Тщетно художник ты мнишь что творений
Алексей Константинович Толстой (в глубь одного программного стихотворения)
Алексей Константинович Толстой попытался в этом стихотворении изложить собственную эстетическую теорию о взаимоотношении творца и творения.
6 октября 1856 года он писал Софье Андреевне Бахметевой (в первом браке Миллер, во втором Толстая – его жена), что в этом стихотворении он собирается «развивать теорию в стихах» — изложить свою теорию искусства.
«Так как этот сюжет требует много анализа, я выбрал гекзаметр — самые легкие стихи. а вместе с тем это стихотворение дает мне много труда, — так легко впасть в педантизм». «. Я говорил об образах, витающих в воздухе», — пишет Алексей Константинович и следующим образом разъясняет свою теорию: «. я тебе говорил про стихи, витающие в воздухе, и что достаточно их ухватить за один волос, чтобы привлечь их из первобытного мира в наш мир. Мне кажется, это также относится к музыке, к скульптуре, к живописи.
Мне кажется, что часто, ухватившись за маленький волосок этого древнего творчества, мы неловко дергаем, и в руке у нас остается нечто разорванное или искалеченное, или изуродованное, и тогда мы дергаем и дергаем снова обрывок за обрывком, а потом пытаемся склеить их вместе или то, чего недостает, заменяем собственными измышлениями, подправляем то, что сами напортили своей неловкостью, и отсюда наша неуверенность и наши недостатки, оскорбляющие художественный инстинкт. Чтобы не портить и не губить то, что мы хотим внести в наш мир, нужны либо очень зоркий взгляд, либо совершенно полная отрешенность от внешних влияний, великая тишина вокруг нас самих и сосредоточенное внимание, или же любовь, подобная моей, но свободная от скорби и тревог».
У меня есть некоторые похожие рассуждения на эту тему в цикле «Иосиф». Если кому интересно – посмотрите.
[1] Суждение восходит к философской эстетики Платона, согласно которому произведения существуют в идеальном космическом воплощении, а творения художника не являются настоящими произведениями искусства, а только слабой их копией, или, как говорит Платон, только подражанием космосу, а через него – и осуществленным в нем вечным идеям.
[3] Статуя Зевса Олимпийского — работа Фидия. Выдающееся произведение античной скульптуры, одно из семи чудес света. Находилась в храме Зевса Олимпийского, в Олимпии — городе в области Элида, на северо-западе полуострова Пелопоннес, где с 776 г. до н. э. по 394 г. н. э. каждые четыре года проводились Олимпийские игры — состязания греческих, а затем и римских спортсменов.
[5] По преданию, автор «Илиады» и «Одиссеи» был слеп; в античном искусстве его всегда изображали слепым старцем. Л.Бетховен в годы расцвета своего гения почти полностью лишился слуха.
Тема впоследствии была развита в стихах Дмитрия Кедрина:
Тщетно художник ты мнишь что творений
Алексей Константинович Толстой
Собрание сочинений в четырех томах
Том 1. Стихотворения
И.Г. Ямпольский. А.К. Толстой
В 1871 году А. К. Толстой писал Я. П. Полонскому по поводу его романа «Признания Сергея Чалыгина»: «Как… все дышит неподдельной правдой, и во всем слышится доброта и благородство! Вот это последнее качество рождает невольный вопрос: отчего самая простая вещь, сказанная честным и благородным человеком, проникается его характером? Должно быть, в писанной речи происходит то же, что в голосе. Если два человека, один порядочный, а другой подлец, скажут вам оба: „Здравствуйте!“ — то в этом слове послышится разница их характеров».
Это качество, благородство, многое определяет в человеческом облике и литературной деятельности самого Толстого. О его душевной чистоте и «рыцарской натуре» писали современники. И действительно, чувство собственного достоинства, искренность, прямота, органическая неспособность кривить душою, идти на нравственные компромиссы были отличительными свойствами Толстого; они не раз приводили писателя к размолвкам с его родными, знакомыми, правительственными верхами и делали привлекательным все, к чему ни прикасалась его рука. Разумеется, это не избавляло Толстого от заблуждений и ошибок, но и в своих заблуждениях он был честен, и в них мы не обнаружим темных помыслов. «Гуманная натура Толстого сквозит и дышит во всем, что он написал», — читаем в некрологической заметке Тургенева. «Совершенно удивительный был человек (и поэт, конечно)!» — отозвался о нем не очень щедрый на похвалы И. А. Бунин (письмо к М. В. Карамзиной, 1939).
Алексей Константинович Толстой происходил с материнской стороны из рода Разумовских. Последний украинский гетман Кирилл Разумовский был его прадедом, а граф А. К. Разумовский — вельможа и богач, сенатор при Екатерине II и министр народного просвещения при Александре I — дедом.
Мать поэта, ее братья и сестры были побочными детьми А. К. Разумовского. В начале XIX века они были узаконены, получив дворянское звание и фамилию Перовские — от подмосковного имения Разумовского Перова.
Поэт родился 24 августа 1817 года в Петербурге. Отец, граф К. П. Толстой, не играл в его жизни никакой роли: родители сейчас же после рождения сына разошлись, и мать увезла его в Черниговскую губернию. Там, среди южной украинской природы, в имениях матери, а затем ее брата, Алексея Перовского, Толстой провел свое детство, которое оставило у него одни только светлые воспоминания.
Литературные интересы обнаружились у Толстого очень рано. «С шестилетнего возраста, — сообщает он в автобиографическом письме к А. Губернатису, — я начал марать бумагу и писать стихи — настолько поразили мое воображение некоторые произведения наших лучших поэтов… Я упивался музыкой разнообразных ритмов и старался усвоить их технику». Алексей Перовский, известный прозаик 20-30-х годов, печатавший свои произведения под псевдонимом «Антоний Погорельский», культивировал в племяннике любовь к искусству и поощрял его первые литературные опыты.
В 1834 году Толстого определили «студентом» в Московский архив министерства иностранных дел. В обязанности «архивных юношей», принадлежавших к знатным дворянским семьям, входили разбор и описание старинных документов. В 1837 году Толстой был назначен в русскую миссию при германском сейме во Франкфурте-на-Майне, а в 1840 году перевелся во 2-е отделение собственной его императорского величества канцелярии, в ведении которого были вопросы законодательства, и прослужил там много лет, довольно быстро продвигаясь в чинах. В 1843 году он получил придворное звание камер-юнкера.
О жизни и творчестве Толстого в 30-х и 40-х годах мы располагаем очень скудными данными. Красивый, приветливый и остроумный молодой человек, одаренный такой физической силой, что он винтом сворачивал кочергу, прекрасно знавший иностранные языки, начитанный, Толстой делил свое время между службой, не очень его обременявшей, литературными занятиями и светским обществом, которое очень привлекало его в молодости.
До 1836 года главным советчиком Толстого был Перовский (в 1836 г. он умер). Перовский показывал стихи молодого поэта своим литературным друзьям, в том числе В.А.Жуковскому, который сочувственно отзывался о них.
В конце 30-х — начале 40-х годов написаны (на французском языке) два фантастических рассказа — «Семья вурдалака» и «Встреча через триста лет». В мае 1841 года Толстой впервые выступил в печати, издав отдельной книгой, под псевдонимом «Краснорогский» (от названия имения Красный Рог), фантастическую повесть «Упырь». Весьма благожелательно отозвался о повести В. Г. Белинский, увидевший в ней «все признаки еще слишком молодого, но тем не менее замечательного дарования».
В 40-х годах Толстой напечатал очень мало — одно стихотворение и несколько очерков и рассказов. Но уже тогда был задуман исторический роман из эпохи Ивана Грозного «Князь Серебряный». Уже тогда Толстой сформировался и как лирик, и как автор баллад. К этому десятилетию относятся многие из его широко известных стихотворений — «Ты знаешь край, где все обильем дышит…», «Колокольчики мои…», «Василий Шибанов» и др. Все эти стихотворения были опубликованы, однако, значительно позже. А пока Толстой, по-видимому, вполне удовлетворялся небольшим кружком своих слушателей — светских знакомых и приятелей. Идейные искания передовой русской интеллигенции и горячие споры 40-х годов прошли мимо него.
В начале 50-х годов «родился» Козьма Прутков. Это не простой псевдоним, а созданная Толстым и его двоюродными братьями Жемчужниковыми сатирическая маска тупого и самовлюбленного бюрократа николаевской эпохи. От имени Козьмы Пруткова они писали и стихи (басни, эпиграммы, пародии), и пьески, и афоризмы, и исторические анекдоты, высмеивая в них явления окружающей действительности и литературы. В основе их искреннего, веселого смеха лежали неоформленные оппозиционные настроения, желание как-то преодолеть гнет и скуку мрачных лет николаевской реакции. Прутковским произведениям соответствовал и в жизни целый ряд остроумных проделок, которые имели тот же смысл. В январе 1851 года была поставлена комедия Толстого и Алексея Жемчужникова «Фантазия». Это пародия на господствовавший еще на русской сцене пустой, бессодержательный водевиль. Присутствовавший на спектакле Николай I остался очень недоволен пьесой и приказал снять ее с репертуара.
В ту же зиму 1850/51 года Толстой встретился с женой конногвардейского полковника Софьей Андреевной Миллер, урожденной Бахметевой, и влюбился в нее. Они сошлись, но браку их препятствовали, с одной стороны, муж Софьи Андреевны, не дававший ей развода, а с другой — мать Толстого, недоброжелательно относившаяся к ней. Только в 1863 году брак их был официально оформлен. Софья Андреевна была образованной женщиной; она знала несколько иностранных языков, играла на рояле, пела и обладала незаурядным эстетическим вкусом. Толстой не раз называл ее своим лучшим и самым строгим критиком. К Софье Андреевне обращена вся его любовная лирика, начиная с 1851 года.
Толстой постепенно приобретал более широкие литературные связи. В начале 50-х годов поэт сблизился с Тургеневым, которому помог освободиться из ссылки в деревню за напечатанный им некролог Гоголя, затем познакомился с Некрасовым и кругом «Современника». В 1854 году, после большого перерыва, Толстой снова выступил в печати. В «Современнике» появилось несколько его стихотворений и первая серия прутковских вещей.
В годы Крымской войны Толстой сначала хотел организовать партизанский отряд на случай высадки на балтийском побережье английского десанта, а затем, в 1855 году, поступил майором в стрелковый полк. Но на войне поэту побывать не пришлось — во время стоянки полка под Одессой он заболел тифом. После окончания войны, в день коронации Александра II, Толстой был назначен флигель-адъютантом.
Вторая половина 1850-х годов — время оживления общественной мысли и общественного движения после краха николаевского режима. Это время большой поэтической продуктивности Толстого. «Ты не знаешь, какой гром рифм грохочет во мне, какие волны поэзии бушуют во мне и просятся на волю», — писал он жене. В эти годы написано около двух третей всех его лирических стихотворений. Поэт печатал их во всех толстых журналах.
Он прикоснулся к музыке миров
Влияние его гения поистине огромно – не только на музыку, но и на другие виды искусства. Множество произведений литературы вдохновлены шедеврами Бетховена или его судьбой. К юбилею со дня рождения великого композитора публикуем подборку посвящённых ему стихотворений русских классиков и современных поэтов.
Афанасий Фет
Anruf an die geliebte Бетховена
Пойми хоть раз тоскливое признанье,
Хоть раз услышь души молящей стон!
Я пред тобой, прекрасное созданье,
Безвестных сил дыханьем окрылён.
Я образ твой ловлю перед разлукой,
Я полон им, и млею, и дрожу,
И, без тебя томясь предсмертной мукой,
Своей тоской, как счастьем, дорожу.
Её пою, во прах упасть готовой.
Ты предо мной стоишь как божество –
И я блажен; я в каждой муке новой
Твоей красы предвижу торжество.
Игорь Северянин
Бетховен
Невоплощаемую воплотив
В серебряно-лунящихся сонатах,
Ты, одинокий, в непомерных тратах
Души, предвечный отыскал мотив.
И потому всегда ты будешь жив,
Окаменев в вспенённостях девятых,
Как памятник воистину крылатых,
Чей дух – неумысляемый порыв.
Создатель Эгмонта и Леоноры,
Теперь тебя, свои покинув норы,
Готова славить даже Суета,
На светоч твой вперив слепые очи,
С тобой весь мир. В ответ на эту почесть
Твоя презрительная глухота.
Андрей Белый
Образ вечности
Образ возлюбленной – Вечности –
встретил меня на горах.
Сердце в беспечности.
Гул, прозвучавший в веках.
В жизни загубленной
образ возлюбленной,
образ возлюбленной – Вечности,
с ясной улыбкой на милых устах.
Там стоит,
там манит рукой…
И летит
мир предо мной –
вихрь крутит
серых облак рой.
Полосы солнечных струй златотканые
в облачной стае торят…
Чьи-то призывы желанные,
чей-то задумчивый взгляд.
Я стар – сребрится
мой ус и темя,
но радость снится.
Река, что время:
летит – кружится…
Мой чёлн сквозь время,
сквозь мир помчится.
И умчусь сквозь века в лучесветную даль…
И в очах старика
не увидишь печаль.
Жизни не жаль
мне загубленной.
Сердце полно несказанной беспечности –
образ возлюбленной,
образ возлюбленной –
– Вечности.
Константин Льдов
Он в мире звуков жил. С тех пор как в колыбели
Услышал песню он, впервые загрустив,
Рождали думы в нём чарующий мотив,
Мечты младенческие пели.
Он слышал музыку и в шёпоте ручья,
И в колокольчиках пасущегося стада,
И в тихом шелесте задумчивого сада,
И в звонкой трели соловья…
В старинной комнате дремали клавикорды;
Пытливое дитя смутило их покой, –
И звуки полились… И странною тоской
Дышали тихие аккорды.
Промчалось много лет. Ребёнок возмужал,
Изведав и любовь, и тайную измену,
И лиру гордо взял, и вышел на арену,
И грешный мир очаровал.
Он проповедовал пленительною песней,
Он гимны правды пел и славил божество, –
И струны вещие звучали для него
Всё вдохновенней, всё чудесней…
Но замер чуткий слух, – и гений изменил,
Как женская любовь, приманкою лукавой
Увлёк в долины грёз, – и горькою отравой
Уста страдальца напоил…
В концертном зале с ним я встретился случайно…
Смотрел ли он вокруг, пытался ли внимать,
На старческом лице, как тёмная печать,
Сквозила сумрачная тайна.
И, мнилося, везде его печальный взор
Загадочно искал какого-то намёка, –
Как будто силилось блуждающее око
В неслышный вникнуть разговор.
И взмахи ли жезла у блещущей эстрады,
Движения ль смычков иль позы скрипачей,
Иль красноречие восторженных очей,
Прекрасных слушательниц взгляды, –
Кто угадает, что будило звуки в нём.
Но видел я порой, как вспыхнут на мгновенье, –
В тоскующей душе и мысль, и вдохновенье, –
И гаснут медленным огнём…
Не так ли ты, поэт, глядишь на мирозданье,
На смену пёструю неведомых чудес,
И ищешь на земле гармонии небес,
Венчая лаврами страданье?
Ты жаждешь обнажить незримые сердца
И обнаружить связь мелькающих явлений,
И чуткою душой в минуты вдохновений
Постигнуть замысел Творца.
Николай Заболоцкий
Бетховен
В тот самый день, когда твои созвучья
Преодолели сложный мир труда,
Свет пересилил свет, прошла сквозь тучу туча,
Гром двинулся на гром, в звезду вошла звезда.
И яростным охвачен вдохновеньем,
В оркестрах гроз и трепете громов,
Поднялся ты по облачным ступеням
И прикоснулся к музыке миров.
Дубравой труб и озером мелодий
Ты превозмог нестройный ураган,
И крикнул ты в лицо самой природе,
Свой львиный лик просунув сквозь орган.
И пред лицом пространства мирового
Такую мысль вложил ты в этот крик,
Что слово с воплем вырвалось из слова
И стало музыкой, венчая львиный лик.
В рогах быка опять запела лира,
Пастушьей флейтой стала кость орла,
И понял ты живую прелесть мира
И отделил добро его от зла.
И сквозь покой пространства мирового
До самых звёзд прошёл девятый вал…
Откройся, мысль! Стань музыкою, слово,
Ударь в сердца, чтоб мир торжествовал!
Дмитрий Кедрин
Старая Германия
Где он теперь, этот домик ветхий,
Зяблик, поющий в плетёной клетке,
Красный шиповник на свежей ветке
И золотистые косы Гретхен?
Пела гитара на старом Рейне,
Бурши читали стихи в кофейне,
Кутая горло платком пуховым,
У клавикордов сидел Бетховен.
Думал ли он, что под каждой крышей
Немцами будут пугать детишек?
Анатолий Кобенков
Всё восстановлено из праха.
Михаил Кузмин
Всё, что я слышу или же недослышу,
было Бетховеном. Мнится, давным-давно
тяжеловыйный жёлудь дырявит крышу,
тяжелорукая глина дробит зерно.
Эти пробежки – к свету или обратно,
эти рожденья: звука, тоски, ростка –
вышли из смерти сына, из кельи брата,
из воркованья кладбищенского молотка;
эти раздоры бытопорядка с миро-
сопротивленьем столь тяжелы сейчас
приговорённым к кисточкам и клавирам,
так напрягают крылышки наших глаз,
что разрыдаешься: ликам мешают лица,
веку – секунда, миг заслоняет год,
и для того, чтоб высмотреть ангелицу,
взмахом ресницы смахиваешь народ.
Юлия Пикалова
Четвёртый фортепианный. Бетховен
Гаснет слух для земного, но музыки больше внутри.
Разрывает, и кажешься людям всё более диким.
Эту музыку – выпусти, выпусти или умри.
Так Орфей умолял под землёй о своей Эвридике.
Так Орфей умолял. Гаснет слух. Ухмыляется люд.
И написан Четвёртый, солисты же требуют Третий.
Эту музыку выпусти, выпусти! – нет, не дают,
И при жизни твоей в партитуре твоей умереть ей.
Эй, не знаете разве? Угодно не так небесам!
Слух земной, человечий – он вам, малодушным, преграда!
Гаснет слух. Гаснет слух! Но Четвёртый исполнишь ты сам:
Это выход последний – наверх, за предел звукоряда.