбнулся он. – Это ведь мои прямые должностные обязанности.

– Московский зоопарк просил меня по возможности обсудить с вами возможность приобретения японских белок, японских барсуков, японских кабанов и тануки – мы сможем обеспечить им достойные условия для жизни.

Вынув из внутреннего кармана пиджака блокнот, посол записал такую-то важную просьбу. Да, прямо не по рангу, но большими делами занимаются большие дядьки, и мне в заводы лезть смысла нет. Ну и через посла, раз уж у меня есть такая возможность, получится гораздо быстрее.

Зоопарки по всей стране потихоньку слезают с шеи государства. Схема простая – в наших крайне скудных на рекламные возможности условиях кооператоры руками и ногами вцепились в возможность взять на содержание зверька-другого. В обмен они получают установленную около вольера табличку типа: «Козел Васька опекается кооперативом «Шорты от Людмилы», телефон и адрес такие-то».

Попрощавшись с послом, пересел в «Москвич» под управлением дяди Димы, и мы поехали к школе.

– Только остановитесь подальше, – попросил я.

Чтобы дети не заметили, а то к началу вещания «Востока» опоздаем.

– Не учи, – гоготнул дядя Дима.

– А вам не обидно, что шпиона ловить не позвали? – спросил я.

– На службу не обижаются, – пожал он плечами. – У каждого свои обязанности – кто-то шпионов ловит, а кто-то тебя бережет. Я не тунеядец, но тебя беречь мне больше нравится: по ночам спишь, днем – работаешь, по выходным отдыхаешь. Нормальный человек! – хохотнул. – Я раньше не скажу кого охранял, так там никакого режима – захотел среди ночи объект на пьянку съездить, будь добр с ним «веселиться» едь. Вот там обидно было, честно признаюсь: все в мехах, бриллиантах, коньяки буржуйские под икру хлещут – чисто бал дворянский. А у меня комната в общаге и зарплата двести тридцать рублей. Это разве социалистическая справедливость? – посмотрел на меня в зеркало заднего вида.

– Маузер бы, – мечтательно вздохнул я.

– Ох и не говори! – хохотнул он. – Сейчас-то Юрий Владимирович погань к ногтю прижал – половина этих «меховых-бриллиантовых», кто подпольные цеха в кооперативы не переделал, сидят теперь за подпольную экономическую деятельность. А раньше – «знаем, что цеховик, но трогать пока нельзя – он же герой соцтруда и вон туда…», – указал пальцем в крышу. – «Как к себе домой ходит».

– В Сталинские времена за попытку создать кланово-мафиозную структуру просто ставили к стенке, – кивнул я. – Потому что каждая такая структура суть параллельный официальному управленческий контур. Как верные ученики Ленина, мы не должны забывать, что именно выстроенный революционными силами управленческий контур позволил свергнуть прогнившую имперскую власть. Стоило ослабить гайки, и количество клановых структур начало расти по всей стране, причем на советско-управленческой основе. По сути – сопротивление центральной власти с целью перераспределения материальных благ себе в карман. Сейчас так делать уже чревато да и смысла особо нет – экономический контур для особо пронырлевых товарищей выделили, а в контуре управленческом закрутили гайки обратно. Выбирай – либо народу служить, либо обогащаться легальными методами.

– Я не запомню, – расстроился дядя Дима и открыл бардачок, достав оттуда рекордер. – Можешь сюда повторить?

Я повторил под запись. Так-то антисоветчиной пахнет, но мне ли не все равно? Я тут самый комсомольский комсомолец!

Убрав рекордер, дядя Дима продолжил:

– А теперь – хорошо, нормальный рабочий график с дежурствами и выходными. И престижно, чего уж тут – до тебя кого попало не допускают, вон как капиталистам хвост накручиваешь, любо-дорого посмотреть. Вот и смотрю, интересно.

– Это пока стрелять не начали, – хрюкнул я.

– Как анекдоте про пожарных, – гоготнул дядя Дима. – Слышал?

Я слышал, но хороший анекдот послушать всегда приятно, поэтому покачал головой.

Дядя Дима траванул классику про «как пожар – хоть увольняйся!», и к школе мы подъехали с хохотом.

– Вообще, конечно, хреново, что цеховики теперь кооператоры и уважаемые члены общества, – в ожидании Оли развил я тему. – Прямо неправильно и противно, но альтернатива-то хуже, в виде массовых посадок и арестов. Народ нынче не тот, что перед войной был – «Голоса» слушает, привык к спокойствию и стабильности. Враги бы под шумок проблем подкидывали, вплоть до новых незаконных санкций. Нам оно не надо – пусть лучше кровопийцы честно, прости-господи, работают, налоги платят. Наверху, кстати, налогам очень рады – прямо пополняется казна родная.

– Получается выбрали меньшее зло, – кивнул дядя Дима.

– Получается так, – согласился я. – Зло маленькое, тщательно контролируемое и экономически целесообразное.

Из школьных ворот повалили дети, среди них вычленилась компашка из четырех девочек – Оля с подругами – певица осмотрелась и с улыбкой помахала подружкам рукой «пока», направившись к нам.

– Хорошая у Юрия Николаевича дочка, – заметил дядя Дима. – Вся страна любит, а она не зазналась, не разленилась – пашет побольше многих взрослых.

– Очень хорошая, – согласился я. – Лучшая моя находка, остальные-то мои артисты взрослые, и мне их, считай, сверху выдали. Это хорошо и правильно, к тому же делом доказали – справляются на твердую «отлично». Но найти что-то реально ценное самому гораздо приятнее, чем получить из чужих рук.

– Не поспоришь, – улыбнулся дядя Дима. – Я когда из армии демобилизовался, меня всей деревней сватать за всех подряд начали. Я не выдержал, в город убежал, в КГБ на работу взяли, там свою Катюшу и нашел.

– Вам же про личное рассказывать не рекомендуется, – напомнил я.

– Это же «рекомендации», а не запрет, – пожал он плечами. – Хочу, чтобы ты когда по телевизору мою фотографию показывать будешь, про Катю рассказал. Ей приятно будет.

– Лучше все-таки не показывать, – вздохнул я. – Но я запомнил, дядь Дим. Если что – сделаю.

Грусть момента развеяла открывшая дверь и забравшаяся вместе с волной мороза ко мне на заднее сиденье Оля:

– Успеваем? – первым делом спросила она. – Здрасьте, дядь Дим.

– Здравствуй, – поздоровался в ответ КГБшник.

– А со мной поздороваться? – обиделся я.

– Да мы с тобой каждый день видимся, – фыркнула подружка. – Только время на эти привет-пока терять!

– Смотрите, дядь Дим, такая маленькая, а уже всей душой тянется к любимой нашими производственниками рационализации, – шутканул я.

КГБшник гоготнул и повез нас к дому.

– Охрану так использовать нечестно, – фыркнула она. – Ты – самый важный, а я – дочка полковника. Дяде Диме в наших спорах участвовать из-за этого нельзя профессионально-этически.

Нахваталась от мамы с папой.

– Извините, дядь Дим, – признал я правоту ее слов.

– Да мне-то чего, – отмахнулся он. – У нас, рабочих и крестьян, чинопочитания нет, а значит и профессиональная этика от ваших споров не страдает.

– Заедем за вкусняшками? – перевела тему на более важную подружка.

– Заедем!

Глава 8

Настроечная таблица на экране сменилась обратным отсчетом.

– Начинается! – оживилась Оля.

Мы быстро убрали Советский настольный футбол, за которым коротали время до этого, и записали – это для Оля, я-то и так запомню – счет: 7–7. Не поддаюсь – просто там, где я выучил траектории мячика, певица брала природной ловкостью – и уселись на диван. Я пододвинул журнальный столик. «Кола», печеньки, конфеты и готовый, идеологически вредный, поп-корн.

Обратный отсчет показал «ноль», и заиграла отбивка в исполнении Хабаровского симфонического оркестра, в которой многие мои современники без труда бы узнали заглавную тему «Пиратов карибского моря». На экране тем временем проносился монтаж из кадров снятой при помощи киновышки студии и интегрированных в него «бекстейджей», на которых люди суетились перед студийным оборудованием, кромсали пленку и трясли друг на друга листочками со сценариями. Меня здесь не увидишь, я буду позже. Заставка закончилась титрами «Телеканал Восток». Собратья буквы «В» померкли, а сама она пропутешествовала по окутавшей экран темноте в верхний правый угол. Снова титры: «Слово главного редактора».

Экран медленно просветлел и явил нам сидящего за столом в своем кабинете Бориса Николаевича Полевого, который нарочито громко поставил печать на какую-то бумажку, отложил ее и улыбнулся в камеру:

– Здравствуйте, дорогие товарищи телезрители! – столешницу скрыли титры: «Борис Николаевич Полевой, главный редактор телеканала «Восток». – Советская власть в нашей стране установилась пятьдесят три года назад. За это время выросло два поколения новых, Советских людей. Огромные испытания выпали на их долю, – главред посерьезнел. – Но они доказали всему миру, что военная агрессия против СССР бессмысленна и даже вредна – это очень легко можно увидеть по изменениям политической карты мира по итогам Великой Отечественной войны. Но теперь, товарищи, перед страной стоит новая, сложнейшая задача. Мы победили в самой страшной войне в истории человечества, а теперь должны победить мирное время, – печальная улыбка. – Всех нас растили героями: воинами, космонавтами, пожарными… Каждый из нас не задумываясь отдаст жизнь за близких и Родину. В этом – величие Советского человека и его трагедия. Душа нашего человека требует героических свершений, но, к счастью, сейчас они не нужны. Сейчас, товарищи, от нас требуется спокойно жить и работать, планомерно повышая уровень культуры и благосостояния общества, своим примером показывая народам мира, насколько эффективной является власть рабочих и крестьян. Обеспечение гражданам достойного Советского человека досуга является одной из приоритетных задач Партии и Правительства Советского Союза – и мы видим результаты этой работы каждый день. Сегодня мы можем по праву заявить – ни одно государство в мире не предоставляет своим гражданам такого обилия возможностей для развития и самореализации, как наше. Подавляющее большинство наших граждан верит в наше общее дело, и далеким, полным страха и ненависти к рабочему классу «голосам» не заставить их сбиться с правильного пути. Долгое время Партия была проводником и моральным ориентиром для рабочего класса, кропотливо взращивающим новые поколения Советских граждан. Теперь, когда мы постигли, цитируя творческого руководителя канала «Восток», «базу», настало время двигаться дальше. Первый большой шаг на этом пути – телеканал «Восток», эфирная сетка которого будет состоять в большинстве своем из программ культурно-развлекательного и прикладного свойства. Надеюсь, вы по достоинству оцените плоды наших трудов. А теперь передаю эстафету вышеупомянутому творческому руководителю. До новых встреч, товарищи!

Камера повернулась от Бориса Николаевича к окошку и приблизилась к окну.

– Выпустить тебя? – раздался из-за кадра голос Полевого.

Камера «кивнула», в кадре появились руки главреда, которые открыли оконные створки. Камера «вылетела» в окно, пролетела по студии (ох на монтаже запарились!) и «влетела» в павильон номер четыре, пронеслась по коридорам и остановилась у двери с табличкой «Творческий руководитель». Дверь открылась, и камера приблизилась к печатающему на машинке, сидящему за столом мне.

– Опять выпендриваешься! – заржала Оля.

– Хороший понт дороже денег, – парировал я.

Экранный я вынул из машинки лист, аккуратно положил на стопку таких же на краю стола и «заметил» камеру:

– А, уже пора? Здравствуйте, товарищи телезрители! Прежде всего позвольте вас заверить – в «творческого руководителя» я пока только играю, потому что несовершеннолетний гражданин занимать настолько ответственные должности не может, – оп, подмигнул. – А зарплату мне платят конфетами, сейчас покажу, – достав из ящика стола пакет «Мишек на Севере», поставил его перед собой на стол и зажевал конфетку, зажмурившись от удовольствия. – Обожаю! – прожевав, отодвинул пакетик и посерьезнел. – Внимание! Даю установку! Телеканал «Восток» – это канал развлекательный, поэтому официальным источником информации не является. Вранья здесь не будет, но будет много шуток, в том числе от представителей Партии и Правительства. С вашего позволения, загрублю: если условный товарищ Косыгин выступает по Первому или Второму каналу, слушать все, что он говорит, нужно внимательно, потому что он озвучивает официальную информацию. Все, что условный товарищ Косыгин говорит по телеканалу «Восток», принимать всерьез не нужно. Приведем пример: сначала – то, что слушать нужно внимательно.

Монтажная склейка, и на экране возник сегмент программы «Время» с читающим доклад Алексеем Николаевичем. Снова склейка, переключившая картинку на меня.