У меня есть претензия что я не ковер не гортензия

02.01.202425.11.2022 admin 0 Comments

У меня есть претензия что я не ковер не гортензия

Опубликовано в журнале НЛО, номер 2, 2011

Невозможно, вглядываясь в смутные фотографии 1930-х и начала войны, выделить какое-то отдельное сильное индивидуальное чувство или черту Александра Введенского. На этих фотокарточках поражает некоторая общность и обобщенность (и даже осредненность, “безликость”) выражения — и при этом все же проникновенность — этого лица — всегда он там в официальной и вежливой белой рубашке и галстуке. Нет предмета или детали, с которыми он играет. В отличие от его друзей: утрированного выражения Хармса и веселого Олейникова, значительного Заболоцкого — на фотографиях Введенского предстает благородный, спокойный и красивый, но некий обобщенный (и хочется даже добавить — “советский”) человек. Тем сильнее контраст, казалось бы, его стихов, — например, из произведения “Гость на ко не”: “Вечер был. Не пом ню твердо, было все чер но и гордо. Я забыл существова нье / Слов, зверей, воды и звезд”. Или: “Мы не верим, что мы есть” (“Очевидец и крыса”), или: “и море ни чего не значит” (“Конч ин а моря”), можно приводить и другие многочисленные примеры. Вроде бы артистическое противопоставление очевидно. Но сплошное “онтологическое отрицание” (которое есть своеобразная апофатика) способно вдруг обернуться жалобой, элегией, плачем. Если всмотреться в его самые значительные вещи — “Мне жалко, что я не зверь…”, “Элегия”, — то смысл выражения отрешенного и при этом все- приемлющего лица проясняется. И тотальность страдания, и абсурдность вдруг оказываются притяжением и стягиванием к себе несоединимых и противоречащих, казалось бы, друг другу предметов мира. “Возможность Бога” перестает быть гадательностью, а становится апофатической теоремой. Везде проявлена тотальность этого “жалко”, но главное скрыто в повторяющихся и продлевающихся частицах отрицания и “античастицах”, которые словно бы предстают — от противного — частицами приятия и утверждения. “Не понимание” становится “непониманием” (об этом писали исследователи, да и сами “чинари”) — то есть более сложной, рефлексивной формой утверждения, апологетики, теодицеи (в которой зло и нищета поддерживают стропила или сами становятся арматурой мира). Мы заранее отметили (выделили жирным шрифтом) эти частицы и “античастицы” (которые — носители “положительного заряда”) в предшествующих процитированных строках, но особенно это сильно в стихотворении “М не жалко.”. Мы выделяем “не (ни)” как явную частицу отрицания и отдельно, и в составе слов, а также “противоположную” и сопряженную, “палиндромически созвучную и союзную ей” частицу “ен” — в сочетании с “не” она видится некоторой скрепкой (скрепой), которая, несмотря на всеотрицательность, способна вместе с “не” соединять части мира (этот краткий звук подобен первому, но идет словно бы навстречу ему). Также будут отмечены аналогично частицы “но”- “он” или близкие к ним созвучия (в некоем игровом акустическом поле такие пары можно уподобить двуединству неразрывной пары отрицания-созидания “инь”-“ян”). В указанном произведении вначале господствует “не”, хотя оно подчинено страдательному сожалению о том, что он не тот, иной, другой, первый, второй, третий, — для Введенского ведь башня и дом не подчиняются обобщающему слову вроде “здание”. “М не. не зверь. по си не й дорожке.подожди не м но жко… для рассмотре ни я ни чтож ны х листьев. М не жалко что я не звезда бегающая по не босводу в поисках точ но го г не зда он а на ходит себя и пустую зем ну ю воду, ни кто не слыхал.” Но дальше появляется “ен” (или близкие к ним): “ее назнач ен ие ободрять собств ен ным молчани ем рыб” — все же здесь конструкции еще более сложного свойства, где “утверждение”- “отрицание” пространственно соединены, “слиплись”: “ени”, “енны”, “нием”. “Еще есть у ме ня прет ен зия / что я не ковер, не горт ен зия” — такой рефрен стихотворения видится структурным определением всей поэтики Введ ен ского (в его имени тоже скрыто “ен”). Здесь мир отрицательных импульсов и притяжений на миг уравновешивается — и лицо поэта способно удержаться в этом зыбком мире реализма и втянуть, притянуть к себе все это, казалось бы, постороннее: этот ковер, по которому проскользили их взгляды, этот цветок, их философские веселые разговоры, ночь за окном, вино в середине стола, ожидание ежечасной смерти по ордеру, эти лица, это вино, эти карты в руках.

И позже появляются стихи с соединением этих пар: “Вы не путайте сы ны / Д ен ь к он ца и дочь вес ны. / Страш ен, с ин ь и сед Потец” (“Потец”). Здесь примерно одинаковое количество частиц “отрицания” и “утверждения”. Да и еще раньше: “.не вижу сол не ч но го я пят на / а мир без сол не чных высоких пят ен / и скуп и пуст и не понят ен” (“Две птички, горе, лев и ночь”).

После проникновения в его стихи — именно тогда — усредненность правильного и отрешенного лица становится отрешенностью надмирного поэтического парения — этого человека, только что оторвавшегося (которого отвлекли) от игральных карт и липкого текучего вина, чтобы вглядеться в дуло фотообъектива, не вылетит ли птичка (или две?).

Источник

Мне жалко что я не звезда, бегающая по небосводу

Программный хит позднего Введенского, написанный на исходе тех времен, когда русский авангард совершал нечто похожее на географические открытия предыдущих веков, только в сфере словесности. Человек фиксирует в себе сожаление о том, что он – не что-то другое. Что-то, не «бегающее по небосводу», не «перелетающее вершины». Но сожаление логично переходит в страх того, что он – именно, чем является. Аналог ветхости и синоним неизвестности…

Другие статьи в литературном дневнике:

Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Ежедневная аудитория портала Проза.ру – порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

Источник

У меня есть претензия что я не ковер не гортензия

Александр Иванович Введенский

Собрание сочинений в двух томах

Том 1. Произведения 1926-1937

К началу шестидесятых годов поэзия Александра Введенского, довольно мало известная и при его жизни, казалась прочно забытой.

Успевшая потускнеть за два послевоенных десятилетия память о нескольких странных ленинградских писателях, за которыми не вполне оправданно закрепилось выразительное название «обэриуты», поддерживалась главным образом несколькими разрозненными страницами из «Случаев» Даниила Хармса и десятком стихотворений Николая Олейникова (который, кстати, членом ОБЭРИУ никогда не был). Эти вещи еще можно было встретить в нескольких ленинградских домах, но и они скорее считались курьезами домашних поэтов, пробами пера надумавших порезвиться детских писателей. Ни стихи, ни проза Введенского среди них не попадались, да и «детские» его сочинения, которыми он зарабатывал себе на хлеб, помнили в шестидесятые годы только те, у кого были дети или кто сами были детьми в тридцатые.

О «взрослых» произведениях Введенского все же кое-кто знал: Ахматова, которой Н. И. Харджаев накануне войны восторженно читал Элегию; Асеев, в начале 30-х годов публично осудивший обэриутов, а в 1938 году подаривший поэту свои «Высокогорные стихи» с надписью: «Александру Введенскому, детскому и недетскому»; В. Каверин, запомнивший впечатление от чтения Введенским своего романа Убийцы вы дураки в своем семинаре в Институте истории искусств, и, конечно, несколько уцелевших друзей. Едва ли, однако, даже те, кто помнили это имя, могли предполагать, что оно связано с одной из ярких страниц русской поэзии двадцатого века, несколько десятилетий дожидавшейся своего часа.

Казалось, этот час пробил в середине шестидесятых годов, когда Г. А. Орлов (ныне живущий в Новой Англии) и автор этих строк впервые стали перепечатывать на машинке произведения Введенского с его рукописей, сохраненных его близким другом Я. С. Друскиным (1902–1980).

Зимой 1966 г. мы посетили в Харькове вдову Введенского, у которой были найдены еще несколько важных рукописей, в том числе последней пьесы Где. Когда. Вскоре после того, по инициативе Г. Суперфина, в изданные на ротапринте материалы состоявшейся в 1967 г. в Тарту студенческой конференции включена была публикация двух стихотворений и небольших заметок о Введенском и Хармсе[1] (эти заметки, в течение нескольких лет остававшиеся едва ли не единственным печатным источником по Введенскому, пользовались на Западе, особенно в Англии и Италии, вниманием, явно превосходящим их значение). Предложенная нами довольно обширная публикация стихотворений Введенского включена была позднее в состав двухтомной антологии русской поэзии 1920-1930-х годов, которую готовила «Библиотека поэта». Дело дошло до корректуры, однако в последний момент набор был рассыпан. После этого ограничения на распространение произведений Введенского, исходившие от его друзей, надеявшихся на их издание хотя бы спустя четверть века после его гибели, были сняты, и тексты мгновенно разошлись во множестве копий (часто, увы, дефектных). В Ленинграде стихами Введенского особенно заинтересовались поэты и художники, близкие кругу Анри Волохонского и А. Хвостенко (особенно более молодые поэты, входившие в группу Хеленуктов); в Москве энтузиасты выпустили целую серию самиздатских публикаций под общим названием «ОБЭРИУ».

С конца 1960-х годов мы исподволь занимались подготовкой Полного собрания сочинений Введенского, изредка печатая отдельные его тексты в журналах. Тем временем интерес к имени Введенского стал возрастать и на Западе — несколько научных журналов перепечатали доступные материалы[2]. К сожалению, выпущенные под сенсационным заголовком переводы обэриутов Г. Гибиана, который воспользовался весьма неточными и не всегда правильно им понимаемыми текстами «бродячих» списков (среди них — Елки у Ивановых, дефектная русская публикация которой появилась в 1971 г.), оставляют желать много лучшего[3]. Подобный же упрек в неточности текстов, а также в их случайном подборе мы решились бы адресовать издателю вышедшего в том же 1974 г. первого собрания произведений Введенского[4] — В. Казаку, если бы последний не предупредил его, в своем любезном письме автору этих строк от 26 января 1978 г. оценивая эту книгу как сугубо предварительное «издание самиздатских случайных вещей Введенского, которыми я хотел пробить стену неизвестности этого поэта».

В основу настоящего издания положено первое полное и текстологически обоснованное собрание всех дошедших до нас произведений Введенского, выпущенное нами в издательстве «Ардис» в 1980–1984 гг[5]. Прошедшие с тех пор годы, если и не принесли каких-то сенсационных находок, позволили нам дополнить собрание ранними стихотворениями Введенского, посланными Блоку, а также тремя шуточными текстами.

Несомненно, что число дошедших до нас произведений Введенского намного меньше всего им написанного — многое безвозвратно погибло. Это объясняется многими причинами, прежде всего нестабильной жизнью поэта, которого Я. С. Друскин называет homo viator — странником, жизнью, к тому же осложненной давлением эпохи и претерпевшей много пертурбаций. При этом хорошо известно, что к своим бумагам Введенский, живший лишь очередным своим сочинением[6], относился достаточно небрежно. Имеются, однако, сведения, что по просьбе Л. С. Липавского Введенский в тридцатые годы составил рукописное собрание своих сочинений. Другую такую попытку он, как представляется, предпринимал, или собирался предпринять перед войной, когда взял все свои стихи, когда-то посылавшиеся в «Новый Леф» (об этом ниже) — у Н. И. Харджиева, и они, конечно, исчезли без следа. В результате всего этого мы не досчитываемся многих произведений. Так, Я. С. Друскин сообщает, что еще в начале тридцатых годов существовала целая тетрадь, заполненная стихами Введенского, написанными до 1922 г., — сегодня нам известно лишь семь стихотворений того периода. Участь этой тетради разделила тетрадь 1925–1927 гг., оглавление которой было переписано Хармсом; из 36 перечисленных. здесь произведений до нас полностью дошли только пять, а еще семь сохранились лишь в отдельных строках. В 1928 г. эмигрировавший художник Павел Мансуров увез с собой на Запад «один печатный лист» произведений Введенского. Однако, посетив в 1989 г. частную галерею в Ницце, где хранится Мансуровский архив, мы их не обнаружили (зато приятным сюрпризом было найти там ардисовское издание Введенского с пометками художника).

В 1926 г. Введенский и Хармс приложили свои стихи к письму, которое они написали Б. Пастернаку, — письмо сохранилось, а стихи нет. Известно, что рукописи середины тридцатых годов погибли у А. С. Ивантер, в то время жены поэта, которая их сожгла, когда узнала о его аресте. Не дошла до нас имевшая, казалось бы, много шансов сохраниться, поскольку была переписана для актеров во многих экземплярах, рукопись пьесы «Моя мама вся в часах». Не менее прискорбно исчезновение рукописи романа Убийцы вы дураки, бытование которой прослеживается до самой войны.

Из всего сказанного совершенно очевидно, что в полном виде до нас дошло не больше четверти всех так или иначе известных сочинений Введенского, около восьмидесяти известны только названиями или отдельными строками, — а о достаточно большом числе его произведений вообще ничего не известно…

Во вступительной статье к предлежащему тому мы не ставим целью интерпретировать творчество Введенского, развивавшееся от ранней более или менее интересной зауми к мастерской самобытности поэта во всеоружии языкового совершенства последних лет его творчества. Наши наблюдения над некоторыми постоянными мотивами и компонентами его поэтического универсума, элементами его поэтики содержатся во вступительной статье ко второму тому, а также в примечаниях к текстам. Ограничив себя изложением немногих известных биографических фактов, каковые нам удалось установить из всех доступных источников-скудных документов и часто более богатых устных сообщений близких и современников, мы стремились дать здесь возможно более полную историю литературных движений на пути к ОБЭРИУ, в которых поэт принимал участие.

Источник

Александр Введенский. Знакомство. 5 стихотворений

С каких стихотворений начать знакомство с автором? На этот вопрос отвечаем в нашей новой рубрике «5 стихотворений»‎. Сегодня знакомимся с поэзией Александра Введенского.

И я в моём тёплом теле
лелеял глухую лень.
Сонно звенят недели,
вечность проходит в тень.
Месяца лысое темя
прикрыто дымным плащом,
музыкой сонного времени
мой увенчаю дом.
Ухо улицы глухо,
кружится карусель.
Звёзды злые старухи
качают дней колыбель.

Рвётся ночью ветер в окна,
Отвори-ка! отвори!
Я задумалась глубоко
Но ждала вас до зари.
Я любила вас, не зная,
На четвёртом этаже.
Всё по комнатам гуляю
Одиноко в неглиже.
Ах зачем же тихо стонет
Зимний день на Рождество.
Вы сдуваете с ладоней
Пепел сердца моего.
Пусть мои закрыты двери,
Под глазами синева.
Разболелась от потери,
Закружилась голова.

4. Больной который стал волной

увы стоял плачевный стул
на стуле том сидел аул
на нём сидел большой больной
сидел к живущему спиной
он видел речку и леса
где мчится стёртая лиса
где водит курицу червяк
венок звонок и краковяк
сидит больной скребёт усы
желает соли колбасы
желает щёток и ковров
он кисел хмур и нездоров
смотри смотри бежит луна
смотри смотри смотри смотри
на бесталанного лгуна
который моет волдыри
увы он был большой больной
увы он был большой волной
он видит здание шумит
и в нём собрание трещит
и в нём создание на кафедре
как бы на паперти стоит
и руки тщетные трясёт
весьма предметное растёт
и все смешливо озираясь
лепечут это мира аист
он одинок
и членист он ог
он сена стог
он бог
но он был просто муравей
в шершавой ползал мураве
искал таинственных жучков
кусал за тётки мужичков
увы он был большой больной
мясной и кожаный но не стальной
он брал худую пирамиду
и прославлял Семирамиду
и говорил: я бледен, беден
я будто крыса тощ и вреден
во мне остались пустяки
четыре печени да костяки
но врач ему сказал граждане
я думаю что вы не правы
и ваше злое ожидание
плевок в зелёные дубравы
плевок в зелёные растенья
добавлю: в мира сотворенье
вот вам моё стихотворенье:
«ну что зелёные, зелёные
какие ж могут быть растенья
и тучи бегают солёные
и куры спят как сновиденья»
ну что вы мне твердите право
про паука и честь и травы
вы покажите мне стакан
в котором бегает полкан
который лает гав гав гав
скажу пред смертью не солгав
я болен болен как дитя
на мне платочков триста штук
давай лечебного питья
по предписанию наук
так молвил больной усмехаясь
на север и запад чихаясь
но доктор как тихая сабля
скрутился в углу как доска
и только казённая шашка
спокойно сказала: тоска
мне слышать врачебные речи
воды постепенный язык
пять лет продолжается вечер
болит бессловесный кадык
и ухо сверлит понемногу
и нос начинает болеть
в ноге наблюдаю миногу
в затылке колючки и плеть
ну прямо иголки иголки
клещи муравьеды и пчёлки
вот что странно
он стал похожим на барана
он стал валяться на кровати
воображать что он на вате
что всюду ходят грёзы феи
и Тицианы и Орфеи
синицы тёщи и мартышки
играют в тусклые картишки
но этого ничего не было
ему всё это показалось
оно воды великой не пило
всё быстро в мире развязалось:
стекло стоявшее доселе
в связи с железною дорогой
теперь кивает еле еле
и стало долгой недотрогой
корова бывшая женою
четвероногого быка
теперь качает сединою
под белым сводом кабака
и видит как полкан
залез в большой стакан
звезда казавшаяся ране
одною точкою в грязи
теперь сверкает на овце
на котелке на торговце
и всё вообще переменилось
о Бог смени же гнев на милость
так на войне рубила шашка
солдаты и рыжих и седых
как поразительная сабля
колола толстых и худых
сбирались в кучу командиры
шипели вот она резня
текли желудочные жиры
всю зелень быстро упраздня
ну хорошо ревёт чеченец
ну ладно плакает младенец
а там хихикает испанец
и чирикает воробей
ты не робей
ты знай что ты покойник
и всё равно что рукомойник
так говорил больному врач
держа ручные кисти над водой
во фраке чёрном будто грач
не в позументах — с бородой
и с продолжительной тоской
вот он какой
увы стоял в зверинце стул
увы увы там был аул
там собиралися казаки
и собиралися кусаки
и грациозный разговор
вели с утра до этих пор
был слышен шум тяжёлых шпор
увы увы он был мертвец
ты не носи ему овец
ты не ходи к нему с посудой
и не зови его Иудой
где стул где поле где аул
он поплясал и он уснул
и снова увидал аул.
Как же так?

Источник

У меня есть претензия что я не ковер не гортензия

Осматривая гор вершины,
их бесконечные аршины,
вином налитые кувшины,
весь мир, как снег, прекрасный,
я видел горные потоки,
я видел бури взор жестокий,
и ветер мирный и высокий,
и смерти час напрасный.

Вот воин, плавая навагой,
наполнен важною отвагой,
с морской волнующейся влагой
вступает в бой неравный.
Вот конь в могучие ладони
кладет огонь лихой погони,
и пляшут сумрачные кони
в руке травы державной.

Где лес глядит в полей просторы,
в ночей неслышные уборы,
а мы глядим в окно без шторы
на свет звезды бездушной,
в пустом сомненье сердце прячем,
а в ночь не спим томимся плачем,
мы ничего почти не значим,
мы жизни ждем послушной.

Нам восхищенье неизвестно,
нам туго, пасмурно и тесно,
мы друга предаем бесчестно
и Бог нам не владыка.
Цветок несчастья мы взрастили,
мы нас самим себе простили,
нам, тем кто как зола остыли,
милей орла гвоздика.

Я с завистью гляжу на зверя,
ни мыслям, ни делам не веря,
умов произошла потеря,
бороться нет причины.
Мы все воспримем как паденье,
и день и тень и сновиденье,
и даже музыки гуденье
не избежит пучины.

Летят божественные птицы,
их развеваются косицы,
халаты их блестят как спицы,
в полете нет пощады.
Они отсчитывают время,
Они испытывают бремя,
пускай бренчит пустое стремя —
сходить с ума не надо.

Пусть мчится в путь ручей хрустальный,
пусть рысью конь спешит зеркальный,
вдыхая воздух музыкальный —
вдыхаешь ты и тленье.
Возница хилый и сварливый,
в последний час зари сонливой,
гони, гони возок ленивый —
лети без промедленья.

ДЕЙСТВИЕ I
Картина первая
На первой картине нарисована ванна. Под сочельник дети купаются. Стоит и комод. Справа от двери повара режут кур и режут поросят. Няньки, няньки, няньки моют детей. Все дети сидят в одной большой ванне, а Петя Перов годовалый мальчик купается в тазу, стоящем прямо против двери. На стене слева от двери висят часы. На них 9 часов вечера.
Годовалый мальчик П е т я П е р о в. Будет елка? Будет. А вдруг не будет. Вдруг я умру.
Н я н ь к а (мрачная как скунс). Мойся, Петя Перов. Намыль себе уши и шею. Ведь ты еще но умеешь говорить.
П е т я П е р о в. Я умею говорить мыслями. Я умею плакать. Я умею смеяться. Что ты хочешь?
В а р я П е т р о в а (девочка 17 лет). Володя потри мне спину. Знает Бог на ней вырос мох. Как ты думаешь?
В о л о д я К о м а р о в (мальчик 25 лет). Я ничего не думаю. Я обжег себе живот.

Н я н ь к а (замахиваясь топором как секирой). Сонька, если ты будешь ругаться, я скажу отцу-матери, я зарублю тебя топором.
П е т я П е р о в (мальчик 1 года). И ты почувствуешь на краткий миг, как разорвется твоя кожа и как брызнет кровь. А что ты почувствуешь дальше, нам неизвестно.