1871 год в истории россии события
Дата в истории России: Март 1871 года
Ровно 147 лет назад были отменены статьи Парижского мирного договора 1856 года.
Парижский мир завершил Крымскую войну 1853—1856 гг., в которой России противостояла целая коалиция западных держав в составе Англии, Франции и присоединившегося к ним Сардинского королевства, которые выступили на стороне Османской империи. Мирный договор, безусловно, ущемлял национальное достоинство и интересы России – он объявлял Черное море нейтральным, то есть на нем запрещалось держать военный флот и строить военно-морские базы. Однако главным итогом войны стала международная изоляция России, что выразилось в формировании т.н. «крымской системы» в составе Англии, Франции, Османской империи и Швеции, которая была направлена против мнимой «российской экспансии».
Выведение России из состояния международной изоляции стало одной из главных задач для нового императора Александра II, который вступил на престол в самый разгар тяжелейшей Крымской войны. Для решения этой задачи государь назначил министром иностранных дел Александра Михайловича Горчакова, который во время войны руководил посольством в Вене и сделал все для того, чтобы Австрия не направила свои войска против России. Новый министр незамедлительно занялся поиском потенциальных союзников – сначала в этой роли выступала Франция, затем, по мере своего усиления – Пруссия. Итоги австро-прусской войны 1866 года убедили Александра II в необходимости тесного сотрудничества со своим западным соседом.
Кульминацией этой истории стала франко-прусская война 1870—1871 гг., в которой Франция потерпела сокрушительное поражение, что означало разрушение «крымской системы». Император и Горчаков сочли этот момент наиболее подходящим для того, чтобы отменить статьи Парижского договора. Впервые эта инициатива прозвучала 27 (15) октября 1870 года на заседании в Царскосельском дворце, которое возглавил император. Спустя четыре дня русское правительство циркулярной депешей Горчакова объявило, что Россия с этого времени не считает себя связанной статьями Парижского договора, ввиду того, что они многократно нарушались другими державами. Великобритания всячески протестовала и даже предложила Пруссии объединиться с только что разгромленной ею Францией и выступить за сохранение статей, на что Бисмарк ответил категорическим отказом. Англичанам оставалось лишь согласиться на переговоры.
29 (17) января 1871 года начала работу Лондонская конференция, по итогам которой 25 (13) марта 1871 года была принята конвенция, подтверждавшая отмену нейтрализации Черного моря и принцип закрытия проливов для военных судов, принятый еще в 1841 году. Великобритании удалось лишь продавить положение о том, что султан имеет право открывать проливы в мирное время для дружественных держав по своему усмотрению. Главным итогом этой конференции стал выход России из международной изоляции, что стало одной из самых громких дипломатических побед нашей страны в XIX веке.
«Париж будет наш или его не будет вовсе». Чему Ленин и Сталин научились у восставших французов
150 лет назад, весной 1871 года, французскую столицу сотрясали кровавые и ожесточенные уличные бои между правительственными войсками и сторонниками Парижской коммуны. Почему они случились после крушения двадцатилетнего режима Второй империи Наполеона III — самого сытого и стабильного периода в истории Франции XIX века? Были ли у коммунаров шансы на успех и какой урок они преподали российским революционерам? Как в современной Франции вспоминают 72-дневное восстание 1871 года и почему о нем забыли в нынешней России? На все эти вопросы «Ленте.ру» ответила доктор исторических наук, профессор кафедры всеобщей истории Института общественных наук РАНХиГС Наталия Таньшина.
Расцвет и крах Второй империи
«Лента.ру»: Когда вспоминают Парижскую коммуну, мало представляют о том, что ей предшествовало. Но ведь кровавые события 1871 года вряд ли бы случились без краха Второй империи во Франции? Как режим Наполеона III в течение 20 лет прошел путь от блестящей победы в Крымской войне до позорной катастрофы под Седаном?
Наталия Таньшина: Хорошая постановка вопроса. Действительно, вряд ли Парижская коммуна была бы возможна без катастрофического поражения Франции в войне с Пруссией. Не зря Маркс спустя десять лет после коммуны назвал ее восстанием города в чрезвычайных обстоятельствах. Ведь за все двадцатилетие Второй империи Франция почти не знала серьезных внутренних конфликтов.
Причиной того стало то, что во второй половине своего правления Наполеон III (в 1848-1852 годах президент Второй Французской республики Луи-Наполеон Бонапарт, в 1852 году после изменений в конституции провозглашен императором французов — прим. «Ленты.ру») решился на либерализацию политического режима и много сделал для решения насущных социально-экономических вопросов. А Париж благодаря префекту департамента Сена барону Жоржу Осману и лично императору Наполеону III был реконструирован и превратился в современный и комфортный для проживания город.
Почему тогда в итоге все закончилось так печально?
Наполеона III погубили его непомерные внешнеполитические амбиции. Он всегда оглядывался на своего великого дядю, и, как и многие французы его поколения, жил в плену «наполеоновской легенды» былого величия Франции и ее побед.
Материалы по теме
«Результат был предсказуем»
Сначала все складывалось весьма благоприятно: победоносное завершение Крымской войны с Россией принесло Наполеону III моральное удовлетворение за поражения Франции на последнем этапе наполеоновских войн. Потом Франция успешно воевала с Китаем, приступила к завоеванию Вьетнама, захватила Новую Каледонию, интенсивно колонизировала Алжир, совершила экспедицию в Сирию и в целом укрепила позиции на Ближнем Востоке. Этому способствовало открытие в 1869 году Суэцкого канала, построенного при преобладающем французском участии. Однако размах колониальной экспансии принял столь гигантские масштабы, что Наполеон III стал утрачивать чувство реальности.
Так, закончилась провалом его попытка превратить Мексику в зависимое от Франции государство, а эрцгерцог Максимилиан Габсбургский в июле 1867 года был захвачен и расстрелян республиканцами. Дипломатическим поражением для Франции закончилось и разрешение Люксембургского кризиса. В итоге гегемонистские устремления Наполеона III привели к постепенной дипломатической изоляции Франции в Европе.
Кроме того, Наполеон III совершил серьезный стратегический просчет. Позволив Пруссии разгромить в 1866 году Австрию — давнего соперника Франции в Европе, — он проглядел исходящую от нее угрозу. Но Бисмарк только и ждал, чтобы Франция выступила как страна-агрессор.
Вы имеете в виду историю с Эмсской депешей?
Конечно. Бисмарк был убежден в неизбежности войны с Францией, но ему нужно было, чтобы Пруссия в ней выглядела обороняющейся стороной. В результате уловка Бисмарка удалась, и 19 июля 1870 года Франция объявила Пруссии войну.
Однако французский император недооценил мощь противника и переоценил боевые возможности своей армии. Назначив императрицу Евгению регентшей на время своего отсутствия, 23 июля он отправился в действующую армию. А уже 2 сентября под Седаном почти вся французская армия вместе с Наполеоном III попала сначала в окружение, а потом и в плен.
Париж в осаде
Если при Наполеоне I синонимом полной катастрофы стало название реки Березины в нынешней Белоруссии, то во времена Наполеона III таким символом стал Седан?
Париж, где господствовали республиканские и даже радикальные настроения, требовал продолжения войны во что бы то ни стало. Однако консервативная французская провинция больше склонялась к миру с немцами.
Париж был за войну, несмотря на осадное положение?
Все это крайне неблагоприятно влияло не только на санитарную ситуацию, но и на социально-политическую атмосферу в столице. В этих условиях правительство Жюля Фавра 28 января 1871 года было вынуждено подписать перемирие, а для ведения переговоров о мире Франция должна была провести выборы в Национальное собрание и сформировать законное правительство, что и было сделано в ходе выборов 8 февраля.
То есть Парижскую коммуну породили противоречия между радикальной столицей и консервативной провинцией, отягощенные катастрофическим поражением в войне с Пруссией?
Скорее, коммуну породило поражение в войне, помноженное на политику нового правительства, состоящего из сторонников мира с объединенной Германией. Глава исполнительной власти Адольф Тьер 26 февраля 1871 года в Версале подписал предварительный мирный договор с Германией.
Его условия оказались унизительными и тяжелыми: Франция теряла Эльзас и Лотарингию и обязалась выплачивать огромную контрибуцию в размере пяти миллиардов франков.
Тьер, который потом станет президентом Франции, летом 1870 года, кажется, был едва ли ни единственным политиком, активно возражавшим против объявления войны Пруссии?
Да, и за это многие тогда обвиняли его в предательстве. Но он же войдет в историю как «спаситель Франции» и как политик, который сможет изыскать необходимые средства для выплаты контрибуции и скорейшего освобождения территории Франции от немецких войск. Они, кстати, 1 марта 1871 года вступили в Париж и находились там до 3 марта.
Отмена выплаты жалованья национальным гвардейцам после снятия осады, закон о немедленном взыскании коммерческих долгов, перемещение республиканского правительства в королевский Версаль, и, наконец, знаменитое «дело пушек», когда Тьер в ночь с 17 на 18 марта 1871 года распорядился изъять у национальных гвардейцев 227 пушек, 200 из которых были отлиты по подписке на деньги парижан, — все это закономерным образом привело к восстанию 18 марта 1871 года.
Тень Великого страха
Да, большинству парижан весной 1871 года действительно казалось, что они вновь живут во времена Французской революции и Великого страха. Даже само название «коммуна» — это отсылка к органам местного самоуправления времен революции конца XVIII века. Красное знамя над Пантеоном, комитет общественного спасения как главный исполнительный орган власти, антиклерикальная политика и декрет о заложниках — все это поневоле многих заставляло вспомнить о временах якобинского террора.
Однако утверждение насчет массового террора — это преувеличение. Декрет о заложниках, согласно которому за одного погибшего коммунара полагалось убивать трех заложников, был принят, но так и не вступил в силу. Хотя во время «кровавой недели», когда в Париже шли ожесточенные уличные бои, коммунары действительно расстреливали заложников.
К тому же среди коммунаров не было единства, они разделились на три группы. Так называемые постробеспьеристы считали себя наследниками Робеспьера и ориентировались на так никогда не вступившую в силу конституцию 1793 года. Бланкисты — сторонники сидевшего в тюрьме социалиста-утописта Луи Огюста Бланки — выступали за широкое применение насилия, именно они настаивали на расстрелах заложников. Кстати, Маркс писал, что Бланки был тем лидером, которого так не хватало коммуне.
Третью силу среди коммунаров составляли постпрудонисты — приверженцы идей социалиста и философа Пьера Жозефа Прудона — социалисты и интернационалисты, сторонники Международного товарищества рабочих. То есть Парижская коммуна была очень пестрой по своему социальному составу и политическим взглядам структурой, не имевшей единого централизованного руководства. И в ней наследники идей Робеспьера составляли лишь часть, причем не самую значительную.
Столичная гражданская война
Вы назвали Парижскую коммуну органом власти с очень сложным социальным составом. Но разве главную роль там играли не рабочие, как писали советские учебники истории? Ведь она считалась первым в истории практическим примером диктатуры пролетариата.
Нет, рабочие в Парижской коммуне были в меньшинстве. В совете коммуны, избранном 26 марта 1871 года, насчитывавшем 81 члена (а на деле — 65, потому что умеренные вышли из совета), рабочих было 25 человек. Остальные же — это преподаватели, служащие, лица свободных профессий, юристы и особенно журналисты. То есть те люди, которых сейчас относят к среднему классу.
Был ли у коммунаров хоть какой-то шанс на успех или они были обречены в любом случае?
Историки об этом спорят до сих пор. Одни называют Парижскую коммуну авантюрой и экспериментом, изначально обреченным на провал. Другие утверждают, что коммунары совершили слишком много фатальных ошибок, на исправление которых просто не хватило времени. На это указывал и Маркс, писавший, что коммунарам следовало бы реквизировать денежные запасы Банка Франции. Хотя, по его словам, главным достижением коммуны был сам факт ее существования.
Сразу после событий 18 марта 1871 года Париж вместе с Тьером покинуло порядка ста тысяч представителей имущих классов, в том числе большинство чиновников. Поэтому почти все декреты Парижской коммуны — о ликвидации регулярной армии, о бесплатном образовании, об уравнивании оплаты труда рабочих и служащих — так и остались на бумаге.
К тому же Париж не поддержала остальная Франция. Да, коммуны возникли в ряде городов, например, в Лионе, Марселе, Тулузе, но везде они продержались очень недолго. Как мы говорим, что Москва еще не есть вся Россия, так и французы могут сказать, что Париж не есть вся Франция. Париж всегда отличался своим радикализмом и революционностью, в отличие от консервативной провинции. Французская провинция хотела мира и стабильности, поэтому восставшая столица оказалась в полной изоляции.
Правда ли, что версальским войскам активно помогали немцы, недавние противники французов на поле битвы? Я читал, что они досрочно отпустили многих пленных для пополнения войск правительства Тьера.
Тьер был очень умным и опытным политиком. Тьер — это настоящий политический долгожитель, с именем которого связаны ключевые события истории Франции XIX века. И хотя одними он был заклеймен как «палач коммуны», другие, наоборот, сравнивали его с Авраамом Линкольном, уберегшим США от раскола. Тьер был слишком политиком, чтобы принять прямую помощь немцев.
Поэтому она была отклонена, но Тьер добился, чтобы из германского плена, в котором находилось 310 тысяч французских солдат и офицеров, были досрочно выпущены около 100 тысяч человек, из которых около 30 тысяч были вновь мобилизованы в правительственную армию. В результате на стороне версальцев насчитывалось около 130 тысяч человек, на стороне коммуны формально находилось около 200 тысяч человек, но фактически под ружьем пребывало примерно 60 тысяч человек.
Можно ли события весны 1871 года в Париже считать недолгой, но кровавой гражданской войной?
Да, это было не просто народное восстание, как в июне 1848 года, а настоящая гражданская война между двумя противоборствующими армиями и правительствами. К тому же вся эта драма происходила на глазах немецких оккупационных войск. Поэтому Тьеру было принципиально важно доказать Германии и всему миру, что Франция продолжала оставаться великой державой и что французы сами могли восстановить порядок.
«Но они же Тюильри сожгли»
Почему французы, в отличие от Вандомской колонны, так и не восстановили дворец Тюильри, бывшую резиденцию королей, подожженную коммунарами?
Вандомская колонна воспринималась радикально настроенными французами символом деспотизма. Поэтому 12 апреля 1871 года коммунары постановили ее демонтировать. Инициатором этого решения был комиссар по культуре при коммуне художник Гюстав Курбе.
После падения Парижской коммуны Курбе полгода провел в тюрьме, а после освобождения решением суда художника обязали финансировать восстановление колонны за свой счет. Это вынудило его, как и многих других бывших сторонников коммуны, бежать из Франции.
ГЛАВА XI. РОССИЯ 1871–1900
I. Александр II (1870–1881)
Положение в 1871 году. Первая часть царствования Александра II[191] закончилась в марте 1871 года Лондонской конференцией и отменой наиболее унизительных статей Парижского договора; с другой стороны — к этому времени уже были проведены все большие реформы, за исключением опубликованного в 1874 году закона о всеобщей воинской повинности. Внутреннее переустройство России казалось законченным. Но на самом деле дипломатический успех 1871 года был только платоническим: недалекому будущему суждено было показать, с какими великими трудностями русским еще предстояло столкнуться на Востоке, а в отношении внутренней политики дело шло не дальше надежд. Реформы, проведенные на бумаге, могли возыметь действие только при условии коренного изменения нравов, внезапного повышения русской культуры. А между тем, именно около 1870 года начинают сомневаться в том обновлении, на которое опрометчиво рассчитывали реформаторы 1862–1863 годов.
Отмена крепостного права еще не улучшила сколько-нибудь заметным образом положения крестьян. Обремененные выкупными платежами[192], они были так же нищи, как и раньше; освобожденные от гнета помещиков, они все еще находились под гнетом «мира» — общины, и их свобода увеличилась в ничтожной мере. Что касается дворянства, то оно, после нескольких лет богатой жизни, которую ему доставила спешная реализация выкупных свидетельств, начало сильно ощущать экономические последствия уничтожения крепостного права. Рабочие руки, прежде даровые, теперь обходились дорого, в них ощущался недостаток; сократившиеся по своим размерам дворянские владения давали меньше дохода; число заложенных имений быстро возрастало, и сельскохозяйственный кризис, обострявшийся с каждым годом, подготовлял общий кризис, достигший разгара в 1880 году.
Точно также и административная реформа не дала всех тех результатов, которых от нее ожидали. Прежде всего, она осталась незаконченной, а начиная с 1866 года — года покушения Каракозова — множество исключительных, якобы временных мероприятий умалило значение новых учреждений. Даже там, где они функционировали беспрепятственно, уже оправдывалось положение, что всякая реформа управления, не сопровождающаяся улучшением нравов, обманчива. Только что созданные земства страдали пороками предшествовавшей им администрации; уже встречались дела о взятках и растратах государственных средств.
Развитие революционного духа[193]. Все эти разочарования не могли не возбудить в интеллигенции, т. е. в образованных классах, некогда с таким воодушевлением отнесшихся к реформам, глубокого недоверия к правительству и к тем методам, которыми оно пользовалось и которые привели к таким жалким результатам. К этому недоверию после первых проявлений реакции присоединилось сильнейшее раздражение. К 1870 году установилось мнение, что от правительственной инициативы нечего больше ждать, что царь и его чиновники не смогут и не захотят переделать самих себя, что поборников прогресса надо искать не в правящих кругах, а в случае надобности — предстоит выступить против них.
Задолго до 1870 года значительная часть русской молодежи подпала под влияние самых передовых учений Запада. Герцен и Бакунин, уехавшие из России либералами, в изгнании быстро сделались революционерами — социалистами или анархистами[194]. В самой России в первые годы царствования Александра II Чернышевский и Добролюбов, несмотря на всю осторожность, с которой они из-за цензуры должны были высказывать свои мысли, были представителями и пропагандистами радикализма[195]. Под их влиянием создалось то поколение молодых людей, которых Тургенев окрестил именем «нигилистов». Сотни юношей и молодых девушек, резко ломая все русские традиции, как религиозные, так и семейные, уезжали за границу, чтобы получить в иностранных университетах научное образование, а главным образом — чтобы на свободе ознакомиться с запрещенными русским правительством учениями.
Впрочем, можно почти с уверенностью утверждать, что приблизительно до 1870 года для всей этой молодежи дело шло скорее о личной эмансипации, чем о политических или социальных преобразованиях. Но после 1870 года картина меняется. Парижская Коммуна облекла смутные чаяния русских эмигрантов в более определенную форму. «Не напрасно мы видели, как развертывалась ее трагедия», писал впоследствии революционер Лавров. Она казалась им вступлением к неминуемой социальной революции, которая охватит всю Европу. В университетах, особенно швейцарских — в Цюрихе и Женеве, русские студенты и студентки находились в сношениях с изгнанниками Коммуны и ревностно усваивали их учение до тех пор, пока петербургское правительство, обеспокоенное скоплением в Швейцарии революционных элементов, не приказало всем русским подданным, учившимся в швейцарских университетах, вернуться в Россию (1873).
Там, на родине, эти молодые люди с первых же дней оказались на подозрении; полицейские притеснения непрерывно укрепляли их революционные убеждения; эти молодые люди не могли не желать действовать, но вопрос был в том, как взяться за дело. Крестьяне и рабочие, составлявшие 97 процентов населения, были равнодушны к реформам, которых они не могли понять[196]. Поэтому, чтобы создать необходимые для поступательного движения России предпосылки, надо было «идти в народ», расшатать его традиционную веру в бога и царя, заставить его понять свое бедственное положение и увидеть возможность выхода. «Наша задача, — сказала впоследствии в Москве на суде Софья Бардина, — внести в сознание народа идеалы лучшего, справедливейшего общественного строя или же уяснить ему те идеалы, которые уже коренятся в нем бессознательно; указать ему недостатки настоящего строя, чтобы в будущем не было тех же ошибок…»
Число агитаторов, которые по этим побуждениям «пошли в народ» с 1872 по 1878 год, равнялось двум или трем тысячам лиц обоего пола; все они принадлежали к интеллигенции — в дворянству, некоторые вышли из среды беднейших учащихся гимназий и университетов; среди этих агитаторов были и выходцы из знатит как Софья Перовская, родственница начальника первой Хивинской экспедиции[197], и сыновья крестьян, которым случай дал возможность получить образование л подняться выше уровня своего класса, как Желябов, имя которого постоянно будет встречаться в летописи революционных событий до самой смерти Александра II. Снабженные дипломами инженеров, врачей, акушерок, учителей и учительниц, они проникали в самые глухие. деревни, иногда поодиночке, иногда парами, соединенные фиктивным браком; они пользовались своими техническими знаниями, чтобы заслужить доверие крестьян, а приобретя это доверие, читали и комментировали им революционные брошюры. Это — первая, самая бесплодная фаза пропаганды: крестьяне не понимали этих людей другого класса, с их изобилующим иностранными словами языком; зачастую крестьяне первые же доносили на них властям, впрочем, и без того имевшим тысячу возможностей следить за деятельностью этих одиноких среди крестьян «интеллигентов»[198].
Революционеры поняли, что надо действовать другими способами. Постепенно они распознали, что именно затрагивает русского крестьянина за живое; на севере они проповедовали аграрный социализм, отобрание у помещиков земель, оставленных им при отмене крепостного права; на юге они старались оживить воспоминания о казацких вольностях. В то же время они отказываются от интеллигентского обличья, принимают вид людей из простонародья; одни из них, одетые по-крестьянски, сопровождают мужиков, ежегодно отправляющихся с севера в южные губернии на уборку урожая; другие нанимаются на фабрику простыми рабочими. Когда Софья Бардина была схвачена на месте в то время, как она объясняла кружку рабочих социалистическую брошюру, она уже несколько месяцев служила работницей на ткацкой фабрике в окрестностях Москвы, работая по пятнадцати часов в сутки и разделяя с рабочими их нищету.
Эта пропаганда была рассчитана на то, чтобы вербовать последователей, — и действительно вербовала их; но прежде чем эти обращения могли в свою очередь дать ощутительные результаты, прошло бы столько лет, что рвение революционеров не могло бы не ослабеть. Действия полиции в значительной мере способствовали тому, что движение продолжалось и с течением времени приняло более грозный характер[199]. Напуганные процессом социалиста Нечаева власти с 1873 года принялись охотиться за пропагандистами. Аресты все учащались. В 1877 году в Петербурге и Москве состоялось два грандиозных процесса: процесс ста девяноста трех и процесс пятидесяти. Несмотря на то, что по этим процессам были вынесены обвинительные приговоры, результат их был не совсем таков, какого ждало правительство. Благодаря гласности судопроизводства, которую еще не решались полностью отменить, общество могло узнать всю правду о насильственных и жестоких действиях полиции и оценить почти евангельское самопожертвование и рвение обвиняемых; смелые заявления Софьи Бардиной везде нашли отзвук. В то время как правительство вышло из этих неблагоразумно затеянных им процессов в известной мере ослабленным, пропагандисты, которым не разрешали вести мирную пропаганду, становились на путь насилия; они перешли к пропаганде действием.
Главным, если не единственным организатором покушения в Зимнем дворце был Халтурин, столяр, которому «Исполнительный комитет» только выдал динамит. Халтурин сумел наняться на работы, производившиеся в погребах Зимнего дворца под самым местом расположения императорской столовой. Он жил там в течение нескольких месяцев, в постоянном напряжении не только из-за обысков полиции, знавшей о том, что дворцу угрожает опасность, но и из-за неосторожности своих товарищей по работе; спал Халтурин на динамите, стоически перенося вызываемые им ужасные головные боли. Ему удалось выйти из дворца до взрыва, и когда впоследствии он был арестован в Одессе за участие в другом покушении, власти судили его и приговорили к смертной казни, приведенной в исполнение в двадцать четыре часа, даже и не подозревая, что он был организатором взрыва в Зимнем дворце[207].
Такие умонастроения были для правительства особенно опасны. Правительство поняло это после покушения 17 февраля. Несколько дней спустя под председательством императора состоялось совещание генерал-губернаторов; харьковский генерал-губернатор Лорис-Меликов высказался на нем за такой образ правления, который, продолжая полностью борьбу с революционерами, удовлетворил бы до некоторой степени желания общества. Его красноречие убедило императора. 24 февраля Лорис-Меликов был назначен председателем Верховной распорядительной комиссии с почти неограниченными полномочиями; фактически он стал в России диктатором.
Управление Лорис-Меликова (1880–1881). Этот диктатор даже не был русским по национальности. По происхождению армянин, Лорис-Меликов сделал свою карьеру в кавказской армии благодаря неоспоримым военным талантам, а также, несомненно, благодаря восточной своей гибкости. Он впервые выдвинулся во время пресловутой чумы в Ветлянке — эпидемии, возникшей в нездоровых местностях по нижней Волге и заставившей одно время трепетать Россию и даже Европу. В целях приостановки и прекращения эпидемии ему были даны неограниченные полномочия, и действительно ему удалось за несколько недель покончить с опасностью. Будучи назначен позднее главнокомандующим армии, действовавшей ь Закавказье, он победил Мухтар-пашу, взял Каре и Эрзерум. Назначенный в августе 1879 года харьковским генерал-губернатором, он сумел, действуя энергично, все же проявить умеренность в пользовании властью и, единственный из всех генерал-губернаторов, не был включен в число сановников, приговоренных «Исполнительным комитетом» к смерти.
Теперь Лорис-Меликову предстояло проделать па пользу всей России то, что он делал в Харькове: задача трудная на таком обширном поприще, да еще при наличии зависти, вызванной необычайным возвышением «армянина». Первые его шаги были удачны. Сначала он избежал покушения, совершенного против него Млодецким, молодым евреем из Минска, которого он сам задержал и предал военно-полевому суду, приговорившему его к смертной казни; приговор был приведен в исполнение в двадцать четыре часа. В достаточной мере проявив свою энергию, Лорис-Меликов мог вернуть из Сибири многих ссыльных и открыл двери университетов множеству студентов, исключенных по ничтожным поводам или без всякого повода. Затем он очень демонстративно «упразднил» пресловутое «Третье отделение», ненавистную тайную полицию, из-за которой пролилось столько слез; в действительности же он только изменил название этого учреждения. Наконец он довел свою популярность до предела тем, что в августе сам отказался от чрезвычайных полномочий и удовольствовался более скромным званием министра внутренних дел, что, впрочем, нисколько не умалило его власти.
Оставляя в стороне эти мелкие уловки, нужно признать, что политика Лорис-Меликова была по-своему разумной: она успокаивала умы, благодаря ей на некоторое время покушения прекратились. Но именно этот успех и завел Лорис-Меликова в тупик: из наступившего успокоения общество заключило, что пришло время коренных преобразований. Лорис-Меликов был популярен, потому что его считали либералом, склонным положить в России начало конституционной эре. Стоило только иллюзиям рассеяться, и оказалось бы, что положение в точности таково, каким оно было после 17 февраля. А между тем Лорис-Меликсв не был русским Лафайетом, да и едва ли желал им быть.
В отношении конституции, как и в отношении полиции, вся политика Лорис-Меликова заключалась в том, чтобы сохранять внешнее приличие и внушить интеллигенции, что он что-то ей даровал, тогда как на самом деле он сохранил прерогативы императора в неприкосновенности. Поставленный в безвыходное положение тревожным ожиданием общества, он представил императору в начале 1881 года проект верховной комиссии, образованной из высших сановников империи и некоторого числа представителей земства. «Да ведь вы предлагаете мне созвать собрание нотаблей!», будто бы воскликнул Александр II, читая этот проект. В действительности дело шло даже не о собрании нотаблей; новая комиссия, где малочисленные представители народа, притом выбранные не прямым путем, неизбежно растворились бы среди чиновников, могла бы иметь значение только постольку, поскольку это было бы желательно правительству. Быть может, уверенность в этом повлияла на решение Александра II, или же, обессиленный, впавший в безразличие, весь поглощенный радостями недавнего морганатического брака, царь уступил единственному желанию — стремлению к миру и спокойствию[209]? Как бы то ни было, после сильных колебаний он принял проект Лорис-Меликова.
II. Александр III (1881–1894)
Первые дни царствования. Новому императору было тридцать шесть лет. Второй сын Александра II и, следовательно, предназначенный стать главнокомандующим или генерал-адмиралом, он сделался наследником престола только в 1865 году, после смерти своего старшего брата Николая. Через несколько месяцев он женился на невесте своего покойного брата, датской принцессе Дагмаре, и с тех пор жил вблизи трона, не играя заметной роли до Турецкой войны, во время которой он командовал армией, действовавшей на Янтре. Он был известен обществу тем, что с честью выполнил на войне свои обязанности, известен своими личными и семейными добродетелями, прямотой, интересом к трудам по истории России, а более всего — отвращением, которое он выказывал некоторым приближенным к Александру II лицам[211]. Можно было предположить, что его правление будет более национальным, подлинно русским, менее нерешительным, чем правление его отца. Будет ли оно более либерально? Это было крайне сомнительно. Новый государь, воспитанный теоретиком самодержавия Победоносцевым, по справедливости считался мало расположенным к западным идеям.
Вначале, однако, казалось, что он намерен уважать решения, принятые Александром II накануне его смерти. «Не изменяйте ничего в повелениях моего отца, — сказал он Лорис-Меликову, — они будут его завещанием». Но спустя несколько часов их опубликование было отсрочено; принялись обсуждать их, совещаться. Из многих мест получались советы, рекомендовавшие осторожность, и наиболее реакционными были советы французских республиканцев[212]. В Петербурге 19 (7) марта на собрании высших сановников под председательством самого царя Лорис-Меликов, а за ним и большинство других министров высказались за принятие проекта, уже одобренного Александром II; бывший царский наставник Победоносцев, ставший обер-прокурором святейшего синода, почти один[213] держался противоположного мнения; Лорис-Меликов считал, что дело выиграно. Но спустя несколько дней, 29 апреля 1881 года, императорский указ, составленный, повидимому, Победоносцевым, возвестил России волю императора сохранить во всей полноте самодержавную власть, унаследованную им от предков. Тогда — небывалая в России вещь! — разразился министерский кризис: Лорис-Меликов подал в отставку, его примеру вскоре последовали министр финансов Абаза и военный — Милютин.
Конечно, можно сожалеть о неудаче реформы, которая, давая интеллигенции кое-какие гарантии, в то же время недорого стоила бы правительству; мы видели, как скромен был проект Лорис-Меликова. Но, с другой стороны, нельзя забывать, что момент для конституционной реформы был мало благоприятный. Непосредственно после убийства Александра II всякая либеральная уступка имела бы вид капитуляции; префект парижской полиции Андриё, подходя к вопросу со своей точки зрения, ответил тем, кто спрашивал его мнения, что уступать или делать вид, что уступают в чем бы то ни было, значило бы умножить силу и требования террористической партии. Возникало тогда и другое соображение: «созрел» ли русский народ для конституционного режима? На деле извлечь пользу, мол, из этого режима могли бы только интеллигенция, дворянство, чиновничество; при конституционном режиме нацией правила бы олигархия. А в России уже неоднократно делались опыты олигархического правления, и эти опыты всегда оканчивались плачевно. То же самое — говорили приверженцы самодержавия — случилось бы и с реформой Лорис-Меликова. Лучше было избавить Россию от бесполезных треволнений, сразу стать на почву самодержавия — ведь все равно пришлось бы к нему вернуться — и ограничить свои усилия «более тщательным выбором людей, упрощением и улучшением органов управления».
За несколько месяцев, последовавших за императорским манифестом, весь состав высших правительственных чиновников был обновлен. Мы уже говорили, что три министра подали в отставку, — их не пытались удержать; другие министры были уволены. Деятели либерального периода царствования Александра II, например, бывший его министр внутренних дел граф Валуев, принуждены были отказаться от всех своих должностей[214]. Чистка коснулась даже некоторых великих князей. Новыми лозунгами администрации были «честность и бережливость». Было упразднено наместничество на Кавказе и много придворных должностей. В то же время делами стали управлять новые чиновники. Генерал Игнатьев, бывший носол в Константинополе, глава славянофильской партии, занял пост министра внутренних дел; генерал Ванновский, начальник штаба цесаревича в Болгарии, был назначен военным министром; граф Д. А. Толстой вернулся в министерство народного просвещения, которым он уже управлял при Александре II[215]; Бунге, бывший профессор политической экономии, был поставлен во главе финансов; граф Воронцов-Дашков стал министром двора и т. д. Победоносцев, по прежнему обер-прокурор святейшего синода, стал самым влиятельным лицом в новом правительстве.
Состав министров почти не менялся до конца царствования Александра III. В июне 1882 года генерал Игнатьев подал в отставку, после того как Александр III отказал ему в министерстве иностранных дел и отдал его Гирсу, так как престарелый князь Горчаков фактически уже несколько лет не управлял им. Тогда граф Толстой занял пост министра внутренних дел, предоставив министерство народного просвещения графу Делянову[216]. Вышнеградский немного позднее заменил Бунге. Но, несмотря на эту перемену лиц, внутренняя политика России оставалась неизменной: на первом плане в ней стояла борьба против революционных или просто либеральных идей, на втором — руссификация «инородцев», подвластных русской империи.
В последующие годы не было, — или казалось, что не было, — покушений на императора, который заперся со своей семьей в бывшей резиденции императора Павла I, в трудно доступном Гатчинском дворце. Однако политические убийства и казни еще продолжались. Наибольшее значение имела казнь морского офицера Суханова; были проведены новые репрессивные меры. В 1882 году было издано Положение об усиленной охране, кодифицировавшее правила осадного положения, при этом еще усилив их.
Последние следы свободы печати исчезли; с первых же месяцев царствования Александра III повременные издания, отнюдь не разрушительного свойства, такие, как Поря-док, Молва, вынуждены были прекратить свое существование. Несколько позднее наступила очередь самого влиятельного органа русской печати, газеты Голос[219]. Как и при Николае I, параллельно с борьбой против печати велась и борьба против профессоров и студентов. Преподавательский персонал университетов был очищен от нежелательных лиц; в университетах и даже гимназиях были установлены более суровые условия приема. После беспорядков, вспыхнувших в 1890 году в Московской сельскохозяйственной академии, а также в Петербургском и Московском университетах, произведено было массовое исключение студентов[220].
Выло совершенно невозможно отказаться от важнейшей реформы Александра II — отмены крепостного права, и правительство даже и не помышляло об этом, тем более, что, порвав с интеллигенцией, оно нуждалось в поддержке масс. Поэтому политика Александра III была благоприятна для крестьян, хотя и в меньшей степени, чем для дворян; правительство стремилось восстановить в сельских местностях экономическую мощь и общественное влияние дворянства. «Крестьянский царь», как его иногда называли, с большим правом мог быть назван «дворянским царем»[221].
Крестьянам были дарованы уменьшение податей, уничтожение подушной подати и значительные отсрочки по выкупным платежам, по которым за многими еще числилась большая задолженность. Чтобы избавить их от гнета ростовщиков, создали Крестьянский банк, но ассигновали на него ничтожные средства. Для дворянства было сделано больше. Дворянский банк несколько раз получал значительные субсидии, позволявшие ему снижать проценты по выдаваемым им ссудам, отдалять сроки, по истечении которых полагалось приступать к продаже заложенных имений. С другой стороны, изданный в 1889 году закон коренным образом изменил местное самоуправление в пользу дворянства.
Мы уже говорили, что административная реформа 1864 года удалась не вполне. Земства не уничтожили злоупотреблений, а иной раз порождали новые. Закон 1890 года установил более действительный контроль государства над действиями земств, приравнял их членов к чиновникам и передал часть их функций представителям разных государственных учреждений[222]. Число представителей от дворян-помещиков в земствах было увеличено. Наконец, институт мировых судей, по реформе 1864 года связанный с земством, был ограничен. Управление сельскими делами и полиция в сельских местностях были поручены земским начальникам, назначавшимся губернатором для каждого округа из помещиков-дворян этого округа, по соглашению с предводителем дворянства.
Характерный факт: правительству лишь с большим трудом удалось найти среди того класса, поднять престиж которого оно стремилось, достаточное число кандидатов на места земских начальников; ему пришлось понизить установленный вначале образовательный ценз, и без того уже весьма скромный.
Вообще говоря, во всем, что касается управления России в собственном смысле, царствование Александра III явилось резкой реакцией против европейских и либеральных влияний времен царствования Александра II. Этот реакционный характер еще более резко проявился в политике, проводившейся в отношении нерусских национальностей империи.
Политика русификации. Политика руссификации не была новостью. Она уже применялась в Польше после восстаний 1831 и 1863 годов. Но при Александре III она не являлась, как прежде, своего рода наказанием, налагаемым на непокорный край; она стала системой, которую русское правительство проводило по отношению ко всем подвластным национальностям, даже наиболее ему верным. Она стала, наконец, методичной, теоретически обоснованной; она точно подражала методам угнетения, уже выработанным и применявшимся на Западе, например в Эльзас-Лотарингии; она боролась не только с установлениями, являвшимися характерной особенностью того или иного края, но и с сохранившимися там воспоминаниями и со всеми проявлениями его моральной и интеллектуальной жизни.
Влияния, побуждавшие Александра III к проведению такой политики, были различного свойства. На первом месте следовало бы назвать клерикальное влияние Победоносцева; в стране, где вероисповедание и национальность смешиваются, враждебность к «неправославным» религиям неизбежно влечет за собой враждебность к «инородческому» населению. Преданность национальным воспоминаниям должна была вызвать у императора желание слить всех своих подданных в единую русскую национальность, считавшуюся такой славной. Наконец, политика русификации до некоторой степени отвечала и новым требованиям положения Европы и России[223]. С одной стороны, развитие политики национальностей и ее прямое следствие — образование могущественной Германской империи должно было внушить русскому правительству опасение, что ему, пожалуй, не удастся навсегда сохранить в составе России области с немецкой культурой — прибалтийские губернии, на которые соседняя империя могла со временем позариться; отсюда до применения к этим губерниям политики самих немцев в завоеванных ими провинциях был только один шаг. С другой стороны, с развитием своего собственного среднего класса русским становилось труднее переносить иностранную опеку. В течение веков чиновничья Россия была как бы на откупе у немцев. Известен ответ придворного Николаю I, желавшему вознаградить его: «Государь, сделайте меня немцем»[224]. Не меньший успех имела острота Александра III, бывшего тогда еще только цесаревичем. Однажды ему представляли штаб армейского корпуса: это была вереница всяких «фон», окончаний на «гейм», на «бах» и т. д.
Десятым или двенадцатым был представлен генерал-майор Козлов. «Наконец-то!», воскликнул цесаревич. Это «наконец-то» приобрело широкую известность, как и сам Козлов, который, впрочем, не обладал для этого никакими данными.
К тому же правительство, отказывавшееся идти на какие бы то ни было либеральные уступки, должно было в чем-нибудь искать популярности. Обращаясь против немецкого влияния, оно было уверено, что сыграет на чувствительной струнке русского народа. Политика русификации была в значительной мере политикой отвлечения.
Мы проследим ее последовательно во всех «инородческих» губерниях, на всех окраинах, опоясывающих Россию от Балтики до Кавказа.
Руссификация в юго-западных губерниях. Юго-западными называются губернии, ранее входившие в состав польско-литовского государства. Нерусские элементы там многочисленны и разнообразны. В Польше в собственном смысле, т. е. в прежнем конституционном королевстве 1815 года, живут почти одни поляки; в литовских и украинских губерниях много помещиков поляков или католиков, что в сущности одно и то же; в бассейне среднего Днепра население состоит из украинцев, православных по вероисповеданию, но язык которых отличается от официального русского языка. Наконец, во всех этих областях живут евреи — все пять миллионов русских подданных-евреев скучены здесь почти полностью — и много иностранцев родом из лимитрофных стран: вельможи, связанные браками с русской или польской аристократией, и разночинцы, переселившиеся в Россию, а иной раз привлеченные самим правительством для эксплуатации сельскохозяйственных или промышленных предприятий.
Политика русского правительства была различна по отношению к каждому из этих элементов. Меры, принимавшиеся против них, имели только одну общую черту: запрещение приобретать земельную собственность. Между 1881 и 1894 годами указы, ограничивавшие права иностранцев, поляков и евреев на приобретение земельных имуществ, следовали один за другим; в некоторых случаях они ограничивали даже право наследования. Так, например, князь Гогенлоэ, в то время немецкий посол в Париже, вынужден был продать огромные поместья Витгенштейнов в Литве, наследником которых он был.
В отношении промышленных переселенцев — предпринимателей или рабочих, прибывших из Пруссии или Австрии, — русское правительство должно было действовать несколько более осторожно из опасения нанести ущерб промышленности привислинских губерний, в то время стремительно развивавшейся. Оно обставило множеством формальностей покупку необходимых для фабрик земельных участков, предписало предпринимателям в некоторых случаях нанимать русских или изучить русский язык, иногда увольняло рабочих и служащих-иностранцев, не прибегая, однако, к тем насильственным действиям, которые в это же время прусское правительство применяло при проведении подобных мер.
Первые годы царствования Александра III в большинстве городов южной и юго-западной России были отмечены еврейскими погромами и разграблением имущества евреев; при графе Игнатьеве правительство подавляло погромы весьма вяло, при графе Толстом — более энергично. Это «относительное» покровительство, которым пользовались евреи, не помешало изданию ряда указов, значительно ухудшивших их участь. Все евреи, обитавшие в пятидесятиверстной полосе вдоль границы, были повсеместно выселены. Постановления, ограничивавшие право жительства евреев в сельских местноестях, были пересмотрены и стали применяться с удвоенной суровостью. Евреи, которым удалось проникнуть из их «гетто» на берегах Вислы, Немана или Днепра во внутренние губернии, были, за весьма малым исключением, выселены оттуда. В то же время новые правила установили процентную норму для евреев при поступлении в гимназии и университеты, а именно — три процента для обеих столиц, пять процентов для городов внутренних губерний и максимум десять процентов для западных городов, даже в том случае, когда евреи составляли треть или половину городского населения.
Меры, принятые против поляков, были еще более суровы. Ограничениям подверглось не только их право занимать государственные должности или владеть земельной собственностью в юго-западных губерниях, не входивших в состав собственно Польши; им пришлось гораздо больше, чем иностранцам и евреям, страдать из-за верности своему языку и религии.
В 1869 году польский язык был вычеркнут из программы средней школы. После 1870 года по инициативе попечителя Варшавского учебного округа Апухтина такая же мера была проведена в высшей школе (Варшавский университет) и в начальной. Затем запрещено было употреблять польский язык и в тех учреждениях, где им еще пользовались. Названия улиц, даже вывески магазинов, должны были быть на русском языке. В бывшей Литве гонение на польский язык приняло характер настоящей инквизиции.
Но религия разделяла поляков и русских еще более, чем язык.
Начиная с 1832 года правительство преследовало духовные общества и католическое духовенство, особенно в бывшей Литве, и мы видели, какими мерами униатов обращали в православие. Эта же политика при Александре III стала проводиться еще более сурово. Духовные семинарии были подчинены строгому надзору, число учащихся в них было ограничено. В Литве старались на место польских священников поставить священников родом из Самогитии. Приходским священникам было строго запрещено выезжать из своих приходов, строить новые церкви или даже ремонтировать старые без разрешения администрации. Эти запреты, нередко усугубляемые неловким усердием провинциальных властей, вызывали волнения и кровавые события.
Читайте также
Глава I ХАРАКТЕРНЫЕ ЧЕРТЫ ИСТОРИЧЕСКОГО ПЕРИОДА 1871–1914 гг
Глава I ХАРАКТЕРНЫЕ ЧЕРТЫ ИСТОРИЧЕСКОГО ПЕРИОДА 1871–1914 гг Период 1871–1914 гг. во всемирной истории отмечен некоторыми признаками, которые придают ему особый характер, резко отличающий его во многих отношениях как от предшествующей, так и от последующей эпохи. Попытаемся в
Глава I Характерные черты исторического периода 1871–1914 гг
Глава I Характерные черты исторического периода 1871–1914 гг Период 1871–1914 гг. во всемирной истории отмечен некоторыми признаками, которые придают ему особый характер, резко отличающий его во многих отношениях как от предшествующей, так и от последующей эпохи. Попытаемся в
Глава шестая Франко-германская война 1870–1871 гг
Глава шестая Франко-германская война 1870–1871 гг Политическая обстановка к началу войны. — Вооруженные силы Франции. — Планы войны. — Немецкий тыл. — Тактика. — Атака IX корпуса 18 августа 1870 г. — Атака 1-й гвардейской дивизии на Сен-Прива. — Седанская операция. — Вторая
Глава IV. Франко-германская война 1870–1871 гг.[121]
ГЛАВА ПЕРВАЯ ПРЕДЫСТОРИЯ МИРОВОЙ ВОЙНЫ, 1871-1914
ГЛАВА ПЕРВАЯ ПРЕДЫСТОРИЯ МИРОВОЙ ВОЙНЫ, 1871-1914 В Европе весна и лето 1914 года были отмечены исключительным спокойствием… Уинстон Черчилль, 1922 год Это история о двадцати четырех мужчинах, которые во время Первой мировой войны 1914–1918 годов занимали высокие посты в
ГЛАВА I. ТРЕТЬЯ РЕСПУБЛИКА 1871—1900
ГЛАВА I. ТРЕТЬЯ РЕСПУБЛИКА 1871—1900 I. Национальное собрание (1871–1875)Национальное собрание в Бордо. Заключая перемирие с немцами, правительство национальной обороны обязалось созвать в Бордо «свободно избранное» Национальное собрание для решения вопроса о войне и мире.
ГЛАВА II. УСТАНОВЛЕНИЕ АВСТРО-ВЕНГЕРСКОГО ДУАЛИЗМА 1859–1871
ГЛАВА II. УСТАНОВЛЕНИЕ АВСТРО-ВЕНГЕРСКОГО ДУАЛИЗМА 1859–1871 I. Либеральный централизмУсиленный рейхсрат. Злейшими врагами министра Баха[58] были венгерские магнаты так называемой староконсервативной партии. Они презирали в нем выскочку и ненавидели революционера, т. е.
ГЛАВА X. ВОЙНА 1870–1871 ГОДОВ. ИМПЕРИЯ
ГЛАВА X. ВОЙНА 1870–1871 ГОДОВ. ИМПЕРИЯ I. Объявление войныВойну, вспыхнувшую между Пруссией и Францией в 1870 году, предвидели еще в 1866 году. Маршал Ниэль, назначенный министром в январе 1867 года, деятельно готовился к ней. По его приказанию были тщательно обследованы не только
Глава 30. Франко-прусская война 1870–1871 годов
Глава I. Моряки, политики и другие (1871—1913 гг.)
Глава I. Моряки, политики и другие (1871—1913 гг.) Нас в пот бросал Хайберский перевал, Нас дуриком, за милю, шлепал бур, Мороз под солнцем Бирмы пробирал, Лихой зулус ощипывал, как кур. Р. Киплинг Дэвид Битти родился 17 января 1871 г. в семье отставного армейского капитана Дэвида