Уильям голдинг наследники о чем
Рецензии на книгу «Наследники» Уильям Голдинг
Убери свой каменный топор от моей души, почти невинной. )))))
Прошлого призрачный гул.
Тени пещерного века.
Тайны, но чуть не уснул
Я, про прогресс человека
Текст запуская в свой мозг.
Что это. Стаи метафор
Били десятками розг
По адекватности. Автор
Про первобытных людей
Очень приветствую прозу.
Но это мрак из идей,
Что приравняю к наркозу.
Я поведу свой фрегат.
Неандертальцы, покеда.
Предок, прощай. Давний брат.
Призрак далекого деда.
Именно описание природы, через которое приходилось продираться, как сквозь густые заросли кустарника, раздражало меня ещё в «Повелителе мух».
Шарм у «повествования в компании неандертальцев» появился лишь тогда, когда те встретились с кроманьонцами. В результате на некоторые предметы культуры кроманьонцев мы смотрим глазами неандертальцев, и далеко не всегда читатель сходу может угадать, какой артефакт имеется в виду. Вот так, например, выглядела бы выдержка из неандертальско-русского словаря:
Интересно прописаны в романе племенные отношения. Существуют телепатическая и телесная близость, почёт стариков, чёткого распределения ролей нет, но важные решения принимают мужчины, а духовной жизнью (она же «религия», она же связь с матерью-природой) заведуют женщины.
Рубрика «Анекдот» (для тех, кто прочитал роман)
Уильям Голдинг с женой.
— Билли, куда мы в этом году поедем отдыхать?
— На Галопогосы.
— Может, лучше в Сан-Тропе?
— Ты что, глухая?! Я же сказал, на Галопогосы. Мужчина видит внутри головы, женщина служит Оа.
Как итог: этот роман будет вечно жить в памяти тех, кто живёт вечно и имеет стопроцентную память.
Уильям голдинг наследники о чем
Роман Голдинга «Наследники», вышедший после «Повелителя мух», образует весьма своеобразное, даже неожиданное продолжение первой книги и воспринимается как философское дополнение первого романа. Писатель задается целью проследить происхождение зла и для этого пытается воспроизвести образ неандертальского человека. Он приходит к выводу, в целом повторяющему выводы «Повелителя мух», но еще более пессимистическому: цивилизация не смягчает, а, скорее, развивает звериное начало в человеке.
Повесть о простых, добродушных неандертальцах, вытесненных и почти целиком истребленных неизвестными пришельцами, жестокими и хитрыми, должна подтвердить исходный тезис автора: приобретая знания, навыки, научаясь подчинять себе природу человек в своей исторической эволюции становился злее и изощреннее в этом зле.
Роман «Наследники» обнаруживает замечательное мастерство Голдинга как художника. Писатель рисует неандертальцев с такой художественной силой, что они облекаются живой плотью, надолго остаются в памяти читающего, убеждая своей своеобразной правдивостью.
Роман кончается символическим изображением надвигающейся тьмы. Тьма окутывает новых пришельцев, тьму принесли они с собой. Тьма расстилается на горизонте и не имеет конца.
В «Пирамиде» Голдинг решал проблемы менее отвлеченные, чем в «Шпиле», хотя и в обычном для него философском аспекте. В добропорядочном захолустье, которое описывает здесь автор, живут и порок, и моральные извращения, и безумие. В замкнутый круг порока вовлечен герой книги Оливер, и из этого круга Голдинг не видит или, во всяком случае, не показывает выхода. Он рисует ограниченность, злобу, жестокость человека и, не видя ничего другого, говорит, что предостерегает. Философия его в своей сути негативна, и отсюда тот замкнутый круг, в котором вращаются персонажи его книг. Голдинг всегда упорно опровергал суждения критиков о его пессимизме. Он никогда не хотел принимать той расшифровки характера его мировоззрения и его книг и образов, которую встречал в критических статьях и книгах о своем творчестве. Тем более он оспаривал определение его прозы как модернистской.
В первых романах Голдинг, как мы видели, стремился своеобразно истолковать философию истории, прибегая при этом к полуфантастическим образам и намеренно создавая необычные ситуации. Книга, написанная им после «Наследников», строго говоря, не может быть названа романом. Это скорее художественная притча для истолкования все той же волнующей Голдинга проблемы сущности человека. Ряд английских критиков понял ее как обращение к архетипам.
Если не содержание, то характер и настроенность новой книги Голдинга можно было предвидеть. Спор с автором о пессимизме и модернизме давно пришел к концу: спорить стало уже не о чем. Все стало на свои места.
ответ на требование общества к большому художнику сказать свое слово об Англии и в этом контексте попытаться самому понять мрак и распад личности, которые царят сегодня в человеческих душах, ту цену, которую нам приходится платить за самообольщение»,_ с горечью писал о романе английский критик У. Уэбб *.
Рисуя «деятельность» Софи, задавшейся целью исследовать глубины секса (деятельность террористки Тони названа, но не показана и создается впечатление, что образ попросту «выпал» из романа)/ Голдинг спускается в последние круги ада. Кражи в лондонских магазинах в компании своего очередного любовника Джерри и его друга, в прошлом наемного убийцы, кажутся Софи пресными: ей нужны деньги, большие деньги, а не какие-то сотни фунтов, выручаемые сравнительно легко во время ночных налетов на магазины (особенно пакистанцев и выходцев из Вест-Индии-любопытная деталь!). Поэтому в голове молодой женщины созревает «гигантский» план: украсть ребенка миллионера или даже отпрыска лица королевской крови. Видимо, не случайно Голдинг подчеркивает контраст между безобразием Мэтти, душа которого прекрасна, и ослепительной красотой Софи, для которой нет ничего запретного, никаких табу. Но структура книги, сочетание в ней двух эпизодов, имеющих между собой очень мало общего, едва ли объясняется достаточно банальным и далеко не новым в мировой литературе приемом контраста. Даже если образы Софи и Тони (как и образы почти всех героев романа Голдинга) аллегоричны, связь их с Мэтти и его судьбой туманна и выдает «усталость мастера», на которую указывал Уэбб и приведенной выше рецензии.
Человек с наполовину обгоревшей кожей лица и черепа темной тенью идет по страницам романа. Точное воплощение противоречий современной мысли Запада, в том числе и противоречий самого Голдинга,- он столь же добр, отзывчив и порядочен в своих поступках, в житейском поведении, сколь уродлив внешне. Но зачем тогда нужна еще и фигура, столь омерзительная для любого нормального восприятия,- фигура приличного на вид старика, растлевающего малолетних и никогда не забывающего о том, что если жертва запротестует, есть верный способ заставить ее замолчать? Каким образом слились и смешались добро и зло в сознании Голдинга? Почему он показывает, что Мэтти сочувствует и симпатизирует Себастиану Педигри?
Идеология пессимизма и эстетика модернизма сформулированы в «Зримой тьме» совершенно отчетливо. С полной очевидностью в ней выступает и эстетика Голдинга, с которой мы знакомы по его более ранним романам. Только с меньшим совершенством и блеском. Это действительно книга «усталого пророка». А тот гуманизм, о котором писатель любил рассуждать и спорить, приобретает здесь явно пораженческий характер. Книга дышит безнадежностью.
Закончив «Зримую тьму», Голдинг спеша стал писать новую книгу. Он торопился с нею, заставляя литераторов Великобритании гадать о том, чем вызвана эта спешка после длительного молчания, предварившего недавно опубликованный роман.
Пастор Колли и его трагическая гибель в результате жестокости и душевной грубости издевающихся над ним людей играют важную роль не только в рассказе Талбота, но в воспитании его собственной личности.
История определенного отрезка жизни героя Сэма Маунтджоя рассказывается им самим. Чтение и осмысление романа осложняется его формой: время действия непрерывно и произвольно смещается. Сэм вспоминает прошедшие годы своей жизни, причем по кускам, не придерживаясь временной последовательности. Сложный клубок этих воспоминаний, переданный через внутренний монолог, «монтируется» не сразу, и все встает на свои места лишь к концу книги.
Сэм Маунтджой родился в трущобах большого города и рано узнал уродливую изнанку жизни. Ничто не способствовало его моральному воспитанию. Став художником и обнаружив незаурядный талант, Сэм в то же время тянется к самым низменным наслаждениям. В эпизоде с Беатрисой перед читателем выступает эгоист, лишенный каких-либо сдерживающих принципов. Что приводит Маунтджоя к коммунистам, в книге остается невыясненным. Попав во время второй мировой войны в плен в фашистский концлагерь, Сэм готов предать своих, лишь бы не подвергнуться пытке. Таково «смонтированное» содержание романа.
«Вина и моральное падение показаны здесь интроспективно, через размышления над ними героя,- писал английский критик Дж. Хоу.- И этой интроспекции в книге больше чем достаточно». * Не приходится спорить с тем, что важные явления современной общественной жизни, о которых говорится в книге, раскрыты лишь в той мере, в какой это необходимо для решения этических проблем, стоящих перед автором, и даются пропущенными через сознание Маунтджояя Но это, как мы уже убедились, в творчестве Голдинга закономерно. Даже здесь, обратившись, казалось бы, к остро актуальной тематике войны, фашизма, человеческого братства в борьбе с общественным злом, Голдинг уклонился от какого-либо решения конкретно-исторических проблем. Писатель уходит от них в сторону отвлеченных философских и этических обобщений. Его по-прежнему интересует не явление, а причины существования зла.
Как показывают романы и личные высказывания Голдинга, писателю чужда догматическая религиозность. Однако в основе мировосприятия художника,безусловно, лежит представлеиие о наличии в мире божественного начала. и ищет компромисса. Объяснение зла в «человеческой натуре» первородным грехом, признание которого критика ищет у Голдинга так же, как и у Грина, в романах Голдинга далеко не очевидно. Не объясняют его и фрейдистские представления, которые Голдингу, бесспорно, присущи.
Наследники
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
Эта и ещё 2 книги за 299 ₽
В далеком прошлом живет небольшое племя неандертальцев: пара стариков, четверо мужчин и женщин, два ребенка. Члены клана соблюдают строгую иерархию, проводят обряды, сообща добывают пропитание и изо всех сил заботятся друг о друге. Скудность только зарождающейся речи они компенсируют телепатией.
В один далеко не прекрасный день неандертальцы встречают группу других, новых людей – кроманьонцев. У них есть лодки с парусами, луки, веревки и прочие диковинки, облегчающие жизнь.
Кроманьонцы относятся к неандертальцам как к неразумным дикарям и под видом мнимой помощи совершают страшный поступок. Вскоре противостояние двух представителей человеческих племен приводит к необратимым и очень печальным последствиям…
Оформите покупку на ЛитРес, чтобы читать онлайн или скачать этот роман о противостоянии Добра и Зла.
«Наследники» – второй и самый любимый, по признанию Голдинга, его роман, в котором получили развитие его размышления о происхождении зла, впервые прозвучавшие в «Повелителе мух».
Плейстоцен, 40 000 лет до нашей эры. Племя неандертальцев, которые лишь недавно научились использовать огонь и примитивные инструменты и только-только осваивают речь, сталкивается с племенем людей, стоящих на следующей ступеньке эволюции, – людей с поразительно изощренным умом и удивительной ловкостью…
Отзывы на книгу « Наследники »
Жили-были неандертальцы, перемещались с места на место, добывали еду, никого не трогали. Но тут пришли кроманьонцы – и взяли, что хотели.
В книге присутствует элемент фантастики: эволюция происходила постепенно, поэтому вероятность, что представители данных групп древних людей когда-то встречались, не то что очень мала, а сводится к нулю. Кроме того, неандертальцы Голдинга для общения используют не только живую речь, но и телепатию.
Основная мысль легко прослеживается: ума и красоты у кроманьонцев прибавилось, вот только используют они их настолько не по назначению, что неандертальцы выглядят людьми с более высокими моральными принципами. Деградация, в общем, налицо.
Язык и стиль великолепны, правда, к ним нужно немножко привыкнуть: большая часть повествования ведётся с позиции неандертальцев. Герои живые, им сочувствуешь, за них переживаешь. Параллельно читала книги про Ганнибала Лектера, и не раз ловила себя на мысли: как же там Фа и Лок? И Голдинг смог этого добиться при довольно скучном сюжете. Удивительно просто.
Прошлого призрачный гул.
Тени пещерного века.
Тайны, но чуть не уснул
Я, про прогресс человека
Текст запуская в свой мозг.
Что это. Стаи метафор
Били десятками розг
По адекватности. Автор
Про первобытных людей
Очень приветствую прозу.
Но это мрак из идей,
Что приравняю к наркозу.
Я поведу свой фрегат.
Неандертальцы, покеда.
Предок, прощай. Давний брат.
Призрак далекого деда.
Уильям Голдинг. Наследники
(Отрывок)
…Мы, в сущности, почти ничего не знаем о том, как выглядел неандерталец, но все… дает основание предполагать, что он был покрыт густой шерстью, уродлив с виду или даже омерзителен в своем непривычном для нас облике, с покатым и низким лбом, густыми бровями, обезьяньей шеей и коренастой фигурой… Сэр Гарри Джонстон в своей обзорной работе о происхождении современного человека «Изложения и переложения» утверждает: «Смутная память о таких гориллоподобных чудищах, с их изворотливым умом, неуклюжей походкой, шерстистыми шкурами, крепкими зубами и, вероятно, каннибальскими вкусами, быть может, и породила образ людоеда в народном творчестве…
Г.Д. Уэллс. Очерк истории
ОДИН
Лок бежал во всю прыть. Он пригнул голову и держал терновую палицу над землей, чтоб лучше сохранять равновесие, а второй, свободной рукой разметывал рои трепетно витающих почек. Лику со смехом скакала на нем, одна ее рука вцепилась в каштановые завитки, которые густились у него на загривке, сползая книзу по хребту, другая же прижимала к его шее малую Оа. Ноги Лока были сообразительны. И они видели. Они сами несли его в обход обнаженных, торчащих корней меж буковыми деревьями, сами перепрыгивали там, где вода лужами лежала поперек тропы. Лику колотила его пятками в брюхо.
Но его ноги стали упираться, он свернул и замедлил бег. Теперь они оба услыхали реку слева близ тропы, еще невидимую глазу. Буки здесь поредели, кустарник отступил, и, прямо перед ними оказалась хлюпкая, ровная болотина, где раньше всегда было бревно.
Агатистая болотная вода лежала перед ними и простиралась вбок, в сторону реки. Тропа вдоль нее убегала дальше на той стороне, где подымался склон, а потом исчезала меж деревьев. Лок радостно ухмыльнулся, подступил к воде еще на два шага и замер. Ухмылка на его лице потускнела, и он разинул рот так широко, что нижняя челюсть отвисла. Лику соскользнула к нему на колено и спрыгнула наземь. Она поднесла головку малой Оа к губам и глядела поверх нее.
Лок засмеялся от растерянности.
Он зажмурил глаза, нахмурился и увидал бревно. Тогда оно лежало поверх воды одним концом по эту, а другим по ту сторону, серое и трухлявое. А когда добежишь по нему до середины, почувствуешь, что под тобой всплескивает вода, ужасная вода, местами очень глубокая, мужчине по самые плечи. Вода эта не была бессонной, как река или водопад, она теперь спала, лежа у реки, но справа просыпалась и текла по пустынным топям, чащобам и трясинам. Так уверен был он в этом бревне, всегда верно служившем людям, что опять открыл глаза и заухмылялся было, будто спросонок, но бревно ушло.
Фа рысцой прибежала по тропе. Новый человечек спал у нее на спине. Она не боялась его уронить, потому что чувствовала, как он ручонками стискивает шерсть у нее на загривке, а ножками цепляется за щетину на спине, но все же бежала осторожно, чтоб его не разбудить. Лок заслышал ее поступь еще раньше, чем сама она показалась под буками.
Она подошла к воде вплотную, взглянула, принюхалась, потом с укором повернулась к Локу. Говорить для нее надобности не было. Лок в ответ затряс головой.
— Нет, нет. Я не уволок бревно, чтоб насмешить людей. Оно ушло само.
Он широко развел руками, показывая, как невозвратима пропажа, увидал, что она его поняла, и опять уронил руки.
Она тянулась к буку, где ветка торчала из ствола, понурясь, как длинная, обвислая шея, высовывалась на свет, а потом взбрасывала кверху целую охапку зеленых и еще бурых почек. Лок отвлекся от ненайденного бревна и усадил Лику на извилину. Теперь он, стоя сбоку, приподымал и наваливался, потихоньку пятясь шаг за шагом, и вот ветка хрустнула.
Он выпустил ветку и шмякнулся задом оземь. Ветка мигом распрямилась, и Лику взвизгнула от восторга.
Но Лок стал тянуть опять, и Лику, с визгом, и смехом, и укорами, летала вместе с охапкой листков низко, почти над самой водой. А Фа поглядывала на эту воду, и на Лока, и опять на воду. Она все хмурилась.
Ха подоспел по тропе, проворно, но не бегом, у него было больше мыслей, чем у Лока, и этот мужчина выручал людей при всех и всяческих невзгодах. Когда Фа его кликнула, он отозвался, но не сразу, а первым делом глянул на осиротевшую воду, потом влево, где под сенью буков проглядывала река. Потом он прислушался и принюхался к лесу, проверил, нет ли там кого, кто незвано мог туда вторгнуться, и, уже только когда совершенно уверился в безопасности, опустил палицу и стал на колени у воды.
Его палец указывал на борозды под водой, где проволоклось бревно. Закраины их были все еще отчетливы, и неразмытые комья земли лежали в загогулинах. Ха скользнул взглядом по этим загогулинам вплоть до их исчезновения в темной глуби. Фа глянула на другую сторону, откуда прерванная здесь тропа убегала вдаль. И там, в том месте, где раньше лежал дальний конец бревна, земля была разворочена. Фа молча спросила Ха, и губы его ответили:
— Один день. Может, два. Не три.
А Лику все взвизгивала и смеялась.
На тропе появилась Нил. Она слегка постанывала, как это бывало с ней от усталости и проголоди. Но, хоть шкура на ее огрузлом теле одрябла, груди все равно оставались упруго налитыми, и вокруг сосков белело молоко. Конечно, проголодаться мог кто угодно, но ни в коем случае не новый человечек. Нил глянула на него, увидела, что он цепко висит на шерсти Фа и спит, потом подошла к Ха и притронулась к его руке.
— Почему ты оставил меня одну? Ведь ты же видишь больше Лока внутри головы.
Ха ткнул пальцем в сторону воды.
— Я спешил, чтоб увидать бревно.
Теперь эти трое уставились друг на друга. А потом, как обычно бывало у людей, чувства их слились воедино. Фа и Нил сопереживали все то, о чем Ха думал. Он думал, что должен непременно найти бревно на прежнем месте, ведь если вода забрала бревно иди же бревно уползло само, людям придется идти в обход болота еще целый день, а это означает опасности и такие тяготы, каких они еще не знавали.
Лок навалился на ветку всей тяжестью и уже не отпускал. Он утихомирил Лику, она слезла наземь и стояла с ним рядом. Старуха приближалась по тропе, они уже заслышали ее шаги и дыхание, вот она обогнула последние стволы. Седая и щуплая, она брела сгорбясь, отрешенная от всего, она целиком ушла в себя и только оберегала обернутую листьями ношу, которую обеими руками прижимала к своим старческим, сморщенным грудям. Люди стояли гурьбой и встретили ее благоговейным молчанием. Она тоже не вымолвила ни слова, но с безропотным терпением ждала, что будет дальше. Она только приспустила свою ношу и сразу подняла опять, чтоб напомнить людям, как безмерно важна эта тяжелая ноша.
Лок заговорил первый. Он обратился ко всем сразу, упиваясь словами, срывавшимися с его уст, смеясь и очень стараясь насмешить остальных. А Нил опять постанывала.
Наконец Мал откашлялся. Он стал выпрямляться, налегая на палицу и медленно перехватывая ее руками. Он оглядел воду и людей, одного за другим, а они все ждали.
Он разжал одну руку и возложил ладонь себе на темя, будто хотел удержать в голове ускользающие видения.
— Мал не старый, он висит на спине у матери. Воды много больше не только здесь, но вокруг нашей тропы. Один мужчина умный. Он велит другим взять поваленное дерево и…
Его глубоко запавшие глаза с мольбой обратились к людям, он звал их сопереживать то, что видел сам. Потом кашлянул опять, очень тихо. Старуха бережно приподняла ношу.
Ха наконец заговорил:
Старик вздохнул и убрал руку с головы.
— Найдите поваленное дерево.
— Стойте. Ха тут. Фа там. И Нил тоже. Лок! Бревно легко подалось кверху. Но обломки сучьев цеплялись за кусты, когда люди тяжко волокли его к темной болотине. А солнце опять спряталось.
Когда они наконец доволокли бревно до воды, старик нахмурился и глянул на развороченную землю по ту сторону.
— Пускайте бревно плыть.
Люди испустили крик облегчения и радости. И этот самый миг солнце почему-то избрало для того, чтоб опять выглянуть. Теперь весь мир будто бы разделял их светлую радость. Они благодарили Ха, хлопая ладонями по ляжкам, а Лок делился своим торжеством с Лику.
— Понимаешь, Лику? Бревно теперь лежит поперек воды. Ха очень много видит внутри головы!
Когда все умолкли, Мал указал палицей на Фа.
Фа нащупала нового человечка. Ее густая грива прикрывала его полностью, и люди не увидали ничего, но ручонки и ножки цепкой хваткой сжимали непокорные завитки ее шерсти.
Фа подступила к самой воде, растопырила руки, ловко побежала по стволу, спрыгнула с верхушки и стала рядом с Ха. Новый проснулся, глянул через ее плечо, одной ножкой перехватил завиток шерсти и опять заснул.
Нил нахмурилась, сдвинула брови. Она откинула назад завитки над глазницами, пригладила их, страдальчески сморщилась и побежала по бревну. Руки она воздела высоко над головой и на середине бревна стала выкликать:
Бревно начало прогибаться и увязать в топком дне. Нил добежала до тонкой верхушки, высоко подпрыгнула, ее туго налитые груди всколыхнулись, и вдруг она оказалась по колено в воде. Она взвизгнула, выволокла ноги из трясины, ухватилась за протянутую руку Ха и долго потом тяжко дышала и содрогалась уже на твердой почве.
Мал подошел к старухе и сказал смиренно:
— Теперь хочет ли она перенести это туда?
Фа наклонилась к Лику:
Лику вынула изо рта малую Оа и потерлась густыми рыжими завитками о бедро Лока.
От этого у Лока внутри головы будто засияло солнце. Он широко разинул рот, и смеялся, и приговаривал, обращаясь к людям, хотя обрывочные видения, мелькавшие в его голове, едва ли соответствовали тем словам, которые сыпались изо рта. Он видел, как Фа ответно смеется с ним и даже Мал невесело улыбается. Но Нил предостерегла:
— Осторожно, Лику. Держись крепче.
Лок дернул Лику за рыжий завиток.
Лику ухватилась за его руку, одной ногой уперлась ему в колено и легко взобралась вверх по завиткам на хребте. Малую Оа она держала в теплой руке и пристроила снизу к его шее. Она крикнула:
Лок отошел назад к тропе под буками. Он исподлобья глянул на воду, начал разбег, но тут же остановился. Люди по ту сторону воды засмеялись. Лок забегал взад и вперед, но всякий раз осаживал себя у самого бревна. Он кричал:
— Глядите, какой Лок могучий прыгун!
Гордясь собой, он ринулся вперед, но опять, уже не гордясь, присел и повернул назад. Лику подскакивала у него на спине и визжала:
Голова ее моталась по его темени. Наконец он подошел к воде и, как Нил, высоко воздел руки.
Теперь даже Мал ухмылялся. Лику захлебнулась смехом и умолкла, из глаз ее капала вода. Лок спрятался под буком, а Нил от смеха хваталась за грудь. Потом Лок опять выскочил. Он ринулся вперед, пригнув голову. По бревну он пробежал с зычным криком. Потом прыгнул, очутился на суше, повернулся одним скачком и долго еще скакал и потешался над побежденной водой, покуда Лику не стала икать у него над ухом, а остальные только хватались друг за друга.
Наконец они угомонились и Мал шагнул вперед. Он кашлянул, глянул на людей и робко скривился:
Ха шел вброд и страдальчески скалился от холодного прикосновения воды. Он выловил конец палицы, а Мал крепко держался за другой конец. Потом Ха ухватил запястье Мала, и они оба стали барахтаться в болотине, будто боролись меж собой. Мал высвободился и на карачках прополз вперед, к суше. Там он спрятался от воды за толстым стволом бука, лег, скорчился и весь дрожал. Люди тесно обступили его. Они присели и терлись об него телами, они сплели руки, чтоб защитить и приютить его. Вода с него уже стекла, и на шкуре оставались лишь мелкие капли. Лику проскользнула в середину и прильнула животом к его голеням. Только старуха все ждала недвижно. Люди плотно окружали Мала и сопереживали его дрожь.
Люди вокруг Мала расступились, и он встал на ноги. Он все еще дрожал. Дрожь эта не просто подергивала шкуру, но пронизывала насквозь, так что палица у него в руках ходила ходуном.
Теперь уши людей улавливали новый звук, это был шум, столь неумолчный и всепроникающий, что не было нужды напоминать друг другу, откуда он. За прогалиной начинался крутой подъем, каменистый и бесплодный, в редких местах утыканный низкорослыми деревцами; здесь обнажался костяк земли, гладкие серые каменные суставы. За подъемом, в межгорье, была долина, и оттуда река низвергалась вниз могучим водопадом с высоты вдвое выше самого высокого дерева. Люди молча прислушивались к отдаленному реву воды. Потом они переглянулись, стали смеяться и болтать. Лок объяснил Лику:
— Сегодня ты будешь спать у падающей воды. Ведь она не ушла. Ты помнишь?
— Я вижу внутри головы воду и пещеру.
Здесь Мал остановился и закашлялся, и они поняли, что надо дать ему передохнуть. Лок взял Лику за руку.
Склон подымался к долине, а впереди громоздилась гора. Слева склон обрывался, и там утес нависал над рекой. На реке был остров, который так круто вздымался кверху, будто встал на дыбы и одним концом упирается в водопад. Река низвергалась по обоим бокам острова потоком, здесь узким, но поодаль широким и могучим; а куда она низвергалась, никто не мог видеть за брызгами и летучей дымной пеленой. На острове росли деревья и густой кустарник, но конец его, вздыбленный наперекор водопаду, был будто застлан густым туманом, и река по бокам только слабо поблескивала.
Мал тронулся дальше. К истоку водопада вели два пути, один извилисто уходил вправо и подымался меж скал. Хотя так идти было бы легче для Мала, он пренебрег этим путем, видимо, потому, что больше всего жаждал поскорей добраться до места и обрести покой. Он решительно повернул влево. Здесь изредка попадались кустики, которые помогали удержаться на гриве утеса, и, когда они пробирались поверху, Лику опять заговорила с Локом. Шум водопада вылущил жизнь из ее слов и оставил лишь вялую шелуху.
Лок ударил себя в грудь. Он закричал громко, чтоб слышали все люди:
— Я вижу, как Лок находит дерево, где густо сидят почки…
Ха стоял рядом с ягодами в горсти. Он высыпал ягоды на ладонь Лику, и она ела, уминая губами; малая Оа сиротливо торчала у нее под мышкой. Лок вспомнил, что и сам хочет есть. Теперь, когда они ушли из промозглой зимней пещеры у моря и не собирали уже горькую, несвежую на вкус еду по отмелям и соленым болотам, он вдруг увидал лакомый корм: мед и молодые побеги, луковки и личинки, сладостное и запретное мясо. Он подобрал камень и стал бить по голой скале у себя над головой, будто долбил твердое дерево.
Нил сорвала с палицы сморщенную ягоду и положила в рот.
— Видали, как Лок бьет скалу в бок! Над ним смеялись, а он дурачился, делал вид, что подслушивает у скалы, и кричал:
— Просыпайтесь, личинки! Вы не спите?
Но Мал уже вел их дальше.
Чело утеса слегка отклонялось назад, и вместо того, чтоб перелезать через избороздившие его морщины, люди могли пройти кружным путем над рекой, бурной в нижнем ее течении, за сумятицей у подножия водопада. Тропа с каждым шагом становилась все круче, головокружительный подъем по скатам и уступам, расщелинам и валунам, где было одно спасение цепляться ногами за малейшую неровность, а скала под ними опрокидывалась вспять, и воздушная пустота отделяла их от дымной пелены и острова. Здесь стервятники парили уже под ними, будто черные хлопья вокруг костра, хвостатые травы в реке колыхались, и только по неверным проблескам меж стеблей угадывалась вода; остров же, вздыбленный наперекор водопаду, вразрез порогу, откуда изливался потоп, был недосягаем, как месяц на небе. Дальше утес клонился долу, будто разглядывал свою подошву в воде. Хвостатые травы были очень высоки, выше многих мужчин, они колыхались под взбиравшимися людьми взад и вперед, размеренно, точно бьется сердце или плещет морской прибой.
Лок вспомнил, как звучит клекот стервятников. Он замахал на них руками.
Новый человечек шевельнулся на спине у Фа, крепко перехватил шерсть ручонками и ножками. Ха продвигался очень медленно, с осторожностью неся свое грузное тело. Он полз на четвереньках, его руки и ноги сгибались и подтягивались по каменной круче. Мал заговорил опять:
Они угадали это по губам, когда он обернулся, и тесно обступили его. Здесь тропа расширялась, и места хватало для всех. Старуха положила руки на край обрыва, чтоб легче было удерживать ношу. Мал скорчился и кашлял так долго, что плечи свела судорога. Нил присела рядом и одной рукой обхватила его живот, а другой плечо.
Лок глядел в даль за рекой, чтоб забыть о голоде. Он раздул ноздри и сразу же был вознагражден смесью всевозможных запахов, потому что туман над водопадом до крайности обострял всякий запах, подобно тому как дождь живит и освежает яркость полевых цветов. Были тут и запахи людей, у каждого свой собственный, но непременно слитый с запахом топкой тропы, по которой они прошли.
Это так ощутимо подтверждало близость их летнего стойбища, что он засмеялся от радости и повернулся к Фа с вожделением, несмотря на весь свой голод. Дождевая вода, которая окропила ее в лесу, высохла, и густые завитки у нее на загривке и вокруг головы нового человечка были искристо-рыжие. Лок протянул руку и коснулся ее груди, а она тоже засмеялась и откинула волосы с ушей за плечи.
— Мы найдем еду, — сказал он, разевая свой широкий рот, — и ляжем вместе.
Едва он упомянул о еде, голод стал таким же осязаемым, как запахи. Он опять повернулся к обрыву, где чуял старухину ношу. И сразу не стало ничего, только пустота вокруг да дымная пелена от водопада наплывала на него из-за острова. Он был внизу, распластанный по скале, и цеплялся за ее шероховатости пальцами рук и ног, как лиана своими усиками. Он видел хвостатые травы через просвет у себя под мышкой, они не колыхались, а будто застыли в это мгновенье небывалой зоркости. Лику верещала над обрывом. Фа лежала ничком у самого края и стискивала его запястье, а новый человечек скулил и пытался выпутаться из ее волос. Остальные люди спешили назад. Ха был виден выше ляжек, он действовал осторожно, но быстро и уже наклонился, чтоб ухватить второе запястье. Лок чувствовал, что ладони их вспотели от ужаса. Поочередно подтягивал он кверху то ногу, то руку, покуда не вполз на тропу. Он перекатился набок и зарычал на хвостатые травы, которые теперь опять колыхались. Лику выла. Нил наклонилась, прижала ее голову к себе меж грудей и стала успокаивать, поглаживая по шерстистой спине. Фа рывком повернула Лока к себе.
Лок упал на колени и поскреб щетину под губой. Потом указал на водные брызги, которые летели к ним через остров.
— Старуха. Она была вон там. И это.
Стервятники взмывали под его рукой в воздухе, обтекавшем утес. Фа отпустила Лока, когда его голос мужчины заговорил про старуху. Но он все глядел ей в лицо.
Оба совсем ничего не понимали и умолкли. Фа опять хмурилась. Эту женщину нельзя было обмануть. Что-то невидимое исходило от старухи и витало в воздухе вокруг ее головы. Лок заклинал ее:
— Я повернулся и упал.
Фа закрыла глаза и сказала сурово:
Нил уводила Лику за остальными. Фа пошла следом, будто Лока не было на свете. Он покорно побрел за ней, понимая свою оплошность, и все же бормотал на ходу:
— Я повернулся к ней…
Люди сбились в кучку поодаль на тропе. Фа крикнула им:
— Здесь ледяная женщина.
Впереди и выше Мала была падь, забитая слежавшимся снегом, покуда еще недоступным солнцу. Собственная тяжесть и мороз, а на исходе зимы ливневые дожди уплотнили его в лед, который угрожающе нависал, и между подтаивающей кромкой и подогретой скалой струилась вода. Хотя прежде люди ни разу не видали, чтоб ледяная женщина еще жила в этой пади, когда они возвращались из своей зимней пещеры у моря, никому не пришла мысль, что Мал привел их в горы слишком рано. Лок забыл про свой неудачный прыжок и про удивительную, непередаваемую новизну запаха водных брызг и побежал вперед. Он остановился рядом с Ха и закричал:
Остальные подхватили крик:
Средь неумолчного грохота водопада голоса их были ничтожны и бессильны, но стервятники все же услыхали и встревожились, а потом плавно продолжали полет. Лику кричала и подбрасывала малую Оа, хотя сама не знала зачем. Новый человечек опять проснулся, облизнул губки розовым язычком, как котенок, и выглянул сквозь завитки за ухом у Фа. Ледяная женщина свисала выше и впереди людей. Хотя смертоносная вода истекала из ее чрева, она не шевелилась. Люди замолчали и поспешили прочь, покуда она не скрылась за скалой. Безмолвно дошли они до скал у водопада, где могучий утес разглядывал свою подошву в белых бурунах и водоворотах. Почти на уровне их глаз выгибался прозрачный свод и вода перехлестывала через порог, такая прозрачная, что все было видно насквозь. Водоросли здесь не колыхались медленно и плавно, а неистово трепетали, будто порывались убежать. Близ водопада скалы были мокры от брызг и папоротники свисали над пустотой. Люди едва глянули на водопад и быстро полезли дальше.
Над водопадом река текла через долину в межгорье.
Теперь, на исходе дня, солнце спустилось в долину и пламенело в воде. По ту сторону река омывала крутобокую гору, черную и отвернувшуюся от солнца; но эта сторона не была такой неодолимой. Здесь был косогор, наклонный уступ, который отлого смыкался с другим утесом. Лок не стал глядеть на остров, где никто из людей не бывал, и на гору по ту сторону долины. Он заспешил вслед за людьми, вспомнив, как безопасно на этом уступе. Ничто не грозило им снизу, из воды, потому что течение унесло бы всякого врага в водопад; а утес над уступом был досягаем только для лис, козлов, людей, гиен и птиц. Даже спуск с уступа к лесу прикрывала такая теснина, что ее мог отстоять один человек, вооруженный палицей. И по этой тропе на крутом утесе над тучами брызг и мятущимися водами не ходило никакое зверье, ее проторили лишь ноги людей.
Когда Лок обогнул поворот в конце тропы, лес позади него уже померк и тени из долины взлетали к уступу. Люди шумно располагались на уступе, но Ха с размаху опустил палицу, так что тернии на конце вонзились в землю у его ног. Он согнул колени и принюхался. Люди сразу умолкли и выстроились в полукруг перед отлогом. Мал и Ха с палицами наготове крадучись взобрались на невысокий земляной склон и оглядели отлог.
Потом склонила над глиной лицо и дунула. В глубине отлога стоял высокий утес со впадинами по обоим бокам, и в этих впадинах были сложены кучи хвороста, сучьев и толстых веток. Старуха проворно сходила к кучам и принесла сучья, листья и рассохлое, трухлявое бревнышко. Все это она уложила на распластанной глине и стала дуть, покуда вслед за струйкой дыма не взмыла в воздух первая искра. Ветка затрещала, красный с синеватым отливом язычок пламени лизнул дерево и выпрямился, так что щека старухи с теневой стороны зарделась и глаза блеснули. Она опять сходила к впадинам, подбросила еще дров, и огонь явил взгляду все великолепие своего пламени и ярких искр. Она стала приминать сырую глину пальцами, выравнивая края, и теперь огонь сидел посреди плоского круга. Тогда она встала и сказала людям: