Тщательно пережевывая пищу ты помогаешь обществу что это значит
Почему так важно тщательно пережевывать пищу?
«Тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу!» — гласит один из лозунгов в бессмертном произведении Ильфа и Петрова. Что же, мы не скажем за все общество, но одному человеку пережевывание еды действительно способно помочь. И этот человек — вы!
Правильное пережевывание пищи, прежде всего, способствует пищеварению и усвоению питательных веществ. Когда еда не переваривается должным образом, вы можете страдать от таких проблем, как расстройство желудка, повышенная кислотность, вздутие живота, изжога, запор, головная боль и упадок сил. Вот основные преимущества тщательного пережевывания пищи, о которых вам стоит знать.
1. Здоровый вес
Когда человек тратит время на пережевывание еды, ему требуется больше времени, чтобы закончить прием пищи. Люди, которые едят медленно, склонны есть меньше. Во время еды их мозг получает сообщение о том, что они насытились. Если вы пережевываете пищу слишком быстро, вы можете закончить трапезу, но мозг все равно будет «думать», что вы голодны. Когда это происходит, вы, вероятно, будете есть больше и потребите больше калорий, что может привести к увеличению веса.
Тщательно пережевывая пищу ты помогаешь обществу что это значит
Richard Girling. The Man Who Ate the Zoo: Frank Buckland, forgotten hero of natural history. Chatto & Windus, 2016
Стивен Фрай, ведущий популярной британской телевикторины «QI»: «Что зоолог Фрэнк Баклэнд описывал как „чудовищно горькие”?»
Этот растиражированный вопрос из телешоу — едва ли не единственный пример бытования имени Фрэнка Баклэнда в массовой культуре и в нашей общей памяти. В остальном он фактически забыт, и это забвение кажется ужасно несправедливым: как если бы все, что мы знаем о Дмитрии Менделееве, сводилось к экспериментам с пропорциями водки и к самодельным чемоданам. Периодического закона Баклэнд, конечно, не открывал, но при жизни (1826–1880) лишь немного уступал Чарльзу Дарвину в популярности, а целый ряд актов английского парламента, принятых при его деятельном участии, заложил основу современного мирового экологического законодательства. И да: он действительно перепробовал на вкус огромное количество животных и растений. Но делал это исключительно из практических соображений.
По мнению Ричарда Гирлинга, Фрэнк Баклэнд оказался в забвении по двум причинам. Во-первых, будучи современником и даже в какой-то мере коллегой Дарвина, он отвергал эволюционное учение, считая, что все живое создано Господом именно в том виде, в котором мы его наблюдаем. Вторым заблуждением, очевидность которого стала явно заметна лишь десятилетия спустя после смерти Баклэнда, стало заключение о том, что человечество не способно истощить рыбные ресурсы моря — к этому выводу пришла комиссия, сопредседателем которой он являлся.
По второму пункту Гирлинг в каком-то смысле выступает в защиту Баклэнда. Он считает, что, поскольку отчет был подготовлен исключительно на основе интервьюирования тысяч британцев, вовлеченных в рыболовную индустрию, а наука тех лет даже не вполне понимала репродуктивного цикла морских рыб, основной вывод («отсутствует свидетельство того, что уменьшение [рыбных запасов] происходит из-за безответственного рыболовства или перелова») стоило читать лишь как призыв к дальнейшему изучению проблемы. С этим, наверное, стоит согласиться, так как заподозрить Фрэнка Баклэнда в равнодушии к судьбам морских существ невозможно. Среди его инициатив — закон о запрете ловли и продажи молодняка крабов, введение ежегодного «закрытого сезона» охоты на тюленей и акт о запрете рыбной ловли только-только изобретенным в то время динамитом.
Биография авторства Гирлинга, о которой идет речь, написана достаточно неровно. Однако впечатления от потрясающей жизни ее главного героя, пожалуй, нельзя было бы испортить даже самым скверным пересказом:
Неординарный герой появился на свет в неординарной семье. Его отцом был теолог, геолог и палеонтолог Уильям Баклэнд, член Королевского общества, а матерью — Мэри Морлэнд, с которой Уильям познакомился в поезде, обнаружив, что оба читают один и тот же свежеизданный том Кювье. Искусная рисовальщица, она также интересовалась окаменелостями — неудивительно, что в медовый месяц пара отправилась в европейский тур по лучшим местам геологических изысканий на континенте.
Несмотря на занятия теологией, Баклэнд-старший не терпел предрассудков. Особенно доставалось реликвиям. Во время того медового месяца Уильям вызвал переполох в Палермо, объявив, что мощи местночтимой святой Розалии — это кости козла. Фрэнк Баклэнд рассказывал, как в одном иностранном соборе отцу показали пятна крови мученика на полу, вечно свежие и нестираемые. Тот опустился на пол, лизнул пятно и произнес: «Могу точно сказать, что это такое: это моча летучей мыши»! Он наверняка знал, о чем говорит: задолго до сына он перепробовал почти все животное царство на вкус. Самым мерзким Уильям счел крота, хотя затем отдал пальму первенства падальным мухам. Помимо этих сведений, он подарил миру названия «мегалозавр» и «копролит», а также принимал деятельное участие в популяризации новой «теории оледенений» Л. Агассиса.
Фрэнк Баклэнд в полной мере унаследовал научное любопытство родителей. Досталось даже Баклэнду-старшему: став военным хирургом, Фрэнк провел вскрытие скончавшегося отца и посчитал, что тот умер от чахотки (туберкулеза), о чем свидетельствовали странные образования в основании черепа покойного. Эту часть скелета он отделил и отдал в музей. Вообще, так как его полк не принимал участия в боевых действиях и базировался в Лондоне, центре растущей империи, вскрытия всякой животной экзотики стали для него любимым занятием: с непременными последующими дегустациями, на которые он часто приглашал гостей.
Помимо чтения лекций, Фрэнк Баклэнд активно писал в основанный им же крайне популярный естественно-научный журнал «Вода и суша» (Land and Water). Под его руководством читатели узнавали о строении рыбьей чешуи, крокодиловой кожи, чешуйчатой брони панголина, броненосца и черепахи, об иголках и когтях ежа, о звучных нюансах колокольного звона, о высушенных головах эквадорских «индейцев», об использовании конского волоса и многом другом — в частности, о «поединках». Дело в том, что Фрэнк стал настолько авторитетным знатоком животного мира, что ему для исследований посылали новые виды со всех концов света. Некоторых существ он использовал для исследования их ядов, организуя для этого поединки, описание которых пользовалось особой популярностью у читателей. Крыса проиграла битву кобре, еж в итоге сожрал гадюку, дуэль скорпионов окончилась ничьей, а мышь скорпиона съела, несмотря на то, что тот «жалил ее со скоростью швейной машинки». В отношении других видов он вел просветительскую работу, развенчивая мифы: в частности, доказал, что плоский хвост бобрам нужен для плавания, а не как строительный инструмент плотин, а также то, что бобры абсолютно равнодушны к рыбе.
Фрэнк Баклэнд. Фото: Wellcome Library, London. Wellcome Images
Совета Баклэнда искали все, а аргумент «так сказал Баклэнд» завершал любой спор на тему зоологии. Королева Виктория обращалась к нему в поисках средства от лягушек, наводнивших ее сад (сработавший совет — «завести уток»). Главный раввин заглядывал пообщаться насчет устриц, желая узнать, ползают ли они. Ведь если да, то, по законам Моисея, евреи не могли их есть. К разочарованию еврейских гурманов, устрицы действительно ползали. Другой громкой историей был случай с крысой, отведавшей яда и умершей под паркетом одной из комнат роскошного поместья, которая со временем стала необитаемой из-за смрада. В поисках трупа предстояло разворотить весь пол. К счастью, кто-то вспомнил рассказы Фрэнка и принес муху-падальщицу: полетав немного, та уселась на конкретной точке. Именно под этой паркетиной и обнаружился источник зловония.
Даже спустя 60 лет после смерти Баклэнд оставался весьма авторитетным: в июне 1942 года в ответ на сомнения двух членов парламента в том, что в лондонском пруду Серпентайн можно выловить что-то стоящее, газета Times напомнила им, что в 1869 году Фрэнк осушил пруд и вывез одиннадцать телег разной рыбы.
Как было замечено, его любопытством двигали преимущественно научно-практические интересы, основным из которых была забота о населении Великобритании. Дело в том, что Баклэнда серьезно удручало бедственное положение простых людей в Англии, особо ярко заметное в переполненных городах. Решение продовольственной проблемы он видел в расширении круга используемых для питания природных ресурсов: «Природа, — говорил он, — благословила планету примерно 140 000 видами животных, но только сорок три регулярно попадают в кастрюли. Чтобы проиллюстрировать свой аргумент, он водил своих слушателей на воображаемые экскурсии по зоопарку, называя всех птиц и животных, которые были там выращены, вместе со съедобным мясом. Если их получалось выводить в зоопарке, то почему бы не делать это и на полях, и на фермах»?
Для популяризации своей идеи он основал «Общество по акклиматизации», подчеркивая, что французское Societé d’Acclimatisation уже существовало (с 1854 г.), насчитывало более 2 000 членов, пользовалось монаршьим покровительством и имело в своем распоряжении сад о 33 акрах для экспериментов. Фрэнк также отмечал, что с начала «христианских времен» (т. е. в обозримом прошлом) лишь четыре вида были введены в английское животноводство, из которых самым заметным была индейка. Сам он рекомендовал «окультурить» кенгуру, однако наиболее перспективный источник калорий видел в дарах моря.
В 1867 году Баклэнд был назначен правительственным инспектором по рыболовству. Он сохранял этот пост до конца жизни и по долгу службы постоянно ездил по стране, наибольшее внимание при этом уделяя научной стороне промысла. Работы было невпроворот, прикладных ихтиологических исследований практически не существовало, понимание влияния человеческого фактора на окружающую среду было в зачаточном уровне. В том же 1867 году Фрэнк сообщал, что лишь пять лососевых рек Англии были приемлемо чистыми. Остальные он мог назвать не иначе как «грязевыми потоками»: «Пять загрязнены газовыми заводами, шесть — бумажными фабриками, шесть — свинцом, пять — добычей полезных ископаемых, три — угольной пылью, три — сточными водами, три — кожевенными заводами, три — „производствами ковров, химикатов и т. д.” и по два — шерстяной и красильной промышленностью».
Он активно боролся с выловом молоди рыб, в том числе угря, чьих мальков не все отождествляли со взрослой особью. Баклэнд был нетипичным чиновником: он не боялся не только замочить ноги, но залезал в воду во весь рост, пытаясь увидеть мир с точки зрения лосося. Лишь именно благодаря такому подходу он понял, как на плотинах, перегораживающих реки, нужно строить эффективные рыбоходы для нерестящейся рыбы.
Фрэнк, по сути, стал отцом современных гигантских аквариумных зоопарков — и все для знакомства населения с новыми видами съедобных рыб. С его подачи такие зоопарки стали появляться в курортных городках побережья Англии (первый был построен в 1872 в Брайтоне). Успех был колоссальным, а научная популярность ихтиологии резко увеличилась. В Лондоне он за свой счет организовал «Музей экономической культуры рыбоводства», в котором выставлялись многочисленные экспонаты, присылавшиеся ему со всего света и собранные в результате командировок в рыболовецкие порты страны. О положении вещей в рыболовецкой отрасли он судил не только «вставая на точку зрения лосося», но и посредством многочисленных бесед с рыбаками, предпринимателями и местными жителями. Именно тогда Баклэнд стал осознавать, что перелов, особенно в прибрежных районах, наносит ущерб популяциям рыб. Не в последнюю очередь это происходило из-за преступного равнодушия рыбаков, не реагировавших на то, что их мелкоячеистые сети напрасно губят молодь камбалы и трески, которая им все равно не нужна. Однако первое масштабное исследование вопроса уязвимости популяций, подогретое оптимизмом и свидетельствами капитанов (и при отсутствии реальных технологических инструментов их научной верификации) позволило Фрэнку вынести утешительный вердикт: ресурсы моря, похоже, неистощимы. Проверить имевшиеся сомнения относительно этого вывода ученый уже не смог: забираясь в холодные воды по всей стране, он подорвал свое здоровье и заболел еще до публикации результатов исследования. Фрэнсис Баклэнд скончался в возрасте всего 54 лет.
Стоит отметить, что его наблюдательный взор был обращен не только на братьев наших меньших; заботился он о человечестве не только в абстрактно-промышленном масштабе, но и персонально. Как-то холодным днем, когда дул сильный ветер и шел мокрый снег, Баклэнд увидел слепого, которого вела через улицу собака на веревке. Он поговорил с этим человеком, написал о нем заметку и собрал помощь в размере, достаточном для того, чтобы человек и собака жили «в комфорте, а не в лишениях». То же самое он проделал со своим старым другом, одноруким рыбаком Джорджем Батлером. Он опубликовал адрес старика и призвал читателей присылать ему книги и нанимать его лодку. Но, возможно, еще больше пользы Фрэнк принес ему, убедив Адмиралтейство увеличить старому моряку пенсию.
«Судьба не была добра к Фрэнку, — заключает его биограф. — Он умер слишком рано. Если бы он прожил достаточно долго, чтобы увидеть, как его идеи воплотятся в жизнь, ему, несомненно, отдали бы должное, и он занял бы достойное место в истории. Вместо этого его имя было, по сути, вычеркнуто. Сейчас про него нет статьи в энциклопедии Britannica, и лишь немногие историки XIX века считают его достойным упоминания».
Тщательно пережевывая пищу ты помогаешь обществу что это значит
Илья Ильф, Евгений Петров
Посвящается Валентину Петровичу Катаеву
В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть. А на самом деле в уездном городе N люди рождались, брились и умирали довольно редко. Жизнь города N была тишайшей. Весенние вечера были упоительны, грязь под луною сверкала, как антрацит, и вся молодежь города до такой степени была влюблена в секретаршу месткома коммунальников, что это мешало ей собирать членские взносы.
Вопросы любви и смерти не волновали Ипполита Матвеевича Воробьянинова, хотя этими вопросами по роду своей службы он ведал с девяти утра до пяти вечера ежедневно с получасовым перерывом для завтрака.
По утрам, выпив из морозного, с жилкой, стакана свою порцию горячего молока, поданного Клавдией Ивановной, он выходил из полутемного домика на просторную, полную диковинного весеннего света улицу имени товарища Губернского. Это была приятнейшая из улиц, какие встречаются в уездных городах. По левую руку за волнистыми зеленоватыми стеклами серебрились гробы похоронного бюро «Нимфа». Справа за маленькими, с обвалившейся замазкой окнами угрюмо возлежали дубовые пыльные и скучные гробы гробовых дел мастера Безенчука. Далее «Цирульный мастер Пьер и Константин» обещал своим потребителям «холю ногтей» и «ондулянсион на дому». Еще дальше расположилась гостиница с парикмахерской, а за нею на большом пустыре стоял палевый теленок и нежно лизал поржавевшую, прислоненную к одиноко торчащим воротам вывеску:
Хотя похоронных дел было множество, но клиентура у них была небогатая. «Милости просим» лопнуло еще за три года до того, как Ипполит Матвеевич осел в городе N, а мастер Безенчук пил горькую и даже однажды пытался заложить в ломбарде свой лучший выставочный гроб.
Люди в городе N умирали редко, и Ипполит Матвеевич знал это лучше кого бы то ни было, потому что служил в загсе, где ведал столом регистрации смертей и браков.
Стол, за которым работал Ипполит Матвеевич, походил на старую надгробную плиту. Левый угол его был уничтожен крысами. Хилые его ножки тряслись под тяжестью пухлых папок табачного цвета с записями, из которых можно было почерпнуть все сведения о родословных жителей города N и о генеалогических древах, произросших на скудной уездной почве.
В пятницу 15 апреля 1927 года Ипполит Матвеевич, как обычно, проснулся в половине восьмого и сразу же просунул нос в старомодное пенсне с золотой дужкой. Очков он не носил. Однажды, решив, что носить пенсне негигиенично, Ипполит Матвеевич направился к оптику и купил очки без оправы, с позолоченными оглоблями. Очки с первого раза ему понравились, но жена (это было незадолго до ее смерти) нашла, что в очках он – вылитый Милюков, и он отдал очки дворнику. Дворник, хотя и не был близорук, к очкам привык и носил их с удовольствием.
– Бонжур! – пропел Ипполит Матвеевич самому себе, спуская ноги с постели. «Бонжур» указывало на то, что Ипполит Матвеевич проснулся в добром расположении. Сказанное при пробуждении «гут морген» обычно значило, что печень пошаливает, что пятьдесят два года – не шутка и что погода нынче сырая.
Ипполит Матвеевич сунул сухощавые ноги в довоенные штучные брюки, завязал их у щиколоток тесемками и погрузился в короткие мягкие сапоги с узкими квадратными носами. Через пять минут на Ипполите Матвеевиче красовался лунный жилет, усыпанный мелкой серебряной звездой, и переливчатый люстриновый пиджачок. Смахнув со своих седин оставшиеся после умывания росинки, Ипполит Матвеевич зверски пошевелил усами, в нерешительности потрогал рукою шероховатый подбородок, провел щеткой по коротко остриженным алюминиевым волосам и, учтиво улыбаясь, двинулся навстречу входившей в комнату теще – Клавдии Ивановне.
– Эпполе-эт, – прогремела она, – сегодня я видела дурной сон.
Слово «сон» было произнесено с французским прононсом.
Ипполит Матвеевич поглядел на тещу сверху вниз. Его рост доходил до ста восьмидесяти пяти сантиметров, и с такой высоты ему легко и удобно было относиться к теще с некоторым пренебрежением.
Клавдия Ивановна продолжала:
– Я видела покойную Мари с распущенными волосами и в золотом кушаке.
От пушечных звуков голоса Клавдии Ивановны дрожала чугунная лампа с ядром, дробью и пыльными стеклянными цацками.
– Я очень встревожена. Боюсь, не случилось бы чего.
Последние слова были произнесены с такой силой, что каре волос на голове Ипполита Матвеевича колыхнулось в разные стороны. Он сморщил лицо и раздельно сказал:
– Ничего не будет, маман. За воду вы уже вносили?
Оказывается, что не вносили. Калоши тоже не были помыты. Ипполит Матвеевич не любил своей тещи. Клавдия Ивановна была глупа, и ее преклонный возраст не позволял надеяться на то, что она когда-нибудь поумнеет. Скупа она была до чрезвычайности, и только бедность Ипполита Матвеевича не давала развернуться этому захватывающему чувству. Голос у нее был такой силы и густоты, что ему позавидовал бы Ричард Львиное Сердце, от крика которого, как известно, приседали кони. И кроме того, – что было самым ужасным, – Клавдия Ивановна видела сны. Она видела их всегда. Ей снились девушки в кушаках, лошади, обшитые желтым драгунским кантом, дворники, играющие на арфах, архангелы в сторожевых тулупах, прогуливающиеся по ночам с колотушками в руках, и вязальные спицы, которые сами собой прыгали по комнате, производя огорчительный звон. Пустая старуха была Клавдия Ивановна. Вдобавок ко всему под носом у нее выросли усы, и каждый ус был похож на кисточку для бритья.
Ипполит Матвеевич, слегка раздраженный, вышел из дому.
У входа в свое потасканное заведение стоял, прислонясь к дверному косяку и скрестив руки, гробовых дел мастер Безенчук. От систематических крахов своих коммерческих начинаний и от долговременного употребления внутрь горячительных напитков глаза мастера были ярко-желтыми, как у кота, и горели неугасимым огнем.
– Почет дорогому гостю! – прокричал он скороговоркой, завидев Ипполита Матвеевича. – С добрым утром!
Ипполит Матвеевич вежливо приподнял запятнанную касторовую шляпу.
– Как здоровье тещеньки, разрешите узнать?
– Мр-мр-мр, – неопределенно ответил Ипполит Матвеевич и, пожав прямыми плечами, проследовал дальше.
– Ну, дай Бог здоровьичка, – с горечью сказал Безенчук, – одних убытков сколько несем, туды его в качель!
И снова, скрестив руки на груди, прислонился к двери.
У врат похоронного бюро «Нимфа» Ипполита Матвеевича снова попридержали.
Владельцев «Нимфы» было трое. Они враз поклонились Ипполиту Матвеевичу и хором осведомились о здоровье тещи.
– Здорова, здорова, – ответил Ипполит Матвеевич, – что ей делается! Сегодня золотую девушку видела, распущенную. Такое ей было видение во сне.
Три «нимфа» переглянулись и громко вздохнули.
Все эти разговоры задержали Ипполита Матвеевича в пути, и он, против обыкновения, пришел на службу тогда, когда часы, висевшие над лозунгом «Сделал свое дело – и уходи», показывали пять минут десятого.
Ипполита Матвеевича за большой рост, а особенно за усы, прозвали в учреждении Мацистом, хотя у настоящего Мациста никаких усов не было.
Вынув из ящика стола синюю войлочную подушечку, Ипполит Матвеевич положил ее на стул, придал усам правильное направление (параллельно линии стола) и сел на подушечку, немного возвышаясь над тремя своими сослуживцами. Ипполит Матвеевич не боялся геморроя, он боялся протереть брюки и потому пользовался синим войлоком.
ЛитЛайф
Жанры
Авторы
Книги
Серии
Форум
Петров Евгений Петрович
Книга «Двенадцать стульев. Золотой теленок.»
Оглавление
Читать
Помогите нам сделать Литлайф лучше
— Конечно, на толкучке, — подтвердил Остап свое первоначальное мнение и повесил продолжавший петь огнетушитель на прежнее место. Провожаемые шипением, они пошли дальше. «Где он может быть? — думал Остап. — Это мне начинает не нравиться». И он решил не покидать туальденорового чертога до тех пор, пока не узнает все.
За то время, покуда инспектор и завхоз лазали по чердакам, входя во все детали противопожарной охраны и расположения дымоходов, 2-й дом Старсобеса жил обыденной своей жизнью.
Обед был готов. Запах подгоревшей каши заметно усилился и перебил все остальные кислые запахи, обитавшие в доме. В коридорах зашелестело. Старухи, неся впереди себя в обеих руках жестяные мисочки с кашей, осторожно выходили из кухни и садились обедать зa общий стол, стараясь не глядеть на развешанные в столовой лозунги, сочиненные лично Александром Яковлевичем и художественно выполненные Александрой Яковлевной. Лозунги были такие:
«ОДНО ЯЙЦО СОДЕРЖИТ СТОЛЬКО ЖЕ ЖИРОВ, СКОЛЬКО 1/2 ФУНТА МЯСА»
«ТЩАТЕЛЬНО ПЕРЕЖЕВЫВАЯ ПИЩУ, ТЫ ПОМОГАЕШЬ ОБЩЕСТВУ» И
Все эти святые слова будили в старухах воспоминания об исчезнувших еще до революции зубах, о яйцах, пропавших приблизительно в ту же пору, о мясе, уступающем в смысле жиров яйцам, а может быть, и об обществе, которому они были лишены возможности помогать, тщательно пережевывая пищу.
Кроме старух, за столом сидели Исидор Яковлевич, Афанасий Яковлевич, Кирилл Яковлевич, Олег Яковлевич и Паша Эмильевич. Ни возрастом, ни полом эти молодые люди не гармонировали с задачами социального обеспечения, зато четыре Яковлевича были юными братьями Альхена, а Паша Эмильевич — двоюродным племянником Александры Яковлевны. Молодые люди, самым старшим из которых был 32-летний Паша Эмильевич, не считали свою жизнь в доме собеса чем-либо ненормальным. Они жили в доме на старушечьих правах, у них тоже были казенные постели с одеялами, на которых было написано «Ноги», облачены они были, как и старухи, в мышиный туальденор, но благодаря молодости и силе они питались лучше воспитанниц. Они крали в ломе все, что не успевал украсть Альхен. Паша Эмильевич мог слопать в один присест два килограмма тюльки, что он однажды и сделал, оставив весь лом без обеда.
Не успели старухи основательно распробовать кашу, как Яковлевичи вместе с Эмильевичем, проглотив свои порции и отрыгиваясь, встали из-за стола и пошли в кухню на поиски чего-либо удобоваримого. Обед продолжался. Старушки загомонили:
— Сейчас нажрутся, станут песни орать!
— А Паша Эмильевич сегодня утром стул из красного уголка продал. С черного хода вынес перекупщику.
— Посмотрите, пьяный сегодня придет…
В эту минуту разговор воспитанниц был прерван трубным сморканьем, заглушившим даже все продолжающееся пение огнетушителя, и коровий голос начал:
— Евокрррахххх видусо… ценное изобретение. Дорожный мастер Мурманской железной дороги товарищ Сокуцкий, — Самара, Орел, Клеопатра, Устинья, Царицын, Клементий, Ифигения, Йорк, — Со-куц-кий…
Труба с хрипом втянула в себя воздух и насморочным голосом возобновила передачу:
— …изобрел световую сигнализацию на снегоочистителях. Изобретение одобрено Доризулом, — Дарья, Онега, Раймонд…
Старушки серыми утицами поплыли в свои комнаты. Труба, подпрыгивая от собственной мощи, продолжала бушевать в пустой комнате:
— …А теперь прослушайте новгородские частушки…
Далеко-далеко, в самом центре земли, кто-то тронул балалаечные струны, и черноземный Баттистини запел: