какое отражение в средневековой русской литературе нашли события монгольского нашествия на русь

Татаро-монгольское нашествие в изображении литературы XIII в

вторая половина XIII—XV вв.— литература периода борьбы русского народа с монголо-татарскими завоевателями и начала формирования централизованного Русского государства, становления великорусской народности. Развитие литературы в этот период протекает в таких ведущих культурных центрах, как Москва, Новгород, Псков, Тверь.

Нашествие татар на Русскую землю нашло отражение в ряде произведений повествовательного, проповеднического и житийного характера. Умы старых русских книжников, подавленных тяжестью и неожиданностью грозной катастрофы, обрушившейся на Русскую землю, искали прежде всего религиозного объяснения событий. По­рабощение Руси татарами они объясняли наказанием божиим за грехи: бог посылает победу татарам не потому, что он им покрови­тельствует, а потому, что нас наставляет этим на путь покаяния. Усилившаяся в пору всеобщей моральной депрессии роль церкви очень содействовала укреплению такого воззрения на причины на­родного бедствия, и это бедствие осмыслялось церковью в её инте­ресах; призыв к покаянию и молитве тем самым был призывом к послушанию церкви и признанию спасительности её руководства.

В литературе этого времени главными становятся тема борьбы с иноземными поработителями — монголо-татарами и тема укрепления Русского государства, прославления нравственных подвигов русских людей, их деяний.

Епифаний Премудрый возрождает и поднимает на новую ступень художественного совершенства эмоционально-экспрессивный стиль. Развитие этого стиля было обусловлено историческими потребностями самой жизни.

Дальнейшее развитие получает стиль исторического повествования. Он испытывает воздействие демократических слоев населения, с одной стороны, и церковных кругов — с другой.

В литературе возрастает интерес к психологическим состояниям человеческой души, динамике чувств и эмоций.

Литература этого периода отразила основные черты характера складывающейся великорусской народности: стойкость, героизм, умение переносить невзгоды и трудности, воля к борьбе и победе, любовь к родине и ответственность за ее судьбу.

Повесть о разорении рязани батыем, житие александра невского, слово о погибели земли русской, повесть о тверском восстании.

23.«Повесть о разорении Рязани Батыем». Идейно-художественный анализ.

В связи с опустошением Батыем в 1237 г. Рязанской земли создана была повесть о разорении Рязани Батыем.

Такова эта незаурядная воинская повесть, представляющая собой живой отклик на события татарского нашествия. В основе её, несомненно, лежат эпические сказания, устные произведения, связанные с самим событием. Эпизод смерти Фёдо­ра и его жены Евпраксии, рассказ о Евпатии Коловрте, очевидно, восходят к особым народным историческим песням.

В повести отсутствует тот покаянный тон, какой мы отмечали в предшествующих памятниках, написанных на тему о татарском нашествии.

«Повесть о разорении Рязани Батыем» построена на основе последовательного соединения ряда самостоятельных фрагментов, одним центральным событием-разорением Батыем Рязанского княжества.

В повести не всегда точно переданы исторические факты. Родственные отношения князей, как они указаны в повести, также не всегда соответствуют действительности; не все имена, упоминаемые в повести, могут быть подтверждены летописными данными. Взаимоотношения ря­занских князей, далеко не всегда дружественные, идеализированы и показаны как неизменно братские. Всё это следует объяснить не столько отдалённостью даты написания повести от рассказанных в ней событий, сколько, видимо, тем, что в основу её легло устное эпическое произведение, часто жертвующее фактичностью в поль­зу большей идейной и эмоциональной выразительности.

Повесть о разорении Рязани Батыем по своей тематике и по стилю является ярким образцом воинских повестей. Характерной особенностью её является напряжённый и в то же время сдержанный лиризм и драматизм. Повесть насквозь проникнута героическим пафосом воинской доблести; князья и дружина изображены в ней в ореоле беззаветного мужества, побуждающего их безбоязненно идти навстречу смерти. Образ «смертной чаши» как лейтмотив проходит через всю повесть. Во всём тоне повести сильно дают себя знать идеаль­ные представления о рыцарственных взаимоотношениях князя и дружины. Князья неизменно пекутся о своей дружине и оплаки­вают погибших в бою дружинников.

Исторически эта повесть входила в трилогию, посвященную иконе Николы Зарасского.

1-е произведение – рассказ о том, как эта икона появляется в Рязани.

2 – повесть о разорении

3 – родословие служителей иконы

Эта «повесть..» не документальное произв.

Скорее всего она составлялась намного позже разорения Рязани, поэтому есть ряд неточностей (путаница имен, перечисляются князья, которые никак не могли принимать участия в обороне Рязани).

Лучше погибнуть, защищая родную землю, чем откупиться от врага.

Два фольклорных жанра: слава и плач – сочетаются в «Повести».

24.«Моление Даниила Заточника». Идейно-художественный анализ.

Это произведение дошло до нас в двух редакциях: XII в. — «Слово» Даниила Заточника и первой половины XIII в. — «Моление» Даниила Заточника. Оно построено на искусной контаминации послания-просьбы и поучения.

«Моление» Даниила Заточника адресовано князю Ярославу Всево­лодовичу Переяславскому, и «бра­тии» — слушателям.

В «Молении» усилено прославление князя путем цитирования «Песни песней» царя Соломона. Подчеркнуто значение мудрых властителей и доказывается преимущество мудрости над храб­ростью

В «Молении» появляется резкое осуждение боярства. Бояр Даниил относит к злым господам, которые попирают человеческое достоинство своих слуг. Даниил предпочитает служить князю

Более скромное место в «Молении» занимает обличение злых жен. Гнев Даниила здесь направлен на старых злообразных жен, обобщенный гротескный образ которых он создает.

«Моление Даниила Заточника» на фоне других известных нам памятников письменности этого периода является новаторским произведением, в котором соединились книжная мудрость и народная речевая стихия, библейские выдержки и скоморошьи прибаутки, приёмы торжественного красноречия и народная традиция каламбуров. Как памятник уникальный, «Моление» находится вне традиционной средневековой жанровой системы. Поэтому однозначно жанр этого произведения определить нельзя, в чём и заключается проблема жанра «Моления».

«Моление Даниила Заточника».

Оригинал не сохранился. Это произведение напоминает современное резюме. Даниил убеждает князя в своих хороших качествах (умен, образован..).

1 редакция: присутствуют сильные выпады против злых жен.

2 редакция: Даниил гораздо более подробно говорит о своих бедах, и есть сильные выпады против боярства и духовенства.

Даниил еще и очень талантлив. Он очень хорошо знаком с фольклором и сам создает свои пословицы и поговорки. Он призывает оценивать людей по уму, а не по одежде, соц.положению…

Даниил – первый русский интеллигент. Он очень остро ощущает проблемы своего общества и пытается найти выход.

Источник

История

Русская литература во второй половине XIII-XV веке. Какое отражение в средневековой русской литературе нашли события монгольского нашествия на Русь?

В литературе появились плачи о разорённых во время нашествия землях, например, «Слово о погибели земли Русской». Также появились жития новых святых, которые были замучены ордынцами, например, житие князя Михаила Всеволодовича Черниговского.

Ещё по теме

Монгольское нашествие на Русь. Сообщение о битве на Калке.

Новгородская земля. Какие типичные черты на иллюстрациях с изображениями новгородских храмов?

Православная церковь в древней Руси. С какими трудностями приходилось сталкиваться священникам и монахам в период утверждения христианства на Руси? Какими качествами должны были обладать люди, избравшие в то время путь служения Богу?

Новгородская земля. Каковы основные занятия населения Новгородской земли? Что служило главным источником благосостояния и могущества Господина Великого Новгорода?

Юго-Западная Русь. Какие были особенности у культуры Галицко-Волынской Руси.

Православная церковь в древней Руси. Почему среди населения Руси в течение длительного времени сохранялись языческие верования, традиции и праздники.

Князь Владимир и Крещение Руси. Чем они различаютсяе изображения князя Владимира Святославича (Владимира Святого) на иконе, картинах и скульптурных изображениях?

Русские земли под властью Золотой Орды. Сопротивление или подчинение ордынской власти?

Православная церковь в древней Руси. Каково значение слов «митрополит», «епископ», «игумен»?

Северо-Восточная Русь. Какими были природные условия и основные занятия населения земель Северо-Восточной Руси.

Если материал понравился Вам и оказался для Вас полезным, поделитесь им со своими друзьями!

О сайте

На нашем сайте вы найдете множество полезных калькуляторов, конвертеров, таблиц, а также справочных материалов по основным дисциплинам.

Самый простой способ сделать расчеты в сети — это использовать подходящие онлайн инструменты. Воспользуйтесь поиском, чтобы найти подходящий инструмент на нашем сайте.

calcsbox.com

На сайте используется технология LaTeX.
Поэтому для корректного отображения формул и выражений
пожалуйста дождитесь полной загрузки страницы.

© 2021 Все калькуляторы online

Копирование материалов запрещено

Источник

«Иноплеменники, глаголемии Татарове»

Судя по всему, монголо-татары воспринимались летописцем не просто в качестве врагов — захватчиков, разоривших русские города, но главным образом в качестве неотвратимого зла, само происхождение, формы и результаты проявления которого лежат, так сказать, в «потусторонней» плоскости. Подобный подход к характеристике монголо-татар проявляется в целом ряде деталей их описания.

Уже в эпитетах, которые автор рассказа НПЛ присваивает захватчикам, проглядывается общий настрой летописца по отношению к монголо-татарам, та «призма», при помощи которой он пытается разглядеть народ, смерчем пронесшийся по Руси.

В тексте летописного рассказа неоднократно подчеркивается то, что ордынцы — «иноплеменьници, глаголемии Татарове». При этом специально (и тоже неоднократно) указывается на то, что эти «иноплемень-ници» — «погании», «безбожнии», «безаконыши», «оканыши», на то, что они — «кровопролитцы крестьяньскыя крови», «безаконьнии Измаильти», «оканьнии безбожници» и т. п. 2 Создается впечатление, что книжник ведет речь в первую очередь об иноплеменниках в принципе, вообще об иноплеменниках, обладающих при этом набором заранее определенных качеств. Этнические корни, верования, то, что принято называть «обычаи и нравы» захватчиков, для него не имеют значения. Летописец не дает оценок конкретным действиям татар. Он беспристрастен в описании ужасов татарского нашествия и лишь констатирует произошедшие события, не сопровождая рассказ какими бы то ни было комментариями.

Эти иноплеменники действуют согласно общепринятому стереотипу поведения — именно это принципиально важно для летописца, именно этот стереотип он и отображает на страницах своего рассказа. При этом стереотип их поведения для книжника обусловлен не набором их (татар) собственных (этнических, религиозных и иных) качеств, а той гаммой присущих «иноплеменникам вообще» черт, которая, в свою очередь, продиктована ниспосланной им свыше миссией «карающего меча».

В случае с рассказом о событиях, записанных в НПЛ под 6746 годом, можно говорить о соответствии формы и содержания текста. С одной стороны, рассказ новгородского летописца о монголо-татарском нашествии на Русь переполнен шаблонными характеристиками. С другой стороны, устойчивые литературные формулы органично сочетаются с оригинальными авторскими наблюдениями. Данная особенность заставляет видеть в использованных шаблонах не просто дань литературной моде того времени, но и осознанно выбранный автором способ передачи важной для читателя информации.

Таким образом, во фразу «придоша. множьства бещисла, акы прузи» автор заключает сразу несколько смыслов. С одной стороны, в ней содержится указание относительно численности пришедших на Русь татар — их пришло несметное множество. С другой стороны, книжник указывает на функцию «поганых» — они пришли для наказания Руси, в качестве «кары Господней». И, наконец, уточнением «яко прузи» автор текста еще раз подводит читателя к необходимым параллелям между татарами и «нечистыми народами», в частности измаильтянами, которые, согласно предсказанию Мефодия Патарского, должны покорить мир накануне «последних времен». Вероятно, автор рассказа о нашествии Батыя, в отличие от своего предшественника, описывавшего битву на Калке, уже имел четкое представление о том, что татары — это и есть измаильтяне. Книжник не только не выносит на читательский суд свои сомнения по этому поводу (как это делал автор «Повести о битве на Калке» в редакции НПЛ). Но из текста видно, что летописец вполне уверен в своих выводах относительно татар.

Кстати, сравнение действий «поганых» с «мечем карающим» довольно характерно для литературы, посвященной эсхатологической тематике. Из синхронных НПЛ произведений, в которых по отношению к татарам употреблено сравнение с «мечем», следует назвать «Поучения» Серапиона Владимирского («Моисееви что рече Богъ: «Аще злобою озлобите вдовищо и сироту, взопьют ко мне, слухом услышю вопль их, и разгневаюся яростью, погублю вы мечем«. И ныне збысться о нас реченое: не от меча ли падохомъ? не единою ли, ни двожды?» 15 ; «святители мечю во ядь быша» 16 ), а также «Правило Кюрила» (ср.: «не падоша ли силнии наши князи остриемь меча? не поведени ли быша в плен чада наша? не запоустеша ли Святыя Божия церкви? не томими ли есмы на всякъ день от безбожныхъ и нечистыхъ погань?» 17 ).

Еще более явные параллели с «мечем карающим» прослеживаются в текстах Священного Писания, а также в предсказательной литературе: «и вы падете от меча, потому что вы отступили от Господа, и не будет с вами Господа»; «и воевали сыны Иудины против Иерусалима, и взяли его мечем, и город предали огню»; «спешите. чтоб не застиг и не захватил нас, и не навел на нас беды, и не истребил города наши мечем»; «если придет на нас бедствие: меч наказующий, или язва, или голод. »; «и он навел на них царя Халдейского, и тот умертвил юношей их мечем в доме святыни их, и не пощадил ни юноши, ни девицы, ни старца седовласого, все предал Бог в руку его»; «и за беззакония наши преданы были мы, цари наши, священники наши, в руки царей иноземных, под меч, в плен и на разграбление и на посрамление»; «убойтесь меча, ибо меч есть отмститель неправды, и знайте, что есть суд» 18 (ср: «падоуть мьчемь вси боляре силны. »; «и предана боудеть земля Ферьска вь тлю и пагоубоу и живоущи на ней пленениемь и мьчемь погыбноуть» 19 ) и т. д.

Представляется, что книжник не случайно так однообразен в описании побед «поганых». Связано это, вероятно, даже не столько с их реальными успехами, которые, конечно, были велики, сколько с авторским представлением о том, каким способом монголо-татары достигали своих побед. «Окаянные безбожники» татары, в восприятии летописца, не могли поступать иначе, они не могли действовать против русских с какими-либо затруднениями — это, судя по всему, просто бы не соответствовало стереотипу должного для них поведения.

Для летописца военные удачи татар связывались с тем, что татары действовали в качестве орудия Божьей кары, и, следовательно, с принципиальной невозможностью русских противостоять «промыслу Господнему», карающему Русь «за грехи». Новгородский книжник неоднократно подчеркивает очевидную для него мысль о том, что невозможно противиться Божьему гневу. Татары, действующие в качестве орудия этого гнева, не встречают никакого сопротивления со стороны русских. Люди, оказавшиеся в «недоумении и страсе», естественно, не могли оказывать сопротивления захватчикам.

Подобное «недоумение» проявилось в поведении многих персонажей летописного повествования.

Летописец пишет о страхе, который охватил русских. Однако этот страх, судя по всему, был вызван не столько татарами, сколько тем, что предопределило их приход. «И кто, братье, о семь не поплачется. » — вопрошает книжник. «Да и мы то видевше, устрашилися быхомъ. » — пишет он и далее объясняет причины страха: «. грехов своихъ плакалися с въздыханиемь день и нощь». Таким образом, «страхъ и трепетъ» являются не только посланными на русских «от Бога» напастями, но и характеристикой того внутреннего состояния, которое было присуще современникам трагических для Руси событий. Осознанная вдруг греховность, греховность, факт которой стал очевиден благодаря ниспосланным Господом казням, — вот внутренняя причина того «недоумения», которое приводит к невозможности противостоять «поганым».

Составитель Лавр. не останавливается на констатации факта «казней Господних», постигших Русь. Под его пером ситуация приобретает еще более трагический характер. Усиление драматизации повествования достигается за счет проведения в рассказе достаточно явных аналогий между происходящими вокруг событиями и эсхатологическими предзнаменованиями. Напряженно вглядывающийся в реальность в поисках «знамений последних времен» средневековый читатель не мог оставить без внимания столь близкие параллели.

Тем более, что для нагнетания «эсхатологических тонов» книжник использует различные, довольно оригинальные приемы. Так, автор Повести с помощью ряда точных цитат из предшествующего летописного текста сравнивает татар с народами, являющимися накануне Страшного суда. Наиболее показательным является заимствование из рассказа ПВЛ под 6449 (941) годом, в котором повествуется о приходе под стены Константинополя князя Игоря с дружиной, использованное при описании татарских разорений Рязанской земли.

Действительно, рассказы о поведении напавших на «Царьград» язычников-русских и наступающих на рязанские земли татар практически идентичны:

Кроме того, эсхатологическая тема в рассказе Лавр. развивается за счет введения в текст повествования не соответствующей действительности, «нереальной» хронологической информации.

Вместе с тем в оценки случившегося составитель Лавр. привнес и некоторые новые черты. В его рассказе татары выступают не просто слепыми орудиями Божьего гнева, каковыми они являются, скажем, в рассказе НПЛ, но и силой, обладающей некоторыми «самостоятельными» — всегда негативными — чертами. «Безбожные», «окаянные, злые кровопийцы», «поганые иноплеменники», «проклятые безбожники», «плотоядцы», «глухое царство оскверненное» — вот эпитеты, которыми награждает монголо-татар летописец.

Еще одна важная характеристика монголо-татар, судя по всему, также принадлежит перу составителя Лавр. Захватив в плен Василька Константиновича, татары пытаются заставить его перейти в «обычай поганьский» и «воевати (вместе) с ними». Однако, «нс покорившись их беззаконию», князь, обращаясь к ордынцам, вопрошает их о том, каким образом тс, совершив столь многочисленные злодеяния, собираются держать ответ перед Господом: «Богу же какъ ответь дасте? ему же многы душа погубили есте бес правды, их же ради мучити вы имат Богъ въ бесконечныя векы, и стяжет бо Господь душе те, их же есть погубили». Таким образом, по мнению «блаженного мученика» князя Василька, татары должны нести ответственность перед Богом за совершенные преступления: по воле Господа они обязательно подвергнутся вечным мучениям за неправедно погубленные души, — считает князь.

Это, несомненно, новый аспект восприятия татар: под пером составителя Лавр. они из пассивного орудия Господнего гнева превращаются в субъектов, не только наделенных личными негативными качествами, но несущими ответственность перед Богом за совершенные злодейства.

В действительности проблему, связанную с возможностью сопротивления ордынцам, книжник пытается решить в рамках все той же — традиционной для его времени — концепции нашествия как наказания «за грехи наши». В целом решение указанной проблемы для составителя рассказа Лавр. очевидно: сопротивление Господнему гневу в принципе греховно, а потому — обречено на поражение. Именно с этих позиций выступают защитники стольного Владимира и, в первую очередь, оставленные в городе сыновья великого князя.

Описание осады Владимира предваряется сообщением о том, что владимирский князь Юрий Всеволодович, «выеха из Володимеря в мале дружине. и еха на Волъгу. и ста на Сите станом. и нача. совокупляти вое противу татаром», в стольном Владимире «оурядивъ сыны своя в собе место Всеволода и Мьстислава». Помимо оставленных великим князем сыновей, обороной города руководил воевода Петр Ослядюкович. В момент, когда татары подошли к Владимиру, «Володимерци затворишася в граде. и не отворящимся». Подлинный драматизм повествованию придает упоминание о том, что «безбожнии» «водили с собой» родного брата Всеволода и Мстислава — ранее захваченного ими в плен Владимира Юрьевича. Татары «приехаша близь къ воротомъ и начаша. молвити: знаете ли княжича вашего Володимера?» Всеволод же и Мстислав, пишет летописец, «познаста брата своего. плакахуся, зряще Володимера», и «сжалистаси брата своего деля. и рекоста дружине своеи и Петру воеводе: братья, луче ны есть оумрети перед Золотыми враты за святую Богородицю и за правоверную веру христьяньскую. И не да воли ихъ быти Петръ Ослядюковичь».

Владимир подвергается разорению, гибнут церкви и монастыри, татары не щадят никого «от оуного и до старца и сущаго младенца». Лишь один человек в летописном рассказе о взятии Владимира не согласен с идеей жертвенной смерти — это уже упомянутый воевода Петр Ослядюкович. Однако его стремление удержать князей от пассивной гибели, от добровольной жертвы «за святую Богородицю и за правоверную веру христьяньскую» оказывается напрасным. Это стремление противоречит изначальной «воле» Всеволода и Мстислава, стремившихся мученически погибнуть и тем самым искупить «грехи», за которые и постигла их (вместе со всеми остальными) «кара Божия». Петр Ослядюкович же оказывается единственным из жителей города, не принявшим (или не понявшим?!) идеи, которой прониклись все — «несть человеку мудрости, ни есть мужства, ни ес(ть) думы противу Господеви. Яко Господеви годе бысть, тако и бысть».

Вообще, Юрий, в представлении составителя рассказа Лавр., скорее персонаж, олицетворяющий собой смирение, нежели борьбу. Не случайно в тексте повести в уста самого Юрия вкладывается фраза о том, что он (Юрий) — «новыи Иовъ быс терпением и верою». В результате получившегося «наслоения» добродетелей Юрия летописцу так и не удалось до конца выстроить образ князя-воина, образ князя-защитника. Видимо, именно «новый Иов», а не «князь-защитник» являлся «идеалом человека в понимании автора Лавр.» 71 Таким образом, поиск в поступках Юрия некоего примера борьбы с монголо-татарами не приносит более или менее удовлетворительных результатов.

Скорее всего, описание — довольно размытое — неудавшегося воинского подвига великого князя, а также восхваление его воинственного духа явились результатом более поздних (но произошедших до 1305 года) вставок. Вероятно, цель подобных сюжетов — та или иная реабилитация Юрия Всеволодовича в глазах потомков.

Вообще же, судя по всему, сопротивление татарам мыслилось книжнику делом довольно затруднительным, а самое главное, заведомо обреченным на неудачу. Действительно, и Петр Ослядюкович, и Юрий Всеволодович — фигуры довольно активные, но, несмотря на это, и их чрезвычайно робкие потуги на сопротивление оканчиваются провалом. В их распоряжении — лишь возможность погибнуть в бою. Но и такое поведение оказывается исключением из правил: подавляющее большинство персонажей повести стремится к иному исходу, к иному концу: большинство предпочитает гибель от рук «поганых» какому-либо противостоянию захватчикам.

Часто повторяемый мотив «гибели за православную веру» находит параллель с более широкими представлениями автора о сущности происходящего. Дело в том что, помимо рассказа о нашествии как каре Господней, составитель Лавр. уделяет огромное внимание не менее важной для средневекового читателя проблеме спасения человека в условиях развернувшихся на его глазах «казней Божиих». В известном смысле поиск возможных путей решения данной проблемы и являлся одной из важнейших целей составителя повести.

Таким образом, увиденный книжником путь спасения человека предполагал отказ от активного сопротивления «поганым»: спасение будет даровано тому, кто подвергнется «казням Божиим». Отсюда пассивное, в молитве, ожидание «казни» — вот идеал должного поведения христианина, в представлении составителя Лавр. версии повести о нашествии Батыя.

Одной из важнейших морально-нравственных проблем, решаемых автором рассказа на страницах повести о нашествии Батыя, является проблема борьбы с татарами. Подход составителя Ипат. и в этом вопросе существенно отличается от представлений авторов рассказов о нашествии, содержащихся в НПЛ и Лавр. Если в указанных памятниках противостояние «поганым» представлено как дело, заранее обреченное на провал, то в Ипат. борьба с ордынцами выглядит как наиболее предпочтительный способ поведения.

Итак, в отличие от владимирцев, козляне выбирают «гибель в бою». Именно эта их решимость и должна, по мысли летописца, обеспечить им и «зде» «славу мира сего», и на небесах «жизнь вечную», «венцы от Христа Бога». Для того чтобы обеспечить себе то самое «не скоро миноующее житие», о котором говорил владимирцам епископ Митрофан, необходимо, по мнению автора рассказа Ипат., активно противостоять «поганым».

Можно предположить, что, по замыслу автора Ипат., жители Козельска не просто обладали мужеством, необходимым в борьбе с захватчиками, но и имели более важное для православных христиан качество, позволявшее им противостоять даже проискам дьявола. Кстати, подобная интерпретация является вполне адекватной пафосу рассказа Ипат.: автор Повести в целом ряде случаев проводит (правда, неявные) параллели между татарами, Батыем, с одной стороны, и слугами дьявола, самим «лукавым», антихристом — с другой.

Отметим, что подобная оценка произошедшего вполне может быть названа оригинальной. Как показал А.А. Горский, «тема «свершившейся погибели» появляется только в произведении, оценивающем последствия Батыева нашествия» — «Поучениях» Серапиона Владимирского. «Серапион, — пишет исследователь, — пользуясь библейскими сюжетами, говорит о «погибели», ниспосланной Богом на Русь за людские грехи».

Монголо-татары в восприятии авторов исследуемых летописных рассказов представляли собой многочисленную, чрезвычайно удачливую в сражениях, коварную и жестокую силу. Большое внимание древнерусские летописцы уделяли поступкам «безбожных», однако в поведении татар проявлялись, по мнению книжников, не столько присущие самим ордынцам черты, сколько черты, свойственные «нечестивым» народам вообще. Именно по этому перечень отрицательных качеств татар во многом определялся не столько их реальными свойствами, сколько восприятием их в качестве «нечистого» народа, в «последние времена» ниспосланного в наказание и в исправление погрязшей в грехах Русской земле.

Эсхатологические ожидания эпохи определили одну из главных тем летописных рассказов о нашествии — тему возможного спасения в «последние времена», предвозвестником которых явилось нашествие татар. В представлении авторов рассказов НПЛ и Лавр. спасение виделось в смиренном принятии «Божьей кары» и избавлении от грехов путем покаяния. Смиренное покаяние должно было стать гарантией и избавления людей от свалившихся на них несчастий в земной жизни, и получения ими «венцов нетленных» в жизни вечной. Борьба с татарами, воспринимаемая как заранее обреченное дело, не рассматривалась в указанных памятниках в качестве эталона должного поведения христианина. Лишь автор Ипат. выступал за активное противостояние: хотя в его рассказе русские также обречены терпеть от татар поражения, книжник уверен, что только сопротивление «безбожным» способно спасти людские души на Страшном суде. Характерно, что в тех памятниках, где нашествие «поганых» ассоциировалось только с «казнями Божиими за грехи» (НПЛ и Лавр.), тема сопротивления захватчикам практически не затрагивалась; в Ипат. же, где нашествие «безбожных», «льстивых» татар объяснялось их связью с дьяволом, напротив, проблема возможного отпора завоевателям решалась положительно.

Политическая ситуация на юге Руси, а также надежды правителей этого региона найти союзников по борьбе с «погаными» среди западноевропейских государей и католической церкви предопределили специфику восприятия монголо-татар на страницах южнорусской летописи — Ипат. Явная антитатарская направленность Повести в составе Ипат., призыв автора летописного рассказа к сопротивлению «льстивым» ордынцам сближают идеи этого повествования с идеями, высказанными в литературе более позднего периода. Возможно, именно в идеологии составителя Ипат. следует искать корни тех представлений о татарах, которые возникают в последующий период и которые ложатся в основу вырабатывавшейся в рамках древнерусской книжности доктрины активного противостояния захватчикам.

Тема смиренного подчинения судьбе, присущая повествованиям НПЛ и Лавр., также находит продолжение в памятниках последующих эпох. Однако и эта тема переосмысливается, уточняется, эволюционирует от идеала смиренной гибели перед лицом неотвратимого «наказания Божиего» до концепции мученической гибели «за веру», находящей воплощение и в тексте рассказа Лавр., и в житийных повестях об убиенных в Орде святых князьях.

Примечания

1. Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль. С. 302; Кучкин В.А. Монголо-татарское иго. С. 24—25.

3. См., напр.: Истрин В.М. Откровение Мефодия Патарского и апокрифические видения Даниила в византийской и славяно-русской литературе. Исследования и тексты. М., 1897. С. 93—94 и др.

5. См., например: Исх. 10: 4—19. Для сравнения: в ПВЛ из пяти упоминаний о саранче два относятся именно к рассказам о «казнях Божиих»: о наведении саранчи на фараона подробно рассказывает князю Владимиру Святославичу Философ; в этом же контексте саранча упоминается и в т.п. отрывке «О казнях Божиих» под 6576 (1068) годом. См.: ПВЛ. С. 44, 73.

6. Истрин В.М. Откровение Мефодия Патарского и апокрифические видения Даниила. С. 87, 94, 98, 104, 109, 112.

7. Кучкин В.А. Монголо-татарское иго. С. 23.

8. Ср.: ПСРЛ. Т. 1. Вып. 1. Изд. 2-е. Л., 1926. Стб. 167—168, 170; Т. 2. Стб. 156—159; НПЛ. С. 74, 76—77. Впервые на указанные совпадения обратил внимание Д.С. Лихачев. См.: Лихачев Д. С. К истории сложения. С. 261.

9. Кучкин В.А. Монголо-татарское иго. С. 24.

10. Там же. С. 61. Прим. 49. По мнению А.А. Шахматова, «Поучение о казнях Божиих» было вставлено в Начальный свод, а уже оттуда попало в ПВЛ (см.: Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908. С. 168—169).

11. См., напр., второе и третье «Поучения» Серапиона Владимирского (см.: ПЛДР. XIII век. С. 442—448) и т.н. «Правила» митрополита Кирилла (см.: Правило Кюрила Митрополита Русского // Русские достопамятности, издаваемые ОИДР. Ч. I. М., 1815. С. 106—107). Об идейном сходстве этих памятников подробнее см.: Гудзий Н.К. История древней русской литературы. Изд. 6-е. испр. М., 1956. С. 197.

12. Ср.: Истрин В.М. Откровение Мефодия Патарского и апокрифические видения Даниила. С. 93, 95 и др.

13. НПЛ. С. 75. Ср.: «осквернены боудуть жены ихъ от скверныхъ сыновъ Изьмаилевъ». См. подробнее: Истрин В.М. Откровение Мефодия Патарского и апокрифические видения Даниила. С. 93—94 и др.

15. ПЛДР. XIII век. С. 448.

17. Правило Кюрила. С. 107.

18. Чис. 14: 43; Суд. 1: 25; 2 Цар. 15: 14; 2 Пар. 20: 9; 36: 17; Езд. 9: 7; Иов 19: 29. Ср. также: «тебя постигли. опустошение и истребление, голод и меч: кем я утешу тебя?» (Ис. 51: 19); «не выходите в поле и не ходите по дороге, ибо меч неприятелей, ужас со всех сторон» (Иер. 6: 25); «и пошлю вслед их меч, доколе не истреблю их» (Иер. 9: 16); «юноши их умрут от меча. » (Иер. 11: 22); «на все горы в пустыне пришли опустошения; ибо меч Господа пожирает все от одного края земли до другого: нет мира ни для какой плоти» (Иер. 12: 12); «если они будут поститься, Я не услышу их; и если вознесут всесожжение и дар, не приму их; но мечем и голодом и моровою язвою истреблю их» (Иер. 14: 12) и др.

19. Ср.: Истрин В.М. Откровение Мефодия Патарского и апокрифические видения Даниила. С. 93, 94 и др.

24. Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль. С. 302.

26. Ср.: Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль. С. 326; Кучкин В.А. Монголо-татарское иго. С. 23.

27. Ср.: «именьникъ» — «стяжатель», «корыстолюбец» (см.: Словарь древнерусского языка XI—XIV вв Т. 4. М., 1991. С. 149).

28. См. подр.: Приселков М.Д. История. С. 136—145; Лихачев Д.С. Русские летописи. С. 282—288; Насонов А.Н. Лаврентьевская летопись. С. 449—450; Комарович В.Л. Лаврентьевская летопись. С. 90—96; Он же. Из наблюдений. С. 32—40; Лурье Я.С. Лаврентьевская летопись. С. 66—67 и др.

29. Случаи заимствования приведены Г.М. Прохоровым (см.: Прохоров Г.М. Повесть о Батыевом нашествии. С. 78—83).

30. Бородихин А.Ю. Цикл повестей. АКД. С. 12.

31. По мнению В.А. Кучкина, все места ст. 6745 г. Лавр., «где. дается объяснение завоевания как наказания за «грехи наши», оказываются литературными цитатами» (Кучкин В.А. Монголо-татарское иго. С. 44). Ср.: Прохоров Г.М. Повесть о Батыевом нашествии. С. 78—83.

32. Кучкин В.А. Монголо-татарское иго. С. 44.

33. Прохоров Г.М. Повесть о Батыевом нашествии. С. 79.

34. ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб. 462—463.

35. Истрин В.М. Откровение Мефодия Патарского и апокрифические видения Даниила. С. 93 и др.

36. См.: Лихачев Д. С К истории сложения. С. 261.

38. ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб. 460. «Это «обою страну», — пишет Д.С. Лихачев, — могло касаться только пролива Суд, его обеих сторон, но не Рязанской земли». См.: Лихачев Д.С. К истории сложения. С. 261.

39. Веселовский А.Н. Видение Василия Нового о походе русских на Византию в 941 г. // ЖМНП. Ч. 261. 1889. Январь. С. 80—92.

40. Вилинский С.Г. Житие св. Василия Нового в русской литературе. Ч. 1 // Записки историко-филологического факультета Новороссийского университета. Вып. 6. Одесса, 1911. С. 320.

41. Но мнению исследователя, составитель рассказа ПВЛ воспользовался первой русской редакцией Жития. См.: Там же. С. 315.

42. Болес подробно об интерпретации текста летописной 941 года и об общих чертах описания дружины Игоря в ПВЛ и монголо-татар в Лавр. см.: Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX—XII вв.). Курс лекций. М., 1998. С. 367—368.

43. Примеры подобного использования хронологической информации см.: Приложение I.

44. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 43 и далее.

45. Пронштейн А.П., Княшко В.Я. Хронология. М., 1981. С. 24.

46. Гуревич А.Я. Представления о времени в средневековой Европе // История и психология: Сб. ст. М., 1971. С. 198. Ср.: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С. 164—165.

47. Ле Гофф Ж. Цивилизация. С. 165—166.

48. Гуревич А.Я. Представления о времени. С. 166; Он же. Категории. С. 52.

50. ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб. 462.

53. ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб. 466.

55. ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб. 468.

56. Там же. Стб. 461. По мнению Г.М. Прохорова, «это несомненная неправда: при взятии татарами с ходу города у воеводы этого города были все причины погибнуть, кроме одной — вероисповедной» (см.: Прохоров Г.М. Повесть о Батыевом нашествии. С. 88).

57. ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб. 462.

61. Ср. мнение В.А. Кучкина относительно того, что у составителя рассказа не существовало «цельной антиордынской политической концепции» (курсив наш. — В.Р.) (см.: Кучкин В.А. Монголо-татарское иго. С. 49).

62. См., напр.: Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль. С. 302.

63. Так, по мнению Г.М. Прохорова, составление рассказа Лавр. следует относить ко времени кануна Куликовской битвы. Составитель, полагает исследователь, собирался «дать читателю исторические примеры мужественной, вероисповедно-непримиримой борьбы христиан-русских с иноверцами-татарами». Появление таких «примеров» в эпоху Куликовской битвы, по мнению Г.М. Прохорова, отражало объективную потребность времени «побороть уже почти стопятидесятилетний страх», поскольку «боящиеся не могли бы победить на Куликовом поле» (см.: Прохоров Г.М. Повесть о Батыевом нашествии. С. 87—91).

64. ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб. 461.

67. ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб.461.

71. См.: Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (988—1237 гг.). СПб., 1996. С. 142—143.

72. ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб. 467.

73. ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стб. 464.

77. Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль. С. 302—303.

78. Как показал В.А. Кучкин, подобные «нелестные эпитеты» в отношении ордынских ханов, «считавшихся повелителями Руси», свойственны всему повествованию Ипат. См.: Кучкин В.А. Монголо-татарское иго. С. 21.

83. Там же. Стб. 784. Здесь «исполнена» употреблено в значении «наполнена». См.: СлРЯ XI—XVII вв. Вып. 6. М., 1979. С. 281.

87. Там же. Стб. 782, 784.

94. Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль. С. 303.

95. Там же; Кучкин В.А. Монголо-татарское иго. С. 19—20.

96. См.: СлРЯ XI—XVII вв. Вып. 8. М., 1981. С. 214—215, 322—323.

105. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 779—780.

109. Этот же оборот использовался автором и при описании взятия Рязани. Ср.: Там же. Стб. 778—779, 781.

111. См.: СлРЯ XI—XVII вв. Вып. 8. С. 33—34. Ср.: Срезневский И.И. Материалы. T. 1. СПб., 1893. Стб. 1353; Словарь древнерусского языка (XI—XIV вв.). Т. 4. С. 322.

112. ПЛДР. XIII век. С. 452.

114. СлРЯ XI—XVII вв. Вып. 8. С. 323.

115. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 780. Ср. образ «зверя» в пророческих книгах Священного Писания (Иез. 5: 17; 14: 15, 21; 34: 25; Дан. 7: 3—23; Откр. 11:7; 13: 1—18; 14: 9—11; 15:2 и др.)

116. См. подр.: Сахаров В. Эсхатологические сочинения и сказания в древнерусской письменности и влияние их на народные духовные стихи. Тула, 1879. С. 84. Следует указать на то, что не только жители Козельска, но и многие другие персонажи повести Ипат. противостоят «поганым».

117. Ср.: Кучкин В.А. Монголо-татарское иго. С. 18.

118. Ср.: Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль. С. 303.

120. Там же. Стб. 787. Среди значений слова «победа» — «поражение», «беда». См. подр.: СлРЯ XI—XV11 вв. Вып. 15. М., 1989. С. 120.

121. См. подр.: Горский А.А. Проблема изучения «Слова о погибели Русской земли» (К 750-летию со времени написания) // ТОДРЛ. Т. 43. Л., 1990. С. 22—23.

123. «Нашествия татар и сила их ударов. были настолько внезапны и сокрушительны, что даже в народном сознании эти события запечатлелись как нечто неведомое и сверхъестественное» (курсив наш. — В.Р.). См.: Русское народное творчество Т. 1. М.; Л., 1953. С. 265 (автор статьи — Д.С. Лихачев).

124. См., напр.: История русской литературы. Т. 1. М., 1958. С. 139.

125. Шамбинаго С.К. Русское общество и татарское иго // Русская история в очерках и статьях. Т. 1. М., 1909. С. 577; Пыпин А.Н. История русской литературы. Т. 1. Изд. 4-е. СПб., 1911. С. 206.

126. История русской литературы. М., 1980. С. 94.

127. История русской литературы Т. 2. Ч. 1. С. 13.

Источник