Умолкнувший звук паустовский о чем заставляет задуматься
«Умолкнувший звук» Паустовський
Уривок з оповідання К. Паустовського «Умолкнувший звук»
Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи.
Старца великого тень чую смущенной душою.
Я начал вслух повторять тот же пушкинский гекзаметр, что читала девочка, шумели равномерные волны — с моря катилась мертвая зыбь,— и первая строка стихов неожиданно слилась с размером волн.
Пока я говорил: «Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи», волна успела набежать на берег, остановиться и отхлынуть. И вторая пушкинская строка: «Старца великого тень чую смущенной душой»,— с такой же легкостью вошла в размер второй волны.
По законам гекзаметра в средине строки надо было делать небольшую паузу — «цезуру» — и только после этого произносить конец строки.
Я снова повторил первую строку. Пока я говорил: «Слышу умолкнувший звук», волна набежала на берег. После этих слов я остановился, выдержал цезуру, и волна тоже остановилась, докатившись до небольшого вала из гравия. Когда же я говорил конец строки: «божественной эллинской лиры», то мой голос смещался с шорохом уходящей волны, не опередив его и не отстав ни на мгновенье.
Я сел на песке, пораженный тем, что мне сейчас открылось в шуме волн. Надо было проверить эту удивительную, как мне показалось, случайность на более сложном гекзаметре.
Я вспомнил стихи Мея о златокудром Фебе и прочел их, дождавшись начала волн:
Феб утомленный закинул (пауза-цезура)
Свой щит златокованный за море…
Одна волна ушла, и тут же подошла вторая:
И разлилась на мраморе (пауза-цезура)
Вешним румянцем заря…
Снова гекзаметр повторил размеры волн.
Я еще ничего не понимал. Было ясно одно: протяженность звучащей волны совпадала с протяженностью строки гекзаметра. Я угадывал в этом какую-то тайну, хотя и уверял себя, что это не больше, чем совпадение ритма волн и стихов.
… Гомер создал гекзаметр.
И вдруг мне стало ясно, что слепой Гомер, сидя у моря, слагал стихи, подчиняя их размеренному шуму прибоя. Самым веским доказательством, что это было так, служила цезура посреди строки. По существу она была не нужна. Гомер ввел ее, точно следуя той остановке, которую волна делает на половине своего наката.
Гомер взял гекзаметр у моря. Он воспел осаду Трои и поход Одиссея торжественным напевом невидимого ему морского пространства.
Голос моря вошел в поэзию плавными подъемами и падениями,— голос того моря, что гнало, шумя и сверкая, веселые волны к ногам слепого рапсода.
(Паустовский К. П. Умолкнувший звук // К. П. Паустовский. Избранное.— М, 1962.— С. 194; 197.)
О любви и сердечности, о равнодушии и его последствиях,
о возможности загладить причиненное зло, о милосердии
и прощении заставляет задуматься эта литературная
сказка К. Паустовского, больше похожая на быль.
Одним сюжетом связаны настоящее и прошлое,
люди и животные, вина и искупление.
История создания
В 1954 году, спустя девять лет после окончания войны,
рассказал детский писатель ребятам удивительную
историю о добре и зле.
Впервые произведение увидело свет в знаменитом журнале
«Мурзилка», а позже, в 1973 году был снят мультфильм
с одноименным названием.
Описание рассказа
Сюжет повествования разворачивается в военное время
в простой деревне.
Тяжело, трудно живут крестьяне, не хватает продуктов.
Старый мельник Панкрат, приютив покалеченного коня,
волей случая оказавшегося в Бережках, не в состоянии
прокормить беднягу.
Селяне по-доброму относятся к лошади и помогают в меру
своих сил. Лишь злой и агрессивный Филька, равнодушный
к окружающим и чужим заботам, больно обидел коня.
Бездушие обернулось катастрофой для деревни:
наступил лютый холод, предвестник голодной смерти.
Желая помочь справиться с общим несчастьем,
парнишка предлагает свой выход из критического положения.
Сознавая, что был не прав, Филька делает всё возможное,
чтоб компенсировать свой необдуманный шаг,
и в финале мирится с конем, угощая его теплым хлебом.
Недоверие, бессердечность, злоба, нелюдимость, черствость
и жадность характеризуют центрального персонажа
произведения – Фильку, подростка, живущего со своей
бабушкой.
Нет в его сердце доброты ни к людям, ни к животным.
Жестокость и необратимость своей выходки паренек
понимает лишь после разговора с бабушкой, и, осмыслив
содеянное, бросается исправлять ситуацию.
Найдя в себе силы признать ошибку, Филька предстает
перед читателем с другой стороны:
мы видим неподдельное трудолюбие, искреннее раскаяние,
сообразительность, организаторские способности.
Подросток показал жителям деревни свои положительные
качества, заставил поверить ему.
Другим главным лицом сказки выступает загадочный
мельник Панкрат, давший приют раненой лошади.
Терпение и мудрость, отзывчивость и рассудительность,
практичность и предусмотрительность приобрел старик
за долгие годы жизни.
Зная истинную ценность вещей, он не отказывает Фильке
в возможности искупить вину, понимая, что в каждом
человеке есть хорошие стороны.
В экспозиции читатель знакомится с местом действия и
основными персонажами. Завязкой истории выступает
некрасивый шаг бессердечного мальчика, навлекший
печальные последствия.
Используя строгую последовательность событий,
писатель позволяет проследить постепенное раскрытие
характера героя, ясно показывая мотивацию его поведения.
Умелое сочетание автором сказочных и реальных мотивов
создает единую композицию, воплощая замысел Паустовского.
Устаревшие обороты и фольклорные выражения придают
повествованию особый колорит, своеобразие.
Развязкой сказки становится примирение мальчика и коня,
раскаяние одного и прощение другого.
Незамысловатыми словами Паустовский говорит о
душевной щедрости, сострадании, отзывчивости.
Хорошие мысли и поступки отзываются добром,
а черствость неизбежно оборачивается злом и бедами.
Писатель уверен в том, что вовремя осознав ошибку и
раскаявшись, каждый человек имеет шанс изменить
положение, загладить свою вину, стать милосерднее.
Сочинения к варианту №21 ОГЭ-2022 по русскому языку
3 сочинения к новому сборнику ОГЭ-2022 «36 типовых вариантов» под редакцией И. П. Цыбулько.
В доме жило много старых вещей. Когда-то давно эти вещи были нужны обитателям дома, а сейчас они пылились и рассыхались на чердаке и в них копошились мыши.
Изредка мы устраивали на чердаке раскопки и среди разбитых оконных рам и занавесей из мохнатой паутины находили то ящик от масляных красок, покрытый разноцветными окаменелыми каплями, то сломанный перламутровый веер, то медную кофейную мельницу времён Севастопольской обороны, то огромную тяжёлую книгу с гравюрами из древней истории, то, наконец, пачку переводных картинок.
(1)В доме жило много старых вещей. (2)Когда-то давно эти вещи были нужны обитателям дома, а сейчас они пылились и рассыхались на чердаке и в них копошились мыши.
(3)Изредка мы устраивали на чердаке раскопки и среди разбитых оконных рам и занавесей из мохнатой паутины находили то ящик от масляных красок, покрытый разноцветными окаменелыми каплями, то сломанный перламутровый веер, то медную кофейную мельницу времён Севастопольской обороны, то огромную тяжёлую книгу с гравюрами из древней истории, то, наконец, пачку переводных картинок.
(4)Как-то на чердаке мы нашли деревянную чёрную шкатулку. (5)На крышке её медными буквами была выложена английская надпись: «Эдинбург. (б)Шотландия.
(7)Делал мастер Гальвестон».
(8)Шкатулку принесли в комнату, осторожно вытерли с неё пыль и открыли крышку. (9)Внутри были медные валики с тонкими стальными шипами. (Ю)Около каждого валика сидела на бронзовом рычажке медная стрекоза, бабочка или жук.
(11)Это была музыкальная шкатулка. (12)Мы завели её, но она не играла.
(13)Напрасно мы нажимали на спинки жуков, мух и стрекоз — шкатулка была испорчена.
(14)3а вечерним чаем мы заговорили о таинственном мастере Гальвестоне.
(15)Все сошлись на том, что это был весёлый пожилой шотландец в клетчатом жилете и кожаном фартуке. (16)Во время работы, обтачивая в тисках медные валики, он, наверное, насвистывал песенку. (17)Как все хорошие мастера, он разговаривал с теми вещами, которые делал, и рассказывал им их будущую жизнь. (18)Но, конечно, он никак не мог догадаться, что эта чёрная шкатулка попадёт из-под бледного шотландского неба в пустынные леса за Окой, в деревню, где только одни петухи поют, как в Шотландии, а всё остальное совсем не похоже на эту далёкую северную страну.
(19)С тех пор мастер Гальвестон стал как бы одним из невидимых обитателей старого деревенского дома. (20)Порой нам даже казалось, что мы слышим его хриплый кашель, когда он невзначай поперхнётся дымом из трубки. (21)А когда мы что-нибудь сколачивали — стол в беседке или новую скворечню “ и спорили, как держать фуганок1 или пригнать одну к другой две доски, то часто ссылались на мастера Гальвестона, будто он стоял рядом и, прищурив серый глаз, насмешливо смотрел на нашу возню. (22)И все мы напевали последнюю любимую песенку Гальвестона:
Прощай, земля, корабль уходит в море!
(23)Прощай навек, мой тёплый отчий дом.
(24)Шкатулку поставили на стол, рядом с цветком герани, и в конце концов забыли о ней.
(25) Но как-то осенью, поздней ночью, в старом и гулком доме раздался стеклянный переливающийся звон, будто кто-то ударял маленькими молоточками по колокольчикам, и из этого чудесного звона возникла и полилась мелодия: «В милые горы ты возвратишься. »
(26) Это неожиданно проснулась после многолетнего сна и заиграла шкатулка.
(27)В первую минуту мы испугались, и даже Фунтик вскочил и слушал, осторожно подымая то одно, то другое ухо. (28)Очевидно, в шкатулке соскочила какая-нибудь пружина. (29)Шкатулка играла долго, то останавливаясь, то снова наполняя дом таинственным звоном, и даже ходики притихли от изумления. (ЗО)Шкатулка проиграла все свои песни, замолчала, и как мы ни бились, но заставить её снова играть мы не смогли.
(31) Сейчас, поздней осенью, когда я живу в Москве, шкатулка стоит там одна в пустых нетопленых комнатах, и, может быть, в непроглядные и тихие ночи она снова просыпается и играет, но её уже некому слушать, кроме пугливых мышей.
(32) Но если после этого маленького рассказа вам приснится ночная весёлая игра музыкального ящика, звон дождевых капель, падающих в медный таз, ворчанье Фунтика, недовольного ходиками, и кашель добряка Гальвестона, то я буду думать, что рассказал вам всё это не напрасно.
(По К. Г. Паустовскому)
9.1 Напишите сочинение-рассуждение, раскрывая смысл высказывания современного лингвиста И.Б. Голуб: «В художественной речи использование однородных членов предложения является излюбленным средством усиления её выразительности».
По мнению лингвиста И.Б. Голуб, использование однородных членов предложения в художественном тексте – это важнейшее средство усиления выразительности. Приведём примеры из фрагмента произведения К.Г. Паустовского, подтверждающие эти мысли.
Так, в предложении 3 есть несколько однородных дополнений: «ящик», «веер», «мельницу», «книгу», «пачку». С помощью такого приёма подчёркивается, сколько удивительных вещей можно было найти на чердаке. Ряд однородных членов предложения позволяет читателю настроиться на восприятие дальнейшего повествования, ведь в центре внимания автора будет лишь одна из найденных вещей – музыкальная шкатулка.
В 25 предложении однородные сказуемые «возникла и полилась» подчёркивают, какой неожиданной и чудесной оказалась мелодия из старой шкатулки. Никто не ожидал услышать «стеклянный переливающийся звон» после «многолетнего сна».
Таким образом, использование однородных членов предложения может становиться приёмом художественной выразительности. Они позволяют в деталях увидеть и понять тот или иной образ – плод авторского воображения.
9.2 Напишите сочинение-рассуждение. Объясните, как Вы понимаете смысл финала текста: «Но если после этого маленького рассказа вам приснится ночная весёлая игра музыкального ящика, звон дождевых капель, падающих в медный таз, ворчанье Фунтика, недовольного ходиками, и кашель добряка Гальвестона, то я буду думать, что рассказал вам всё это не напрасно».
Смысл финала текста я понимаю так: мелодию старой музыкальной шкатулки автор воспринимает как настоящее чудо. Рассказчик – наблюдательный и чуткий человек, который обладает богатым воображением, и это помогает ему видеть прекрасное в мелочах. Приведём примеры из текста, подтверждающие эти мысли.
Так, в 11-13 предложениях говорится о том, как герои пытались завести найденную на чердаке шкатулку. Несмотря на то что она выглядела очень красиво и была сделана искусным шотландским мастером, шкатулка всё-таки не играла. Рассказчик понимает, что вещь испорчена, поэтому даже не надеется когда-нибудь услышать таинственную музыку.
Однако чудо происходит, и из 25 предложения мы узнаём, что из «чудесного звона возникла и полилась мелодия». Герои были изумлены, они не могли найти объяснения произошедшему. Впоследствии шкатулка не издала больше ни звука, но та прекрасная мелодия, которая заиграла совершенно неожиданно, надолго запомнилась рассказчику.
Таким образом, иногда в нашей жизни могут происходить удивительные вещи. Рассказчик вдохновляет читателей своей историей и помогает поверить в чудо.
9.3 Как Вы понимаете значение слова ВООБРАЖЕНИЕ?
Почему важно обладать воображением? Это удивительный дар, который преображает мир. Умение фантазировать и способность придумывать творческие идеи даны только человеку, но не каждый умеет этим пользоваться.
К.Г. Паустовский рассказывают историю об удивительной шкатулке, найденной на чердаке. Это не та вещь, о которой может забыть рассказчик. Она привлекает героя и заставляет его воображение работать. Так, он придумывает, каким мог быть мастер Гальвестон, который создал эту музыкальную шкатулку. В 14-18 предложениях говорится о таинственном человеке, умевшем разговаривать с вещами. Был ли Гальвестон
действительно таким, каким его представлял автобиографический герой? Это загадка, ведь шотландский мастер – плод воображения рассказчика.
О важной роли воображения в жизни человека размышляет и Антуан де Сент-Экзюпери, автор сказки «Маленький принц». Главный герой считает, что у многих взрослых людей нет способности фантазировать. Они сознательно отказываются от этого, и их жизнь становится скучной и неинтересной. Сам Маленький принц способен в шляпе увидеть удава, проглотившего слона. Даже в самом обыкновенном можно разглядеть что-то особенное.
Таким образом, воображение помогает нам выйти за рамки обыденного и изменяет мир, делая его ярким и удивительным.
Вариант 33
Весь день я провёл в поисках пристанища в мёртвом городе. Только ближе к ночи я сумел найти его на Садовой улице, в школе для детей водников.
На каждого из нас та или иная мелодия может влиять по-разному. В данном тексте К.Г. Паустовский поднимает проблему воздействия музыки на человека.
Рассказчик приводит в пример случай из военного периода жизни своего соседа по комнате, в котором тому однажды посчастливилось спасти жизнь прекрасному музыканту. В то время, когда отряд Денисова вошел в Севастополь, из одного из домов было сделано несколько выстрелов – подозрение упало на «хилого юношу в пенсне», который в тот момент находился возле рояля. На руках его не было следов от затвора, и в доказательство тому, что он действительно музыкант, юноша заиграл. Автор делает акцент на том, что почувствовал в этот момент Денисов: он признался, что его душа перевернулась. На тот короткий миг, когда звучала музыка, жизнь будто бы остановилась: не стало ни войн, ни смертей – ничего, лишь мелодия, от которой сердца военных наполнились самыми глубокими чувствами.
К.Г. Паустовский считает, что музыка оказывает на людей очень сильное воздействие. Она пробивается к самой душе человека, пробуждая в нем все самые сильные чувства, которые он способен испытывать, заставляет задуматься о самом важном и вселяет силу и стойкость для преодоления испытаний, выпавших на его долю.
Я полностью согласна с мнением автора и тоже считаю, что музыка способна пробраться к самым сокровенным струнам души человека, встрепенуть, перевернуть их и заставить ожить то, что не могло ожить уже долгие годы.
В рассказе А.П. Чехова «Скрипка Ротшильда» музыка помогла главному герою переосмыслить свое существование и осознать его бессмысленность, бесплодность и тщетность. Автор показывает, что скрипка – это не просто инструмент, это душа главного героя, но не обремененная накопительством и постоянным подсчитыванием убытков. Музыка, которую производит сам Бронза, заставила героя раскаяться во всем, что он сделал, вспомнить все свои грехи и преобразиться. Яков со скрипкой – уже не Бронза, не кусок метала, не черствый гробовщик: взяв в руки инструмент, герой становится музыкантом, способным своей мелодией проникать в душу каждого человека и доводить его до слез, потому что она является воплощением души самого Якова.
В повести А.И. Куприна «Гранатовый браслет» музыка принимает точно такое же значение. Соната Бетховена, которую завещал послушать в напоминание о себе Желтков, пробуждает в главной героине бурю эмоций и чувств. За одну мелодию Вера Николаевна осознала, что упустила единственную самую сильную и искреннюю любовь своей жизни, но к тому же она понимала, что любовь все-таки была, и философские мотивы, с нотами траура и светлой грусти выражали это как нельзя лучше. Можно бесконечно гадать, о чем именно думала в этот момент героиня, но по слезам из её глаз понятно, что музыка выполнила свое предназначение и задела самые тонкие струны её души.
Таким образом, можно сделать вывод, что музыка способна очень глубоко воздействовать на человека, переворачивать его сознание, останавливать время и давать возможность подумать над собственным существованием.
Умолкнувший звук
Умолкнувший звук
В Крыму около мыса Карадаг есть маленькая бухта. Называется она Разбойничьей. Очевидно, когда-то она была приютом контрабандистов. Здесь они прятали в расщелинах скал свои товары.
Сейчас на этих скалах всегда дрожат от ветра желтые бессмертники. Огромные камни, скатившиеся с Карадага тысячу лет назад, лежат на берегу. Они ушли в землю, обросли железным терновником и стали похожи на грубые гробницы героев.
Как-то я лежал на пляже в этой бухте и, закрыв глаза, прислушивался к морскому шуму. Он состоял из равномерного чередования звуков. Сначала был слышен набегающий гул. Потом наступало короткое затишье, когда волна останавливалась у края намытой гальки. И, наконец, волна с шорохом уходила обратно.
Настойчивый гул прибоя прекращался только при полном штиле. Но такой штиль бывает редко. Всегда кажется, что он приходит из каких-то мерцающих стран. Берега пахнут теплым гравием, и на мачтах не шевелятся даже старые, истлевшие флаги.
Штиль наступает в такой тишине, что слышно, как в горах стучит топор. От каждого его удара вздрагивает на воде легкая рябь. Отражение этой ряби на подводном песке похоже на испуганную беготню маленьких рыб.
Оцепенение штиля овладевает берегами древней Киммерии – Восточного Крыма. Говорят, что в рыжем здешнем кремнеземе еще недавно находили головы мраморных богинь – покровительниц сна и легкого ветра Эола.
Я лежал, слушал ропот волн, думал о каменных богинях и чувствовал себя счастливой частицей этого южного мира.
Невдалеке от меня сидела на пляже незнакомая девочка лет пятнадцати, должно быть школьница, и учила вслух стихи Пушкина. Она была худенькая, как приморский мальчишка-пацан. На ее загорелых коленях белели шрамы. В ладонях она рассеянно перебирала песок.
Я видел, как сыпались между ее тоненьких пальцев обломки ракушек и крабьих лапок, крошечные осколки зеленого стекла и марсельской черепицы. В этих местах море почему-то выбрасывает очень много обломков этой оранжевой и звонкой, как медь, черепицы.
Девочка часто замолкала и смотрела на море, прищурив светлые глаза. Ей, должно быть, хотелось увидеть парус. Но море было пустынно, и девочка, вздохнув, снова начинала читать скороговоркой стихи Пушкина:
Я долго слушал ее бормотание, потом сказал:
– Вы неправильно читаете эти стихи.
Девочка подползла на коленях поближе ко мне и, упираясь ладонями в горячий песок, спросила:
Она требовательно посмотрела на меня большими серыми глазами и повторила:
В голосе ее я услышал тревогу. Маленькая жилка быстро билась на шее у девочки. Казалось, что она бьется так быстро тоже от тревоги.
– Потому, что это гекзаметр, – ответил я, – древний эллинский размер. Он придуман Гомером. Стихи, написанные гекзаметром, нужно читать не так.
– Сейчас я вам объясню, – ответил я и понял, что объяснить гекзаметр будет не так уж просто. – Дайте мне немного подумать.
– Пожалуйста. Вы думайте, а я пока выкупаюсь. Хорошо?
– Только осторожнее. Я здесь закинул самолов.
– Ой! – воскликнула она. – Это такой шнур с крючками? Если у вас клюнет, дайте мне вытащить. Ну, пожалуйста! Может быть, мы поймаем морского черта.
– Все может быть, – ответил я, и в ту же минуту самолов, как нарочно, сильно дернуло.
Девочка схватила шнур и, перебирая черными руками, потащила его из воды. Шнур натянулся и начал туго ходить из стороны в сторону. Потом в прибрежной пене что-то засверкало, забилось, и девочка вытащила разъяренную камбалу. Рыба подскакивала, открывала пасть и кусала мокрую гальку.
– Я не знала, что камбала такая злющая, – с грустью сказала девочка. Правда, мы ее здорово вытащили?
Я отцепил камбалу, а девочка пошла к морю. Она вошла в воду по щиколотку ж остановилась. За последние дни со стороны Севастополя нагнало холодную воду.
Девочка подняла руки и начала закручивать венком на голове рыжеватые выгоревшие косы. Она была похожа сейчас на маленькую бронзовую богиню целомудрия.
Я начал вслух повторять тот же пушкинский гекзаметр, что читала девочка. Шумели равномерные волны – с моря катилась мертвая зыбь, – и первая строка стихов неожиданно слилась с размером волны.
Пока я говорил: «Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи», волна успела набежать на берег, остановиться и отхлынуть. И вторая пушкинская строка: «Старца великого тень чую смущенной душой» – с такой же легкостью вошла в размер второй волны.
По законам гекзаметра в середине строки надо делать небольшую паузу – «цезуру» – и только после этого произносить конец строки.
Я снова повторил первую строку. Пока я говорил: «Слышу умолкнувший звук», волна набежала на берег. После этих слов я остановился, выдерживая цезуру, и волна тоже остановилась, докатившись до небольшого вала из гравия. Когда же я произносил конец строки: «божественной эллинской речи», то мой голос слился с шорохом уходящей волны, не опередив его и не отстав ни на мгновение.
Я сел на песке, пораженный тем, что мне сейчас открылось в шуме волн. Надо было проверить эту удивительную, как мне казалось, случайность на более сложном гекзаметре.
Я вспомнил стихи Мея о златокудром Фебе и прочел их, дождавшись начала волны:
Феб утомленный закинул (пауза – цезура)
Свой щит златокованый за море…
Одна волна ушла, и тут же подошла вторая:
И разлжяася на мраморе (пауза – цезура)
Вешним румянцем; заря…
Снова гекзаметр повторил размеры волны.
ритма волны и стихов.
Так возникла «тайна гекзаметра». Она появилась в Разбойничьей бухте и там же начала сгущаться, – именно с той минуты, когда девочка вышла из воды и я объяснил ей, как надо читать гекзаметр.
В общем, я понимаю, – ответила она неуверенно. – Но я только не понимаю, почему среди строки надо останавливаться и делать, эту… Ну, как это вы говорили… паузу.
– Цезуру, – подсказал я.
– Вот эту самую цезуру. Зачем она нужна? Без нее получается даже лучше. Вы прочтите, пожалуйста, про себя. И сами увидите.
Я прочел про себя гекзаметр о божественной эллинской речи. Девочка была как будто права. Но я не хотел сдаваться и ответил:
– В гекзаметре очень длинная строка. Чтобы ее облегчить, нужно сделать остановку. Только сейчас вы это вряд ли поймете.
Она улыбнулась и ничего не ответила. В ее улыбке я заметил оттенок некоторого превосходства надо мной. Девочка была еще в том возрасте, когда интересно ставить взрослых в тупик и спорить с ними из-за каждого пустяка.
Она ничего не ответила, но все же чувство превосходства надо мной у нее появилось. В конце концов оно должно было в чем-нибудь выразиться.
Когда мы возвращались в Коктебель по тропинкам над обрывами, в одном совершенно безопасном месте она вдруг сказала мне Родосом, не допускавшим возражений;
– Дайте мне руку! Я сама здесь не влезу.
Она уже начинала капризничать. Когда же мы прощались, девочка небрежно сказала таким же строгим голосом:
– Приходите завтра в Мертвую бухту. Я вам принесу сердолик. Вы таких никогда не видали.
Я понял, что при моем характере даже эта едва знакомая девочка станет командовать мной, как захочет. Поэтому я не пошел назавтра в Мертвую бухту.
Через несколько дней я встретил девочку на дороге к могиле поэта Волошина. Она осторожно вела под руку седую женщину в черных очках.
Девочка холодно кивнула мне и, ничего не сказав, прошла мимо.
– Что с тобой, Лиля? – спросила женщина в черных очках. – Ты вся вдруг сделалась как каменная.
– Я боюсь, чтобы вы не споткнулись, тетя Оля, – ответила девочка. – Тут очень плохая дорога.
У меня началась бессонница. Первое время она даже мне нравилась. Нравилась тем, что, лежа в темноте, я мог следить за всеми переменами ночи. Окно было открыто. Я слышал плеск самой ничтожной волны и треск стручков из сада. Обыкновенно созревшие стручки акации лопались днем, в жару. Но иногда стручки раскрывались и ночью.
Ночью я не курил. Все, что нарушало темноту, даже огонек папиросы, мешало мне слушать. Мне казалось, что я один не сплю на всей огромной земле, и если я затаю дыхание, то смогу даже уловить тихий звенящий звук от движения звезд в мировом пространстве. Древние греки верили в этот звук и называли его «гармонией сфер».
Звезды нетленно сияли за окном, умножая красоту окружающей ночи. Лежа без сна, я как бы охранял сон других людей, – были ли то дети, или молодые женщины, или старики, забывшие на несколько часов тягость своего возраста.
Несколько раз во время бессонницы я слышал из соседнего дома горький плач знакомого пятилетнего мальчика. Он был чем-то испуган. Только мать могла понять его и успокоить, поцеловать мокрые щеки и пригладить растрепанные волосы. То была материнская тайна, и никто из посторонних не мог проникнуть в нее.
В одну из таких ночей я вспомнил о слепой женщине в черных очках – ее так бережно вела под руку девочка Лиля – и о том, что я обидел эту девочку неизвестно за что. Неужели только за то, что ей на мгновение захотелось вообразить себя юной женщиной? Подумаешь, какой грех!
Потом я начал перебирать стихи о бессоннице. Я вспомнил пушкинскую «жизни мышью беготню» и стихи Мандельштама:
Бессонница. Гомер. Тугае паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся…
Бессонница… Гомер… Вспышка зарницы ворвалась во тьму. Слепая женщина… Гомер был слеп! Жизнь существовала для него лишь во множестве звуков.
Гомер создал гекзаметр.
И вдруг мне стало ясно, что слепой Гомер, сидя у моря, слагал стихи, подчиняя их размеренному шуму прибоя. Самым веским доказательством, что это было действительно так, служила цезура посередине строки. По существу она была ненужна. Гомер ввел ее, точно следуя той остановке, какую волна делает на половине своего наката.
Гомер взял гекзаметр у моря. Он воспел осаду Трои и поход Одиссея торжественным напевом невидимых ему морских пространств.
Голос моря вошел в поэзию плавными подъемами и падениями, – голос того моря, что гнало, шумя и сверкая, веселые волны к ногам слепого рапсода.
Нашел ли я разгадку гекзаметра? Не знаю. Я хотел рассказать кому-нибудь о своем открытии, но никого вокруг не было, кто бы мог заинтересоваться этим. Кому какое дело до Гомера!
Мне хотелось убедить кого-нибудь, что рождение гомеровского гекзаметра – только частный случай в ряду еще не осознанных возможностей нашего творческого начала, что живая мысль часто рождается из столкновения вещей, не имеющих на первый взгляд ничего общего между собой. Что общего у кремня с железом, а между тем их столкновение высекает огонь.
Что общего между шумом волн и стихами? А их столкновение вызвало к жизни величавый стихотворный размер.
В конце концов мне представился случай рассказать о Гомере только обиженной на меня девочке Лиле. Я встретил ее в Мертвой бухте с тем мальчиком, что иногда плакал по ночам.
Добраться до Мертвой бухты было трудно. Приходилось перелезать через отвесную скалу над морем. В некоторых местах надо было карабкаться, хватаясь за кусты. Тогда земля оказывалась в нескольких сантиметрах от глаз, и на ней были хорошо видны блестки серного колчедана и красные муравьи – такие маленькие, что с высоты своего роста человек не мог их заметить.
Бели Разбойничья бухта была приютом контрабандистов, то Мертвая – бухтой кораблекрушений.
Лиля нисколько мне не удивилась. Она посмотрела на меня прищуренными глазами и сказала:
И тут же начала болтать:
– А я оставила дома тот сердолик, который хотела вам подарить. Я же не знала, что вы сюда придете. Мишка, не бей по воде ногами. Ты всю меня забрызгал. Невозможный тип! Вы знаете, только что выскочила из воды большущая рыба. Должно быть, кефаль. Вы будете здесь ловить? Тут никого нет, даже страшно. Один только раз прошел пограничный патруль. Мишка их попросил, и они выстрелили в воду. Такое было эхо – до самого Коктебеля. Вы посмотрите, что я нашла, – морского конька.
Лиля порылась в сброшенном на песок легком платье и достала из кармана сухого морского конька в колючей броне.
– А зачем он? – спросил мальчик.
– Это фигура, – ответила Лиля. – Понимаешь? Ими крабы играют в шахматы. Сидят под скалой и играют. А кто смошенничает, того бьют клешней по голове.
Не переставая болтать, Лиля засунула морского конька обратно в карман своего платья, потом вдруг нахмурилась, скосила глаза, медленно вытащила из кармана руку и осторожно разжала ее. На ладони у Лили лежал сердолик с дымными жилками.
– Оказывается, он здесь, – сказала Лиля и сделала большие глаза. – А я думала, он дома. Как это я его не потеряла. Возьмите, пожалуйста. Это вам. Мне совсем не жалко. Я еще найду их сколько хотите.
Я взял сердолик. Лиля следила за мной.
– Ой! – вдруг вскрикнула она. – Да разве вы не видите, что на нем рисунок волны? Вон он, будто из дыма. Сейчас будет лучше видно.
Она облизала сердолик. Он потемнел, и действительно, на нем появился рисунок морской волны.
– Он соленый, – сказал мальчик. – Я пробовал.
– Слышу умолкнувший звук, – вдруг торжественно сказала Лиля, сделала цезуру и рассмеялась, – божественной эллинской речи…
– Хотите послушать? – спросил я, – рассказ про тайну гекзаметра?
Он следил за Лилей и повторял все ее движения. Она подымала брови – и он подымал брови, она встряхивала головой – и он встряхивал головой, она немного поболтала в воздухе пятками – и он тоже немного поболтал пятками.
Лиля шлепнула его по спине:
– Ну как? спросил я ее. – Интересно?
– Да! Тетя Оля слепая. Может быть, она тоже услышит, как Гомер, что-нибудь такое, чего мы не слышим, потому что мы зрячие. Можно, я расскажу об этом у себя в школе в Ленинграде на уроке о Пушкине? Он тоже писал гекзаметром.
– Ну что ж, расскажите.
– Пусть мне даже поставят двойку, а я непременно расскажу, – сказала Лиля с самозабвенным видом.
Мы возвращались в Коктебель по крутым скалам. Лиля крепко держала за руку мальчика, сердилась, когда он оступался, а в опасных местах молча протягивала мне руку, и я вытаскивал ее и мальчика наверх.
Через неделю я уехал и почти позабыл о Коктебеле, Гомере и Лиле. Но все же судьба снова столкнула меня с Гомером и с ней.
Наш пароход оставил по левому борту бетонные форты и пожелтевшие, как паленая бумага, дома Галлиполи и вышел из Дарданелл в Эгейское море.
Обычное представление о море исчезло. Мы вышли не в море, а в лиловое пламя. Пароход даже замедлил ход, как бы не решаясь потревожить эту светоносную область земли. Он осторожно приближался к ней, выгибая за кормой длинный пенистый след.
По левому борту еще тянулись сожженные берега Малой Азии, бесплодные холмы баснословной гомеровской Трои. Там, в бухте, как в красноватых чашах из окаменелой глины, качалась и шумела живая водяная лазурь и разбивалась пеной о низкие мысы.
К вечеру на море опустился штиль, и началось медленное шествие по горизонту древних островов: Имроса, Тенедоса, Лесбоса, Милоса.
на море сплошной строфой – от Эллады до побережья Малой Азии.
Потом острова приблизились. Можно было уже различить серовато-зеленые масличные рощи и поселки в маленьких береговых бухтах. Над всем этим вздымались кручи рудых и сиреневых гор. На их вершинах, подобно дыму из гигантских кадильниц, курились облака, освещенные вечерним солнцем. Они бросали красноватый отблеск на море, горы и лица людей.
Мигнул первый маяк. Дуновение ветра донесло от островов запах лимона и еще какой-то запах, горьковатый и приятный, как будто сушеной ромашки.
Ночью я поднялся на палубу. Пароход шел Сароническим заливом. Два пронзительных огня – зеленый и красный – лежали на низком горизонте ночи. То были створные огни Пирея.
Я взглянул туда, где лежали Афины, и почувствовал холод под сердцем: далеко в небе среди плотного мрака аттической ночи сиял Акрополь, освещенный струящимся светом прожекторов. Его тысячелетние мраморы светились нетленной, необъяснимой красотой.
Осенью после этого путешествия я приезжал на несколько дней в Ленинград и попал на концерт Мравинского в филармонии.
Около меня сидела худенькая девушка, а рядом с ней – слепая женщина в черных очках.
– Ну как, Лиля, – спросил я вполголоса девушку, – получили вы двойку за Гомера? Или нет?
Девушка живо обернулась, прищурила серые глаза и схватила меня за руку.
– Нет! Я получила даже пятерку. И, вы знаете, я рада, что вы здесь.
Она познакомила меня со слепой женщиной – тетей Олей, застенчивой и молчаливой, потом сказала, что в истории с гекзаметром и Гомером было что-то такое, чего она не может передать, так же как стихи, которые никак не можешь вспомнить во сне.
Я удивился этому сравнению.
Мы вышли, и я проводил слепую женщину и Лилю до дома. Жили они на Тучковой набережной. По дороге я рассказал об Эгейском море и островах. Лиля тихо слушала меня, но иногда перебивала и спрашивала слепую: «Ты слышишь, тетя Оля?» – «Слышу, не волнуйся, – отвечала слепая. – Я все это очень ясно представляю».
Около старого темного дома мы попрощались.
– Ну вот, – сказала Лиля, – мы только то и делаем, что прощаемся. Даже смешно. Напишите, когда вы опять будете в Ленинграде, и я покажу вам в Эрмитаже одну картину. Ее никто не замечает. Просто грандиозная картина.
Они вошли в парадное. Я немного постоял на набережной. Зеленоватый свет речных фонарей падал на черные баржи, причаленные к деревянным трубам. Мимо фонарей летели сухие листья.