Альбина Нури. Бриллиантовый берег читать книгу онлайн на сайте alivahotel.ru. Скачать книгу в формате FB2, TXT, PDF, EPUB бесплатно без регистрации.

Бриллиантовый берег
Альбина Нури

Голоса тьмы #5
Жизнь семнадцатилетнего Давида Лазича легкой не назовешь: он с детства прикован к инвалидному креслу, обездвижен и лишен способности говорить. Лето ему предстоит провести в отеле «Бриллиантовый берег» на побережье Адриатики, и поначалу это кажется отличной идеей: море, солнце, вкусная еда и уютные номера.

Однако вскоре отель поворачивается к Давиду своей темной стороной. Подросток не может никому рассказать о своих подозрениях и страхах, но понимает: «Бриллиантовый берег» – безжалостное место, полное кошмаров. Здесь тьма проникает в души, и избежать проклятия невозможно…

Или способ вырваться все-таки есть?

Альбина Нури

Бриллиантовый берег

Часть первая. Катарина и Давид

Глава первая

– Я сочувствую девочке. И Стефану тоже, конечно. Огромное горе! Понимаю, я же сама мать. Хотя его, конечно, отцом называть – большая натяжка, тебе-то он нормальным папой никогда не был, даже не пытался. – Хелена закинула ногу на ногу, поправила подол платья и выдохнула облачко дыма. Сигарета слегка подрагивала в тонких пальцах. – А вот чего я не понимаю, так это как можно не позвать тебя на похороны и только теперь просить приехать.

– Они звали, мам, сколько раз говорить, – вздохнула Катарина.

Если можно было найти хоть малейший повод упрекнуть бывшего мужа и его жену, Хелена всегда этот повод использовала. Обида не тускнела с годами, каждый раз находились новые подтверждения того, как ужасно поступил когда-то Стефан.

Катарина давно к этому привыкла.

Мать и дочь сидели на балконе дома Хелены, откуда открывался прекрасный вид на город. Катарине нравилось любоваться этой панорамой в любое время суток, она любила Баня Луку. Сейчас почти девять вечера, на город потихоньку наплывали сиреневые сумерки, начали загораться первые огни. Узкая извилистая улочка, на которой стоял дом, взбиралась на гору, дома теснились на склоне, как ласточкины гнезда. Шум большого города – второго по величине в Боснии и Герцеговине – почти не доносился наверх, женщины беседовали в тишине.

– Могли быть и понастойчивее! – не уступала Хелена. – Что Стефан, что эта его.

Назвать жену бывшего мужа по имени было выше ее сил. Миа всегда была «эта» и «та женщина».

Телефон Катарина выключила, поэтому три дня находилась «вне зоны действия сети». Сама так решила: требовалось отдохнуть, привести мысли в порядок. Время от времени (в действительности – весьма редко) молодая женщина устраивала себе перезагрузку и с этой целью обычно уезжала в Тузлу – это было ее место силы. Снимала маленькую квартирку (всегда у одной и той же милой женщины), купалась в знаменитых Паннонских соленых озерах, загорала и, забыв про вечную диету, килограммами ела мороженое, которое продавали в любимом кафе Катарины в центре, в Старом городе.

Ей не хотелось, чтобы ее беспокоили. Имеет же человек право хоть на три дня отключиться от мира, социальных сетей, звонков, сообщений? Жили люди без всего этого, обходились еще в недавнем прошлом. Письма друг другу писали. Ждали встречи.

Сегодня днем, выезжая из Тузлы, Катарина включила телефон; тогда-то ее и настигло жуткое известие. Сара, единокровная младшая сестра, покончила с собой. Похороны уже состоялись. Отец позвонил и попросил приехать.

– Мама, ты их сама везде заблокировала, вы уже лет десять не разговариваете. А я была вне доступа. И хватит об этом. Съезжу к ним завтра.

Катарину стало раздражать бессмысленное препирательство. Человек умер, совсем молодой, между прочим, человек: всего-то двадцать два года. Подробностей Катарина еще не знала, с новой семьей отца (да и с ним самим) была не слишком близка, но сам факт! А мать все о своем.

– Ладно, Катарина, делай, как знаешь. Соболезнования от меня передай.

Хелена затушила сигарету в пепельнице и этим подвела итог разговору. Наверное, чисто по-человечески, как мать (она и сама так сказала) Хелена сочувствовала горю родителей, потерявших свое дитя, но в глубине души, скорее всего, пусть и не признаваясь себе, думала о карме, возмездии и бумеранге.

– Как идут дела? – спросила Катарина, имея в виду гостевой дом.

Трехэтажный дом Хелены был разделен на маленькие квартирки с отдельными входами. Три на первом этаже, две на втором. Третий этаж занимала хозяйка, там были гостиная, столовая, совмещенная с кухней, ванная комната и две спальни: одна принадлежала Хелене, а во второй когда-то, пока не съехала от матери в съемную квартиру, спала Катарина. В комнате и сейчас все было, как в день отъезда: письменный стол, полки, шкаф, кровать возле окошка.

– Ой, да что говорить.

Мать махнула рукой, повернулась и ушла в гостиную. Катарина, помедлив, последовала за ней. Дом они строили с отцом, а потом он ушел к другой, и Хелена так и не оправилась от потрясения. Кажется, на лице ее навечно застыло выражение изумления и обиды.

– А все-таки? Кажется, все номера заняты. Не пустуют.

Хелена переместилась на кухню, собираясь сварить кофе.

– У меня пита есть, будешь?

– С сыром или с картошкой?

– С тыквой.

– Нет, спасибо. Не люблю тыкву, ты же знаешь.

Мать пожала плечами.

– Забывать стала. Приходила бы почаще, я бы помнила.

Катарина знала: все она помнит. Это лишь способ упрекнуть – грубый и слишком очевидный.

– Приезжаю, когда могу, – суховато произнесла она. – Каждую неделю у тебя бываю.

– Отмечаешь в своем ежедневнике? – саркастически отозвалась Хелена.

Отношения у них всегда были сложные, и то, что Катарина много лет назад категорически отказалась впрягаться в семейный бизнес по сдаче жилья внаем, положения не улучшило.

– Мамуль, перестань, хватит ссориться. – Катарина подошла и обняла мать, прижалась щекой к ее волосам. От них пахло шампунем с фруктово-ягодным ароматом. – Расскажешь, что не так?

– Вчера немец – ты помнишь его, на первом этаже жил с женой и внучкой, у них еще машина громадная, половину улицы занимает, когда едет, – написал отрицательный отзыв, три звезды всего поставил из десяти. Я ему написала сообщение, вежливо, мол, вы уж, пожалуйста, оцените повыше, я ведь стараюсь, одинокая женщина, непросто со всем справляться. Так он ответил, что уже, зная это, накинул две звезды, а то единицу бы влепил за грязь в комнатах. Представляешь, хам какой?

Хелена резкими, порывистыми движениями открывала и закрывала дверцы холодильника и шкафов, доставая сахар, печенье, питу, молоко. В воздухе поплыл аромат кофе, который Катарина разливала по чашкам.

Вслух она соглашалась с матерью, поддерживала ее, говорила, какой гад этот немец, но на самом деле была с ним согласна. Мать держала гостевой дом уже много лет, но природная неряшливость мешала, никакой опыт не мог помочь. Двое жильцов постоянно снимали у нее квартирки на втором этаже, свыклись, давно сдружились с Хеленой, не обращали внимания на некоторые вещи, к тому же она не задирала цены, не выдвигала требований об отсутствии животных или абсолютной тишине после десяти вечера.

Но новые постояльцы – туристы, толпами приезжающие в город, снимающие апартаменты через популярные сервисы по поиску жилья, зачастую бывали гораздо более придирчивыми. Мать не утруждала себя тщательным мытьем полов и чисткой сантехники, могла забыть принести бумажные полотенца и мешки для мусора. Белье нередко было плохо выглажено, в санузле попахивало сыростью, занавески были пыльными, а окна – мутноватыми. Где-то дверца шкафа отваливалась, где-то посуда со сколом.

С точки зрения терпимой к беспорядку Хелены, это были мелочи, и, если жильцы оказывались «одной крови» с нею, никаких проблем такое положение вещей не вызывало. Тем более что мать, обожавшая готовить, щедрая, пекла для гостей питу и бурек, в сезон угощала их персиками, грушами, черешней, виноградом, абрикосами, которые зрели в саду за домом.

Однако на взыскательных клиентов неаккуратность Хелены производила удручающее впечатление, отсюда и нередкие конфликты, и досадные расстройства. Убедить мать, что ей стоило бы немного изменить подход, было невозможно.

– Вкусный кофе, – одобрила Хелена. И сразу, без перехода: – На работе у тебя как?

– А что на работе? Я сама себе хозяйка. Все отлично.

Даже если и не было отлично, Катарина в жизни не призналась бы матери. Иначе та заведет старую песню, что им нужно работать вместе, что можно расшириться: соседний дом после смерти хозяина так никто и не купил, внукам он не нужен, отдадут почти даром. Одной Хелене с двумя домами не справиться, она не двужильная, пора Катарине выкинуть дурь из головы и взяться за нормальную работу. Глядишь, и мужчину хорошего встретит, личную жизнь устроит.

Хелена внимательно поглядела на дочь.

– Ты бледная. Глаза больные какие-то. Спишь хорошо?

– Мам, я три дня в Тузле отдыхала. Плавала, спала и ела. Никакая я не бледная, что ты выдумываешь. В дороге устала немного.

– Переночуй дома, – предложила мать, прекрасно зная, что Катарина откажется.

«Это уже семь лет не мой дом», – подумала Катарина, но вслух сказала, что ей нужно просмотреть кое-какие бумаги. Хелена не уговаривала, она и сама привыкла жить одна, без оглядки на других.

Спустя час Катарина подъезжала к своему дому. Снимала квартиру-студию на четвертом этаже многоквартирного дома неподалеку от парка Младена Стояновича. Катарина любила этот парк: на огромной территории располагались прогулочные аллеи, фонтан, корты, тренажеры, беговые дорожки, лавочки. Детишки резвились на игровых площадках, пенсионеры играли в большие шахматы – фигуры доходили игрокам до колен.

Катарина любила взять кофе навынос, сунуть в уши наушники, включить музыку или подкаст и бродить по парку, представляя, как будет гулять здесь с собственным ребенком.

Впрочем, последнее казалось все более несбыточным. Да и не столь желанным. Катарина начала склоняться к мысли, что может прожить жизнь одна, и в этом есть определенные преимущества. По крайней мере, ничье решение, ничьи изменившиеся планы относительно твоей персоны не смогут выбить тебя из колеи, как это произошло с матерью.

Да и с ней самой, чего уж там.

Есть не хотелось, и поздно уже. В душ и спать, думала Катарина, сбрасывая кроссовки в прихожей. Хорошо еще, успела разобрать сумки, когда приехала из Тузлы, перед тем, как навестить мать. В отличие от Хелены, Катарина терпеть не могла беспорядка, не смогла бы лечь в постель, оставив в коридоре котомки с грязным бельем.

Молодая женщина запустила стиральную машину, разделась и на миг замерла перед зеркалом, рассматривая себя. Среднего роста, симпатичная, даже хорошенькая, зачем скромничать: черты лица правильные, глаза большие и выразительные. Стройная, хотя бедра тяжеловаты, скоро это может стать проблемой. Грудь могла бы быть и побольше, а талия – потоньше, но тут уж ничего не попишешь. Зато шея красивая и каштановые волосы хороши: густые, блестящие, все это замечают.

«Я еще ничего», – мысленно проговорила Катарина и привычно одернула себя: «ничего» – это ноль, пустота. Она недавно слушала интервью психолога, который говорил, что нельзя размышлять о себе подобным образом. Глупо и вредно.

Катарина подумала о младшей сестре. Трагическая смерть. Вот где доподлинная глупость! Зачем принцессе, балованной папиной дочке, маминой любимой малышке, для которой открыты все возможности, убивать себя?

«Как, кстати, она это сделала? И как решили вопрос с похоронами, отпеванием в церкви? Самоубийц не отпевают, не хоронят на кладбищенской земле».

Сара была красавицей без всяких «но» и «зато». Окончила университет, родители сделали ей подарок: купили дорогую машину (вроде бы «Мерседес»). Никаких проблем с деньгами, никакой необходимости искать работу, а если захочется, в фирме отца найдется местечко для обожаемой младшей дочки. Стефан владел сетью магазинов косметики и парфюмерии.

Около месяца назад родители отправили Сару отдыхать на Адриатическое море, и она без конца постила в соцсети фотографии изумительной красоты.

А потом где-то что-то сломалось. Система дала сбой, нечто во Вселенной сдвинулось, пошло не по правилам. Двадцатидвухлетняя беззаботная красотка, золотая девочка-праздник, перед которой простиралось радужное будущее, вернулась с «Бриллиантового берега» (так называлось место, где она отдыхала) и через неделю по неведомой причине решила перестать жить.

Позже, лежа в кровати и засыпая, Катарина вспомнила, как узнала о рождении сестры. Катарине тогда было восемь лет, папа забрал ее из школы. Отвел в кафе, накормил мороженым и, трепеща от радости, широко улыбаясь, объявил, что у Катарины теперь есть сестричка по имени Сара. Сару нужно любить, заботиться о ней, ведь она крошечная и беззащитная.

– Ты ее тоже бросишь, как меня? – спросила Катарина, которая уже год жила с мамой, а папу видела эпизодически.

Улыбка отца померкла, он засуетился, покраснел, сдвинул брови, заговорил быстро и сердито, теперь уж не вспомнить, о чем.

Но Катарина ошиблась: Сару, в отличие от нее самой, папа не бросил.

Это Сара бросила всех, кто ее любил.

Глава вторая

Когда люди смотрят на меня, они думают, будто я слепой, глухой и совсем глупый, ничего не соображаю.

В чем-то они правы, со мной многое не так. Одна женщина, которая жила в соседнем доме (она была старая и давно умерла), сказала моей маме, что я ущербный.

«Ущербный» – это значит, что мне был причинен ущерб. Кем-то. Правда, не совсем понятно, кем. Вероятно, богом? Когда случается пожар или наводнение, тоже говорят об ущербе, специалисты дают оценку: сколько всего пострадало, можно ли восстановить.

При ущербе, который нанесен мне, пострадало много всего. Мои ноги неподвижны, я не могу ходить, поэтому либо лежу в кровати, либо сижу в кресле-коляске, меня возят. Руки не работают, как надо: не поднимаются, не опускаются, я не могу сжать пальцы или поднести ложку ко рту; хотя иногда кисти, пальцы подергиваются сами собой, непроизвольно, эти движения я почти не могу контролировать. Двинуть рукой по собственному желанию иногда получается, но очень редко.

Говорить я не способен совершенно, из моего горла вылетают лишь непохожие на слова звуки.

И что самое печальное, этот колоссальный ущерб нельзя исправить. Разные врачи пробовали, но у них не получилось.

Так вот, люди правы, когда думают, что я похож на неисправный механизм: сидит в инвалидном кресле эдакая сломанная кукла с тупым, застывшим выражением на лице, смотрит не пойми куда, взгляд блуждает, глаза ворочаются в глазницах; ни на что не реагирует, не может ни встать, ни сесть, ни повернуться, ни послать подальше тех, кто тычет пальцем и прячет усмешку или отвращение.

Однако полагая, что мои «поломки» касаются слуха, зрения и ума, окружающие ошибаются. В действительности я все-все вижу, а порой замечаю то, чего мне видеть не полагается. И слышу не хуже других: слух у меня чуткий. А соображаю так и вовсе получше многих.

Есть и еще одна вещь (или лучше сказать, способность? Навык? Умение, как у героя компьютерной игры?), о которой я пока не буду рассказывать: рано. Иногда я думаю, что у меня забрали возможность двигаться и говорить, чтобы дать это.

Но пока о другом.

Существует в медицине такое явление: синдром запертого человека. Вы знали? Это о таких, как я. Некоторым еще хуже: есть те, кто могут пошевелить лишь одним пальцем, либо полностью обездвижены.

Не у всех больных состояние врожденное (вроде моего), большинство людей оказались парализованными (сохранив при этом сознание и личность) в результате травм или инсультов. Любой может очутиться в заложниках у собственного тела. Здорового человека от инвалида отделяет одна секунда! Не буду врать, не сам это придумал, вычитал где-то.

Однако люди предпочитают не думать о грустных вещах. Считают себя бессмертными, полагают, что вечно будут молодыми и полными сил.

Некоторые говорили маме, что не стоит тратить время, пытаясь обучать калеку. Это глупые люди, невежественные. Мама прекращала общение с теми, кто так считал, высказывая свое мнение ей в лицо.

Она постоянно читала мне вслух, занималась со мной; учителя давали уроки – так было с раннего детства. Мне мало школьной программы, всегда хотелось знать больше, поэтому я много читаю. В основном, конечно, слушаю аудиокниги. Возможно, я поступлю в университет – почему нет?

А тот факт, что многие думают, будто я пустое место, дает некие преимущества. Люди перестают замечать калеку, считают кем-то типа смешного зверька, а то и вовсе – мебелью, растением, ведут себя так, как если бы были одни. А ведь наедине с собой, когда никто не видит, люди совсем другие, не такие, как перед публикой, вы замечали?

Например, один знакомый моей мамы при ней был со мной чрезвычайно мил: улыбался, хлопотал, поправлял плед у меня на коленях. А когда мама ушла, тихонечко сказал, что нет на свете справедливости. Такому уроду, как я, деньги не нужны; все равно, где сидеть колодой, – во дворце или в психушке, а вот повезло же родиться у богатой дуры.

Он ошибся, мне не все равно. В психушку я не хочу. Кто бы захотел? Я очень разозлился на того человека. Разозлился не за то, что он назвал меня уродом, а за то, что про маму сказал – дура.

Но хватит про него. Злые люди не заслуживают, чтобы о них долго говорили и думали.

Забыл совсем, надо же представиться.

Меня зовут Давид Лазич. Мне семнадцать лет, мы с мамой живем в городе Мостар, это в Боснии и Герцеговине. Даже если вы никогда не бывали в нашей стране, то все равно знаете про Мостар и уж точно – про уникальный каменный «горбатый» мост. Уверен, вы сто раз видели его на картинках и фотографиях, он знаменитый, как Эйфелева башня.

Но если все-таки не знаете, я расскажу о нем немного. Старый мост – это пешеходный арочный мост через реку Неретву. Он очень высокий, двадцать восемь метров, и очень древний, но в 1993-м году во время войны его разрушили. Потом подняли обломки и воссоздали мост в точности таким, какой он был.

А еще говорят, разбитую чашку не склеить! Даже каменный мост можно, не только какую-то чашку. Хотя я знаю, конечно, что в этой пословице речь отнюдь не про посуду.

Но не будем отвлекаться.

Сейчас я не в родном городе. Мама отправила меня на все лето отдыхать и набираться сил на море. На море мы ездим каждый год, обычно вместе с мамой, но не в этот раз. Нынче со мной поехал человек, которого мама назвала моим помощником. Кто-то вроде сиделки, только это мужчина. Его зовут Боб. Вы спросите, что за имя? Вот такое имя. Мне оно тоже показалось странным. А потом я узнал, что Боб – это Роберт.

Мы с Бобом в Неуме, тоже в Боснии и Герцеговине. Неум – маленький город, совсем крохотный, зато это единственный приморский город в нашей стране. Живем в одном из лучших, шикарных отелей, у него и название соответствующее – «Бриллиантовый берег». Это не мои слова, а Боба, он звонил кому-то и описывал отель, то и дело называя все кругом «шикарным». Боб в полном восторге.

Мне нужно многое рассказать про «Бриллиантовый берег». Если бы я мог писать, то вел бы дневник. Но я не могу, поэтому приходится представлять в своем воображении, будто я это делаю. Получается, я веду записи мысленно.

За всю жизнь у меня набралось много мысленных дневников, их нужно где-то хранить, и я складываю дневники на мысленную полку и достаю, когда нужно что-то вспомнить.

У нынешнего мысленного дневника темно-зеленая кожаная обложка и страницы в клеточку, на таких удобнее писать, потому что если бумага не в клеточку и не в линейку, буквы ползут то вверх, то вниз, строчки получаются кривые. Это некрасиво. А я люблю красоту, хотя сам ни чуточки не красивый.

Про красоту скажу отдельно.

В «Бриллиантовом береге» красиво, Боб прав. Здание высокое, белое, в три этажа, а еще есть цокольный. В холле все мраморное, серебристое, блестящее, сверкающее. Люстра на потолке, наверное, бриллиантовая!

Это шутка, если вы вдруг не поняли. Бриллиантовая люстра – слишком дорогая штука. Не успеют ее повесить, как жулики сразу украдут. Так что люстра хрустальная.

В моей комнате стильная мебель, широкая кровать, сиреневый ковер на полу. Есть большой балкон с цветами в кадках и горшках, стульями и столиком, а с балкона видно море. Оно ярко-синее, как будто кто-то вылил в воду целую цистерну синей краски. Густая синева, небесная.

Я хочу окунуться в море, но никогда не смогу. Только смотрю с балкона, как другие плавают. И ходят по набережной. Смеются, берут друг друга под ручку. Им хорошо, весело. И мне тоже немножко веселее, когда я на них смотрю.

Думаю, в отеле «Бриллиантовый берег» так красиво, потому что его хозяева – красивые люди. Настолько красивые, что бог решил создать их сразу в двух экземплярах вместо одного. Красоты ведь должно быть больше.

Всем заправляет Филип. У него есть брат по имени Богдан. Филип, по моему мнению, похож на античного бога. Вы читали мифы? Я читал (вернее, слушал). В наши дни античные боги живут только в книжке. Они прекрасны, сильны, всемогущи.

Богдан тоже прекрасен, но на бога не похож. Похож на меня: он тоже немножко сломан. Не так сильно, как я, но все же. Другие, может, не замечают, но я-то вижу.

Про братьев-близнецов знаю мало, не буду пока про них; мне хочется рассказать про одно из чудес «Бриллиантового берега». Возможно, здесь особое место, куда притягивается все самое красивое. Вот и она притянулась.

Сара.

Самая восхитительная девушка на свете.

Не то чтобы я видел всех-всех девушек, конечно. Это метафора, художественное преувеличение. Но я смотрел много фильмов, сериалов и видео на YouTube; на улицах и в телепередачах тоже множество девушек. Сара отличается ото всех.

Ее красота не в волосах медового цвета, в которых словно сверкают искры, не в глазах – синих, как Адриатика (я даже подумал, может, это линзы? Бывают такие линзы, цветные). Не в носе дело, не в подбородке и скулах, хотя все перечисленное безупречно.

Сара очень живая, ходячий фонтан энергии. Я, например, севшая батарейка, а она – вечный двигатель. Когда Сара смеется, тоже хочется хохотать. Когда она смотрит на тебя, ты летишь! Не знаю, с чем еще сравнить. Сара смотрела на меня – и я парил над землей. Она умеет глядеть без жалости или брезгливости, будто видит меня подлинного, внутреннего, будто мое больное тело ничего не значит.

Не подумайте, что мы подружились! Я бы хотел, но это невозможно. Просто я вижу ее с балкона (часто сижу на балконе с видом на море), а еще мы временами встречаемся на веранде, в коридорах или в холле отеля.

Я приехал в «Бриллиантовый берег» на месяц раньше Сары. И, честно говоря, если бы мог, сказал ей, чтобы она не заселялась сюда, остановилась в другом отеле, их много, весь Неум – сплошные отели, гостиницы и гостевые дома.

Сейчас вы подумали, что я все-таки ненормальный. Рассказывал, какая Сара замечательная, как мне хочется быть к ней ближе и все время ее видеть, а «Бриллиантовый берег» – магнит для всего прекрасного, а теперь вдруг такое!

Я объясню, никакого противоречия нет.

Когда человек нам нравится, мы хотим для него самого лучшего, так? Я хочу Саре добра; тем более, если бы она и жила в другой гостинице, я мог бы все равно видеть ее, пусть и реже.

А «Бриллиантовый берег» – плохое место для Сары. И для всех. Даже для братьев – Филипа и Богдана.

Можно быть красивым, притягивать красоту и одновременно быть плохим. Оказывается, так случается.

То, что «Бриллиантовый берег» – злое место, я стал понимать примерно через две недели после приезда. В первые дни замечал мелочи, но не придавал значения, потом стал наблюдать внимательнее, размышлять. Мама говорит, что способность размышлять – это моя сильная сторона. А в итоге пришел к выводу: отсюда лучше уехать.

Но уехать не получилось по двум причинам.

Первая причина: я не мог заявить о своем желании. Это называется «затруднение коммуникации» (вдруг вы не в курсе, есть такой термин).

Моя голова устроена неправильным образом, как и все тело. Думаю-то я всегда ясно, вы это уже поняли. Мои мысленные дневники очень четкие и, по-моему, похожи на книги. Я хочу стать писателем и, может, стану. В своих мысленных дневниках я люблю обращаться к кому-то, кто мог бы их прочесть: писатель, как мне кажется, всегда обращается к читателю. Он хочет убедиться, что его поняли. И я тоже хочу.

Но мои четкие мысли, сформулированные в грамотно составленные предложения, никак не могут добраться до речевого аппарата. Где-то по пути происходит сбой, на выходе получается мычание, дребезжание, жалкие звуки, за которые стыдно. В своей голове я разговариваю ясно и хорошо, но вслух высказать все, что хочется, не получается.

Простите, отошел от темы. Так вот, про затруднение коммуникации.

Была бы здесь мама, она поняла бы, что я хочу сказать. У нас выработан особый язык, особый способ речи. Я умею по-своему говорить, только люди (кроме мамы) не умеют меня понимать, а она это делает с полуслова (в моем случае, с полувзгляда).

У нас есть алфавитная доска для ассистированного чтения, попросту – алфавитная доска из прозрачного материала. Мама следит, как движутся мои глаза, и вместе мы собираем слова из букв. Она научилась делать это очень быстро: слету считывает движения моих глаз и произносит слова вслух. Так мы можем разговаривать часами, хотя внешне это мамин монолог.

Маме я сказал был, что хочу уехать из отеля «Бриллиантовый берег», а Бобу не могу. Боб меня не понимает, он же не мама.

На элементарном уровне мы общаемся: он спрашивает, я отвечаю морганием, это несложно. У Боба есть круг задач, который очертила мама: я должен быть сытым, чистым, мне необходимо включать аудиокниги (Боб показывает мне их, а я прикрываю глаза, моргаю, когда хочу сказать «да»); надо, чтобы я дышал свежим воздухом, не мерз на сквозняках и так далее. Но насчет более сложных вещей – блок. Я могу хоть целый час мычать, ничего не выйдет, Боб не сообразит, о чем речь.

Вы спросите, почему мы не взяли с собой алфавитную доску.

Дело в том, что с остальными людьми у меня не получается беседовать так легко и быстро, как с мамой. Большинство не умеет работать с доской, а если люди и пытаются, то понимают меня плохо, темп разговора становится медленным, требуется неимоверное количество времени, чтобы составить слова из букв, а уж если я ошибусь, приходится начинать заново.

Это ужасно бесит. Поэтому я говорю лишь с мамой, больше ни с кем. Она спросила Боба, нет ли у него навыка работы с алфавитной доской. Оказалось, нет. Так что доска осталась дома.

Пару лет назад мама купила для меня сложное, но полезное устройство, оно называется «айтрекер». Вы, скорее всего, не знаете, что это, я объясню.

Эта штука считывает движения глаз, с ее помощью можно водить курсором по экрану ноутбука или компьютера. У меня, например, компьютер. С помощью айтрекера я могу серфить в Интернете, читать и так далее. Крутая вещь, но все же не стопроцентно подходящая для такого, как я.

Айтрекер безупречно работает лишь тогда, когда пользователь совершает исключительно осмысленные действия глазами. Приходиться, грубо говоря, нажимать взглядом кнопки, надо уметь хорошо фокусировать взор. А у меня получается не всегда. Часто глаза разъезжаются в стороны, взгляд плывет, особенно, если я устал или нервничаю. На отдых айтрекер и компьютер мы решили не тащить. Мама сказала, лучше отдохнуть как следует.

В общем, нет у меня здесь ни алфавитной доски, ни айтрекера. И мамы нет: она занята, у нее много дел и задач, которые должны быть выполнены. Мы с ней обо всем договорились заранее. Она всегда рядом со мной, но это лето мы должны провести порознь. Это важно, маму не следует беспокоить.

Опять немного отвлекся. Хотел объяснить две важные вещи: я не могу донести до Боба мысль, что мне перестал нравиться «Бриллиантовый берег», и я не могу вернуться домой.

Но, как и говорил, это только первая причина того, почему я остаюсь.

А вторая – Сара. Раз уж она осталась, то не могу же я ее бросить.

Про «Бриллиантовый берег» расскажу чуть позже. Устал писать. Если пишешь мысленно, все равно устаешь, только устает не рука, а голова. Слова путаются, мысли скачут, а нужно все описать в точности, чтобы хорошенько запомнить. Это может пригодиться. Когда вокруг происходит плохое, надо стараться узнать о нем побольше. Знания вооружают, и, даже если ты слаб, то сумеешь спасти себя.

И помочь другим.

Глава третья

Дом, где жил отец со своей семьей, стоял на тихой тенистой улице в сердце города. Неподалеку протекала река Врбац, располагалась жемчужина Баня Луки – крепость Кастел.

Когда смотришь на подобные места, на дома с богатой отделкой, дизайнерским ремонтом, ухоженными дворами, фигурной стрижкой растений, беседками, огромным бассейном на заднем дворе, гаражом на несколько машин и прочими приметами обеспеченной, сытой жизни, то невольно думаешь, что их хозяевам ничто не угрожает. Они свободно плывут по жизненным волнам, не встречая препятствий; деньги защищают счастливчиков с тугими кошельками от невзгод и тягот.

Разумеется, это иллюзия.

Дом, к воротам которого подъезжала Катарина, сделался слишком большим для двух людей с разбитыми сердцами. Они болтались внутри, словно горошины в стеклянной банке.

Отец не вышел встречать старшую (теперь единственную) дочь. Вместо него к машине чуть не бегом бежала Миа, его нынешняя жена, мачеха Катарины.

Какой бы ненавистью ни пылала к этой женщине мать, Катарине никогда не удавалось взрастить в себе такую же жгучую неприязнь к той, кто отняла у нее нормальную семью. Миа была слишком безликой, мягкой, чтобы вызывать сильные чувства вроде ярости, казалось Катарине. Тихий голосок, несмелый взгляд, неуверенная улыбка – какая это стерва-разлучница?

Миа и не была ею. Не уводила отца из семьи, не требовала жениться на ней. Она длительное время и не догадывалась, что у него есть жена и дочь. А когда узнала, Стефан сообщил о намерении развестись и сдержал слово, уйдя от Хелены.

Отец выбрал ее – он всегда сам принимал решения, на него невозможно давить, и с годами Катарина стала понимать, почему папа сделал такой выбор. Миа не стремилась быть на первых ролях, готова была вить гнездо, обеспечивать уют, не задавая лишних вопросов. К тому же она родила идеальную дочь, которую Стефан полюбил всем сердцем.

Возможно, Катарина ошибалась, но полагала, что никогда не вызывала у Стефана слепой, нерассуждающей, безусловной отцовской любви. У Катарины всегда находились недостатки, то, что Стефану хотелось покритиковать и исправить. Сара же была совершенством. А если красота (и прочие достоинства) в самом деле в глазах смотрящего, значит, Стефан всегда смотрел на младшую дочь с любовью.

Со старшей было иначе.

– Спасибо, что приехала, дорогая, – проговорила Миа.

Обняла Катарину, припала к ней и заплакала.

– Прости, что не попала на похороны. Я была…

– Знаю, знаю. Не за что извиняться.

Горе, как и смех, заразительно, и Катарина тоже не смогла сдержать слез. Хотя, положа руку на сердце, не испытывала особых страданий из-за смерти Сары. Сестры слишком редко виделись, почти не общались, толком не знали друг друга, вращаясь в разных мирах.

Миа повела Катарину в дом, они устроились в просторной гостиной, которую называли белой. Была еще и зеленая, малая, не парадная. В белой, как и следовало ожидать, все белое или светло-бежевое: мебель, шторы, абажуры, ковры. В большие окна, выходившие в сад, и раздвижные стеклянные двери лился солнечный свет. На стене висел огромный, в полный рост, портрет Сары.

Младшая сестра победно улыбалась, пшеничные волосы струились по плечам. Художник был неважный: лицо девушки казалось застывшим, плоским. А сейчас, когда Сара мертва, смотреть на портрет и вовсе невыносимо.

– Я жалею, что вы не были близки, не стали по-настоящему родными, – неожиданно сказала Миа. – Моя вина. Говорила Стефану, но, видимо, недостаточно настойчиво. Надо было постоянно приглашать тебя к нам. Мы могли бы проводить больше времени вместе, ездить куда-то на отдых.

Катарина опешила. Они с отцом всегда, за исключением домашних праздников, виделись вне его нового дома: гуляли в парках, ходили в кафе, в кино. У Катарины было смутное ощущение, что встречи вызывают у отца неловкость. Он никогда не брал с собой Сару. Не стремился, чтобы дочери подружились. Так с чего бы его жене хотеть этого? Катарина удивилась, узнав, что у нее было такое желание.

Ответить Катарина не успела: вошел отец. Молодая женщина поспешно встала с дивана, протянув руки ему навстречу. Глаза Стефана покраснели, налились кровью, лицо обвисло, отяжелело, взгляд потух. Похоже, он много курил, пил и мало спал.

Все повторилось: слезы, объятия. Миа ушла на кухню и вскоре вернулась с подносом, на котором стояли кофейные чашки и стаканы с водой. Сил поддерживать светскую беседу ни у кого не было, к тому же несчастным родителям хотелось выплеснуть свою боль. Катарине не пришлось задавать вопросов, Стефан и Миа сами рассказали, что произошло.

Оказывается, Сара избрала ужасный способ уйти из жизни. Катарина полагала, это были таблетки или ванна с теплой водой и бритва: относительно безболезненно, без лишних страданий и в некотором роде изящно, если в данном контексте можно применить это слово.

Однако Сара повесилась.

Катарине трудно было представить, как Сара берет ремень, затягивает петлю, выбирает крюк, подтаскивает стул. Помешанная на своей внешности, могла ли сестра равнодушно отнестись к тому, насколько обезображено будет ее лицо? Катарина читала, что и в преддверии смерти многие думают о подобных вещах, беспокоятся, как будут выглядеть в гробу. Сара точно из числа таких людей, по крайней мере, раньше была. Что изменилось? Что с нею стало? И главное: что могло подвигнуть ее к решению о самоубийстве?

– Она оставила письмо? Объяснила, зачем сделала это?

Стефан и Миа покачали головами. Миа коротко взглянула на Катарину, словно хотела сказать что-то, однако промолчала.

– Я нашел ее, – сдавленно проговорил отец. – В гараже. Утром.

– Она сделала это ночью, – прошептала Миа. – Когда мы спали.

Катарина потерла лицо руками: кожа горела, как при высокой температуре. Захотелось выйти на улицу, уехать отсюда. Атмосфера горя была такой плотной, что каждый вдох давался с трудом. Кажется, задохнешься, как…

Как Сара.

Нетронутый кофе остывал в чашках. Слышался стрекот газонокосилки. Вдалеке кричали и хохотали дети.

– Пойду прилягу, – сказал отец.

Он смотрел на Катарину тяжелым, застывшим взглядом. Ее не оставляло ощущение, что он думает лишь об одном: если богу приспичило отнять жизнь у одной из его дочерей, то почему выбор пал на Сару, а не на Катарину, не настолько красивую и очаровательную, не столь многообещающую, успешную и перспективную?

– Где она похоронена?

Стефан и Миа переглянулись.

– Мали Лец, – тихо проговорила Миа.

Так они называли загородный дом, находившийся в поселке в окрестностях Баня Луки. К дому примыкала большая территория, включавшая участок леса. Значит, разрешения похоронить Сару на кладбище они получить не сумели. А может, сразу решили, что дочь должна покоиться там.

Стефан поцеловал Катарину, попросил беречь себя и вышел из гостиной. Катарина сказала, что ей тоже пора, и Миа поднялась, чтобы ее проводить.

Они вышли во двор. Миа повернулась к Катарине и быстро произнесла:

– Нам нужно поговорить. У тебя найдется время? Сегодня? Мне нужно кое-что сказать. – На глаза ее набежали слезы, голос дрогнул, но она взяла себя в руки и продолжила: – Пожалуйста, прошу тебя, не отказывайся. Я больше никому не могу сказать, мне некого попросить.

Поведение и слова этой женщины в который раз за сегодняшний день удивили Катарину.

– Хорошо, – ответила она. – Давай поговорим.

– Только не здесь!

Миа оглянулась.

– Неподалеку есть маленький ресторанчик «Златни лав», знаешь?

Катарина кивнула.

– Буду там через сорок минут. Не хочу уходить сразу следом за тобой, Стефан может догадаться.

«Что за нелепые тайны?» – подумала Катарина, но согласилась.

Миа горячо поблагодарила ее, прижимая руки к груди. Катарине было не по себе: к чему такая преувеличенная благодарность, несоразмерная обычной просьбе поговорить? Невольно подумалось, разговором все не ограничится. Возможно, Миа попросит о чем-то еще, куда более серьезном.

Припарковаться удалось быстро, что радовало. Катарине повезло: синий «Опель» выруливал со стоянки, и Катарина ловко загнала «Рено» на освободившееся местечко.

В ресторане «Златни лав» было уютно: интерьер в золотисто-карамельных тонах, мягкие диванчики, аромат кофе, негромкая музыка. Катарина устроилась за столиком возле окна, ей нравилось сидеть и наблюдать за происходящим на улице. Люди выглядели беззаботными: двигались неспешно, улыбались, держали за руки детей, говорили по телефону и друг с другом. Катарина не знала никого из них, но чувствовала свое единение с ними, ощущала себя частью этого мира – маленького, но масштабного.

В малом – великое, в мгновении – вечность, «небо – в чашечке цветка» (так написал один поэт), а в крошечной стране – цивилизация в миниатюре.

Катарина родилась, выросла и всю жизнь прожила в Боснии и Герцеговине, никогда не переставая восхищаться своей страной. Объездила ее вдоль и поперек (такая профессия), каждый раз удивляясь живописности Боснии и Герцеговины, ее многообразию, тому, как причудливо сливаются здесь Восток и Запад.

Мусульманские мечети соседствуют с православными церквями и католическими соборами, а современные здания – с постройками римлян, византийцев, осман, славян, со средневековыми замками и крепостями. Сверкающие водопады и лазурные озера, высоченные горы, царапающие спинами небо, и уютные долины – все это она, Босния и Герцеговина, и Катарина никогда не хотела покинуть эту страну, поселиться где-то еще.

Может, эта привязка, то, как сильно вросла она корнями в родную землю, и развело ее в конечном итоге с Алексом?

«Хватит уже, – осадила себя Катарина. – Вдобавок дело не в этом. Сколько можно себя жалеть?»

Подошедший официант спросил, готова ли она сделать заказ. Катарина сказала, что ждет подругу, хотела взять только кофе, но передумала. Когда Миа придет, они будут заняты разговором, вряд ли удастся пообедать, а Катарина была голодна.

Она заказала шопский салат (популярный в Восточной Европе салат из огурцов, помидоров, лука, болгарского перца и тертого сыра с маслом и солью – прим. автора), кофе и палачинке (блинчики – прим. автора) с орехами и медом, попросила принести все сразу, чтобы не жевать, когда явится Миа.

Однако не успела расправиться с салатом, как услышала:

– Получилось пораньше. – Миа села напротив, повесила сумку на спинку стула. – Здесь все вкусное, мы с Сарой часто… – Она поперхнулась. – Ты ешь, милая, я оплачу, и не возражай!

Официант принес по ее просьбе еще одну чашку кофе. Еду, как Катарина и предполагала, Миа заказывать не стала. Некоторое время они молчали: Катарина ела, Миа собиралась с мыслями.

– Ты подумала, я ненормальная, – начала она наконец. – Помешалась от горя. Уверяю тебя, с головой у меня все в порядке.

– Что случилось? – спросила Катарина. – Это связано с Сарой?

Она была журналисткой, интервью приходилось брать часто, и Катарина знала: человеку нужно задавать вопросы. Если попросить, дескать, расскажите о себе, что хотите, большая часть не сумеет поведать ровным счетом ничего.

Миа подняла на Катарину глаза. Выражение их было странным. Боль, отчаяние, а еще – что-то похожее на исступление. Последнее чувство было не в характере жены отца, которую Катарина привыкла считать ведомой и мягкотелой. Миа сегодня преподносила сюрприз за сюрпризом.

– Сара не покончила с собой, – произнесла она. – Никто мне не верит, даже Стефан. Твердят про доказательства: нет ни малейшего следа присутствия посторонних, Сара была одна, все сделала сама. Я не спорю. Это Сара затянула петлю на шее, никто не выбивал стул у нее из-под ног. Но ее заставили сделать это. Я знаю свою дочь, она никогда не пошла бы на смерть по доброй воле, у нее не было ни единой причины убивать себя.

«Почти все люди, потерявшие близких, говорят именно это», – подумала Катарина. Никто не хочет признавать, что ни черта не знал о родном человеке, его проблемах и страхах.

Но Миа на этом не остановилась.

– Все началось, когда Сара отдыхала на море. Поначалу все шло хорошо, но в последние дни ситуация изменилась. Погиб парень, с которым она там познакомилась. Милан. После его смерти Сара вернулась домой, но прежней уже не стала. Изменилась, приехала оттуда сама не своя.

– У нее была депрессия? Сара переживала из-за смерти Милана?

Миа покачала головой.

– Все гораздо хуже. Я не могу доказать, но знаю: мою дочь убило нечто, обитающее в отеле «Бриллиантовый берег».

Глава четвертая

Теперь я готов рассказать о «Бриллиантовом береге».

Началось все с ощущения «сдвинутости». Не уверен, что такое слово есть в литературном языке, но оно точнее всего передает мои ощущения. Я имею в виду, что сам воздух, само время в отеле искажены, искривлены.

Впервые я это понял на пятый день пребывания.

После утренних гигиенических процедур Боб накормил меня завтраком. Можно было спускаться и есть в ресторане, в «Бриллиантовом береге» имеются и ресторан, и кафе-бар для желающих. Столики как в помещении, так и на открытой террасе – об этом написано в рекламном буклете.

Теоретически я мог бы питаться вместе со всеми. В отеле созданы все условия для людей с ограниченными возможностями, есть и пандусы, и лифты. Но я не выношу принимать пищу в публичных местах. Мама сразу предупредила об этом Боба. Когда ем, я выгляжу еще хуже, чем обычно. Людям неприятно видеть, как из угла рта подтекает жидкость, которую другому человеку приходится промокать салфеткой; как из моего рта валятся крошки и…

В общем, вы поняли. Не хочу давать дополнительного повода относиться ко мне с брезгливым пренебрежением. Боб приносит мне завтраки, обеды и ужины в номер.

В то утро я позавтракал, а после Боб выкатил кресло на балкон, чтобы я полюбовался морем, принял воздушную ванну. Я сидел и смотрел, чувствуя, как солнце гладит мои щеки, как запах моря щекочет ноздри; слушая наплывающие снизу голоса отдыхающих, плеск волн, смех резвящихся на пляже детей.

Внезапно передо мной возник Боб. Он высокий, крепко сбитый. Фигура мощная, квадратная. Лицо доброе, смугловатое, с густыми бровями.

– Как ты, Давид? Не заскучал?

Он говорил и говорил что-то в том же духе, а сам разворачивал кресло, чтобы укатить меня прочь с балкона, в комнату. Я не понимал, зачем он это делает так скоро, еще и пятнадцати минут не прошло. А потом посмотрел на настенные часы и глаза вытаращил: два часа! Минуло два часа!

Вы скажете, я заснул или задумался. Но я не спал и не задумывался настолько глубоко. Кроме того, я хорошо чувствую время. Любой человек, чья жизнь целиком и полностью зависит от окружающих, учится предугадывать, через какое время его придут кормить или выключат свет на ночь.

Два часа не могли пролететь так, чтобы я не заметил. Однако это случилось. Для меня прошло пятнадцать минут, а циферблат утверждал иное.

Разрыв во времени встревожил меня, но тогда еще не испугал. Я решил, это была случайность. Или со мной еще что-то не так, плюс ко всему прочему.

Но в последующие дни все стало периодически повторяться. Время то убегало вперед, то топталось на месте, то растягивалось.

Однажды ночь длилась, по моим прикидкам, около суток! Рассвет никак не мог наступить, я стал бояться, что навечно останусь в темноте, так и буду лежать, пялиться в потолок, слушать хлопотливое ворчание морских волн: в ту ночь было ветрено и слишком свежо. Я озяб, мне казалось, я угодил в черный колодец, откуда не выбраться ни здоровому, ни больному. Однако солнце все же взошло, а дальше день потек своим чередом.

Почему другие не чувствуют этого? Может, и чувствуют, я у них не спрашивал. Хотя вряд ли. Полагаю, «сдвинутость» может почувствовать тот, кто и сам тоже сдвинутый, неправильный. Как я.

Но этим дело не ограничилось.

Каждый день у меня лечебные процедуры. Во-первых, мне делают массаж. Массаж полезен для здоровья, ведь если человек все время сидит или лежит, это затрудняет ток крови. Дома, в Мостаре, ко мне ежедневно приходит массажист. Здесь эту роль выполняет Боб, массаж – одна из его обязанностей. У него получается хуже, он не такой опытный профессионал. Но старается.

Во-вторых, я принимаю лечебные ванны. Боб отвозит меня вниз, потому что в номере это делать невозможно. Не стану утомлять вас описанием, ни к чему. Но то, что потрясло меня, произошло, когда мы ехали на процедуру.

Как обычно, спустились на лифте на цокольный этаж, а дальше Боб покатил мое кресло по коридору. По обе стороны его расположены кабинеты для различных процедур: лечебная грязь, ароматерапия, солевая шахта, которую правильнее называть спелеоклиматической камерой, – чего тут только нет. Впереди – бассейн, сауна и хаммам.

Я не заметил, как та женщина появилась в коридоре. Откуда она взялась? Этого тоже не знаю. Незнакомка стояла и смотрела на меня. На ней была странная одежда: платье в пол с открытыми плечами и разрезом до бедра, туфли на высоком каблуке. Волосы уложены высоко и заколоты большой золотой заколкой в форме бабочки. Платье переливалось, будто было сделано из чешуи изумрудного цвета.

Женщина была красивая, но по-другому, не так, как Сара, и напоминала Снежную Королеву из сказки, которую написал Андерсен. От Сары шло тепло, а от этой женщины – холод. Не в том смысле, что Сара живая, а незнакомка – мертвая (то, что это именно так, я понял позже). Холод был во взгляде: она смотрела высокомерно, кривила губы в надменной усмешке.

Я подумал, она откроет рот и скажет, что я оскорбляю ее своим видом, велит, чтоб не смел бывать там, где бывает она. Если бы мог, втянул голову в плечи и заткнул уши, лишь бы не слышать, как она примется кричать на меня и Боба.

Только этого не произошло. Мы подъезжали все ближе к даме, а она смотрела и ничего не говорила. Затем снова случилось то, о чем я рассказывал: время надломилось, изменилось. Что-то пробило в нем дыру: минуты замерли, секунды перестали бежать вперед, а коридор, который давно должен был кончиться, длился и длился, мы ехали и ехали, хотя при этом топтались на месте.

Мы со Снежной Королевой смотрели друг на друга, и я понимал, что Боб не видит ее, только я. Это было жутко, непередаваемо жутко. Я почувствовал, что весь взмок, стало трудно дышать. Одновременно холодно и жарко: меня трясло от озноба, но голова полыхала огнем.

Когда стало казаться, что я умру, все кончилось. Снежная Королева сделала шаг вбок и исчезла, скользнув за дверь (так я решил поначалу); время снова потекло вперед. Когда мы проезжали по тому месту, где только что стояла незнакомка, я испугался, что случится плохое.

Обошлось.

Никакой двери, куда могла бы войти Снежная Королева, откуда она могла бы выйти, не было. Гладкая стена! Тогда-то я уверился: это была не живая женщина, а призрак. Снежная Королева была одета не так, как люди обычно одеваются, собираясь на процедуры, она умела проходить сквозь стены и оставаться невидимой (по крайней мере, для Боба). Кем еще она могла быть, если не привидением?

Опять спросите, почему другие не видели ее, только я? Но кто-то, может, тоже видел! Что же касается лично меня, то, повторюсь, есть такой вариант: я не умею того, что могут все люди, но взамен мне дана возможность делать то, что не под силу остальным. Я говорю и про способность видеть призраков, и…

И еще про одно, я упоминал чуть ранее.

После расскажу подробно, но всему свое время.

С той поры я стал бояться коридора, где обитала Снежная Королева. Мне больше не хотелось ее встречать. Но кто спрашивает, чего мне хочется? Я видел ее еще два раза, даже стал привыкать. В третий раз почти не испугался.

Гораздо страшнее мне стало, когда я понял, что Снежная Королева – далеко не единственный призрак, обитающий в отеле «Бриллиантовый берег». Покойники бродят здесь – расхаживают по коридорам, появляются в холле и номерах, скользят по залу ресторана, смешиваются с толпой живых.

Порой сложно понять, кто перед тобой.

Я старался убеждать себя, что это не особенно важно. В местах, имеющих многолетнюю историю, могут сохраняться энергетические следы, отпечатки событий, которые здесь происходили, и людей, которые тут жили. Они не опасны для живых, потому что сродни воспоминаниям. А воспоминания могут травмировать, расстроить тебя, только если ты позволишь.

Надо игнорировать, тогда все будет в порядке. Так я и старался поступать: не замечать, делать вид, что все хорошо.

А потом кое-что случилось прямо в моем номере, и игнорировать стало сложнее. Тогда-то я понял, что «Бриллиантовый берег» может быть не только пугающим, но и опасным. Боялся больше не за себя, а за Сару, которая уже приехала. Ясно было: девушка не уедет в другой отель, останется. И я останусь, про это я писал в мысленном дневнике.

Насчет происшествия в моем номере…

Для начала объясню, как он устроен. В номере три комнаты: моя спальня, комната Боба и общая гостиная. Дверь в мою комнату почти всегда открыта днем, но на ночь закрывается. У Боба есть радионяня, так что он, находясь у себя, может слышать, что происходит в моей спальне.

Той ночью все было обычно: я лежал в кровати, Боб храпел у себя. Я слышал рулады через стену. Чтобы человек перестал храпеть, надо тихонечко попросить его повернуться на бок, тогда он перестанет. Но кто попросит Боба?

Музыка в ресторанах и прочих заведениях смолкла, отдыхающие разошлись по своим номерам. За окном – тишина. Я проснулся и сразу посмотрел на электронный будильник: он всегда стоит в моей комнате, где бы я ни спал. Нужно знать, который час, когда проснешься среди ночи.

Два тринадцать. Глухая пора, темная во всех смыслах. В такое время лучше спать, чтобы дурные мысли не могли пробраться к тебе в голову. Я хотел закрыть глаза и заснуть, но в тот момент заметил человека.

Спросите, как же увидел, если ночь и темнота? Все просто: за окном горят фонари, свет проникает в комнату. Видны были тумбочки, кресла, журнальный столик, стенной шкаф с зеркальной дверцей и все прочее.

Человек был в зеркале. Не отражался в нем, а стоял внутри. Это был мужчина в брюках и футболке с коротким рукавом. Лохматые волосы, узкие плечи. Шкаф находится напротив кровати, так что я смог все рассмотреть.

В тот миг я решил, что сплю и вижу сон. Распахнул глаза пошире, а после сомкнул веки поплотнее. Надеялся, либо засну покрепче, либо проснусь окончательно, и тогда все изменится. Но ничего не изменилось, мужчина стоял в своем зазеркалье. Недвижимый, немой.

Я не мог этого выносить. Как описать, что испытывает человек, когда нос к носу сталкивается с подобными вещами? Вдруг выясняется, что все в мире подчиняется иным законам, не тем, к которым ты привык. Что существует нечто запредельное – и из-за предела реальности в любой момент может вырваться немыслимый ужас.

«Если буду смотреть на него, сойду с ума», – подумал я и начал мычать, стонать, чтобы привлечь внимание Боба. Пусть он придет, я больше не мог оставаться один на один с этим кошмаром!

Храп в соседней комнате оборвался, Боб завозился в кровати, бормоча что-то, и вскоре дверь в мою спальню открылась. Боб включил свет в гостиной, стало еще светлее. Зеркальный силуэт никуда не делся.

– Давид, что с тобой? Малыш, тебе плохо? Пить хочешь?

Боб торопливо подошел к моей кровати, зажег ночник. Большой свет зажигать не стал, мама предупредила, что ночью в подобных случаях лучше включать ночник, он более тусклый.

– Вроде все в норме, – продолжал бормотать Боб. – Наверное, сон приснился. Бывает, что ж.

Его широкая фигура заслоняла от меня шкаф с зеркалом, и мне стало чуть спокойнее. Но это продлилось недолго, потому что, когда Боб отодвинулся, призрак сидел в кресле. Выбрался каким-то образом из зеркала, уселся туда, можете себе представить?

Дальнейшее помню смутно. Знаю, что бился, кричал, насмерть перепугав бедного Боба. Он вынужден был сделать мне укол, после которого я забылся сном и проснулся поздно, лишь в полдень.

Боб ходил вокруг меня с озабоченным видом, то и дело касался лба: нет ли жара. Спрашивал, что болит: голова? Спина? Живот? Получал на все отрицательный ответ в виде отсутствия моргания, всплескивал руками. Потом вызвал врача, который повздыхал, порекомендовал принимать витамины и дышать морским воздухом перед сном (как будто в Неуме есть другой воздух, кроме морского), взял деньги за вызов и ушел вместе со своим бесполезным саквояжем.

Их суета мешала думать. А подумать стоило: надо было решить, как себе помочь, ведь никто, кроме меня, этого не сделает. Если нельзя уехать из отеля, надо научиться жить с теми сущностями, которые здесь обитают.

Я точно знал, что «сдвинутость» и призраки – это еще не все.

Как ни ломал голову, размышляя, что делать, на ум приходило одно: не бояться. Сохранять спокойствие. Потерпеть до середины августа – времени нашего с Бобом отъезда.

Взвешенное решение, мудрое. Однако возникало два вопроса.

Первый. Удастся ли мне это?

Второй. Не случится ли так, что среди прочих призрачных обитателей «Бриллиантового берега» появится парнишка в инвалидном кресле-каталке?

Глава пятая

Придя домой, Катарина первым делом встала под душ. Поездка к отцу, разговор с его женой вымотали, к тому же было жарко, а зной Катарина переносила плохо, несмотря на то, что родилась и выросла в южной стране.

Уходя из дома, она закрыла жалюзи, преградив дорогу солнечным лучам, но квартира все равно раскалилась. Катарина включила кондиционер, разделась и забралась в душевую кабину, продолжая размышлять о недавней беседе.

Миа была раздавлена горем, как любая мать на ее месте. Она посвятила себя семье, дому, не работала, не строила карьеру, и теперь ей, в отличие от Стефана, невозможно было найти опору в работе, занимаясь любимым делом. Сад, уборка и готовка, походы по магазинам, создание и поддержание уюта – все разом потеряло смысл.

– Ни о чем больше не могу думать, – говорила Миа Катарине, – меня преследуют мысли о несправедливости. О том, что этого можно было избежать. Зачем мы отправили ее туда? Почему разрешили поехать одной? Сара должна была ехать с подружкой, но та сломала ногу, до сих пор в гипсе. Я завидую ее матери. Бог отвел. Могли же мы уговорить дочку перенести поездку, сказать, что одной путешествовать не стоит? И вообще – можно было выбрать сотню других мест, но…

– Не грызи себя. – Катарина положила руку на ее ладонь. – Перестань. Тут нет твоей или чьей-то вины, это просто…

– Судьба? – перебила Миа. – Это хотела сказать? Но тогда еще хуже. Чем моя Сара заслужила такую судьбу?

Разговор был тягостным, трудным, но Катарина поймала себя на мысли, что общаться с женой отца ей легче, чем с ним самим или Сарой, когда та была жива. В их общении со Стефаном всегда чувствовалась напряженность, скованность, а с Сарой у Катарины было слишком мало общего.

Миа же была старше Катарины на одиннадцать лет, для людей их возраста это несущественная разница. Они могли быть подругами и понимать друг друга, принадлежа к одной возрастной группе – тридцати-сорокалетних.

Восьмилетняя разница с Сарой была куда большей пропастью: у младшей сестры был иной взгляд на вещи, жизненный опыт и мировоззренческие установки. Сара чувствовала себя принцессой, хозяйкой жизни, а Миа, как и Катарина, по сути, принадлежала к породе рабочих лошадок.

– Ты сказала, что думаешь, будто на Сару что-то повлияло, – попробовала Катарина вернуть разговор к тому, с чего они начали. – Какой-то человек?

Миа вздохнула и посмотрела в окно, стараясь собраться с мыслями.

– Сара обожала социальные сети. Нам с отцом могла и не позвонить, забывала, хотя обещала, зато выкладывать фотографии не забывала никогда. Часами возилась, обрабатывала снимки, фильтры пробовала, надписи придумывала. А на море еще Милан появился, она то и дело выставляла совместные фото: счастливые глаза, улыбки.

– Он тоже из числа отдыхающих? Или работал в отеле?

– Отдыхал в «Бриллиантовом береге» с родителями. Студент, на год моложе Сары.

– Как он погиб?

– Ужас какой-то. Бедный мальчик поперхнулся куском яблока, рядом никого не было, чтобы помочь. Родители пришли и…

– Но что-то насторожило тебя еще до смерти Милана, – поспешно произнесла Катарина, чтобы не дать собеседнице углубиться в описание драмы семьи погибшего юноши.

– Я поняла, с Сарой что-то творится, когда однажды утром зашла на ее страничку и не увидела нового поста. Говорю же, необычно для нее! Это было примерно через две недели после приезда дочери в Неум. С той поры снимков и постов на странице не было. Только черный квадрат в день смерти Милана. Без подписи.

– Она рассказывала тебе о чем-то? Объясняла?

Миа отрицательно качнула головой.

– Мы говорили редко, она словно постоянно спешила. На бегу все, понимаешь? Была взвинченная, нервная. Спрошу, в чем дело, – отмахнется. Ничем не делилась. Однажды ночью мне не спалось, я встала, спустилась на кухню. Смотрю – уведомление: Сара выпустила видео. Это было накануне смерти Милана. Сара находилась на берегу во время записи, я видела отель за ее спиной, она сидела на большом камне возле воды. Как русалка. Сара сказала, что «Бриллиантовый берег» похож на отель «Оверлук». Я потом погуглила, это из романа Стивена Кинга «Сияние». Кинг ужасы пишет, не люблю такое, так вот в книге…

– Читала, знаю, – перебила Катарина. – Я-то как раз люблю этот жанр.

Миа посмотрела на нее с некоторым осуждением.

– Что еще сказала Сара?

– Что отель – живое существо. Оно жрет людей. Постояльцы, сотрудники, гости – еда в его брюхе. Сам не заметишь, как станешь жертвой. Сара сказала: «Если «Бриллиантовый берег» пометит черной меткой, то все, не спасешься». Представляешь, услышать такое?

– Даже представить не могу, – честно сказала Катарина. – Ты связалась с Сарой?

– Сразу же. Трясусь вся, чуть не реву. Звоню, а у самой одна мысль: лишь бы ответила! Сара взяла трубку и сказала, что пошутила и уже удалила видео. Вернулась в номер, легла спать. Голос впрямь сонный был. Заторможенный немного.

– Ты ей поверила?

– Нет, конечно. Никакая это не шутка, Сара на том видео была по-настоящему испугана, говорила серьезно. Я хотела разбудить Стефана. Сказать, что нужно ехать за дочкой, забирать ее оттуда. Потом подумала, что это может подождать до утра, пусть Стефан выспится. Я ворочалась, не спала, а под утро меня как выключили, проснулась от звонка Сары. Муж на работу давно уехал. Половина одиннадцатого на часах. Сара плакала, захлебывалась: Милан умер. Ночной разговор забылся на фоне этого.

– Сара не уехала сразу после его смерти?

– Сказала, что не может. Попросила приехать за ней через день. Мы так и сделали. Вернулись домой, а спустя восемь дней Сара умерла.

Катарина не могла понять, чего хочет от нее Миа. Все это было больно, ужасно, но, по большому счету, зачем она попросила о встрече?

– Если то, чего боялась Сара, было связано с «Бриллиантовым берегом», то каким образом оно навредило ей, когда Сара вернулась домой?

Миа судорожно схватила чашку с остывшим кофе, сделала глоток.

– Своего ребенка чувствуешь, ведь он же был когда-то частью тебя. Сара не могла ничего от меня скрыть, но тут и любому видно было: девочку будто подменили.

– В чем это выражалось? Как она изменилась?

– Например, молчала. Все время, хотя раньше была болтушкой. Сара не выходила из дома, тенью слонялась по комнатам. У нее был такой вид, точно она постоянно прислушивается к чему-то. Сара перестала выключать свет. Ходила вечером по дому и всюду зажигала лампы. Говорила, что тьма голодна. Так и говорила! В ее комнате свет горел круглосуточно, она и спала с ночником, хотя даже малышкой не просила о таком. Однажды вошла к ней, хотела выключить свет: она вроде спит, а он ей в лицо бьет. Сара проснулась, раскричалась, дурой меня обозвала, хотя в жизни не была грубой! Не ела ничего, кроме сухих крекеров с водой: говорила, тошнит от всего, вкус еды изменился. Понимаешь?

Катарина не успела ответить. Миа продолжала рассказ, говорила все быстрее.

– Сара не спала, не ела, кто-то шептал ей на ухо – постоянно, поминутно! В одну из ночей я услышала, как она говорит с кем-то. Подошла к ее двери, прислушалась. – Голос женщины надломился. – Сара говорила сама с собой: спрашивала и сама себе отвечала, меняя голос. Так дети в куклы или солдатики играют. Но это было не мило и забавно, а жутко. Я была в доме одна с Сарой, Стефан уехал в Сараево. Стараюсь простить его, но… Не могу! Он тоже видел: с Сарой что-то происходит, но не хотела принимать меры. А когда я сказала, что надо показать ее врачу, накричал на меня. Как же, его дочка, его гордость – и на приеме у психиатра! Сделал вид, будто ему позарез нужно в Сараево, хотя не было никакой срочности. Через день после возвращения Сары, как почувствовал неладное, укатил. А я была наедине с нашей бедой. Жалкий трус! – выплюнула Миа.

Катарина опешила от силы, горячности, с которой это было произнесено. Миа, сообразив, с кем говорит, покраснела.

– Прости, милая, глупо с моей стороны, недопустимо. Стефан – твой отец.

– Ничего, – успокоила Катарина, думая, что ее почему-то не удивляет, что папа так поступил.

– Представь: час ночи, темень за окном. В доме всюду свет, который нельзя выключить, это бьет по нервам. И Сара, которая то говорит басом, то пищит. Карикатурно, дико, но… Ей-богу, никогда я так не боялась.

– Что она говорила? Ты запомнила?

– В том-то и дело, разобрать слова было невозможно. Она говорила быстро, как на ускоренной записи. И вдобавок язык незнакомый. Гортанные, щелкающие звуки. Сара сошла с ума, вот что я подумала. Хотела на цыпочках уйти к себе, но она вдруг выросла на пороге. Незаметно, стремительно, секунду назад в другом конце комнаты сидела. Я и сказать ничего не успела, она подошла ко мне и прошептала на ухо: «Оно внутри. Мне пора». А потом стала пятиться, как рак, скрылась в комнате. Защелкнула замок. И продолжила говорить дальше.

Катарина и Миа сидели, глядя друг на друга.

– Это значит, что…

– На другой день Сара повесилась, – сказала Миа. – Сказала, что ей пора, – и ушла.

Катарина вышла из ванной комнаты. Кондиционер поработал на славу, в квартире царила прохлада. Молодая женщина подошла к столу, включила ноутбук. Закончив свой рассказ, Миа попросила Катарину разобраться. Ты же журналистка, говорила она, а журналисты умеют докапываться до сути. Миа желала узнать, что произошло в отеле с ее дочерью, какая сила изменила ее и подтолкнула к самоубийству.

– Твой отец стремится к одному: забыть. Вычеркнуть из памяти то, какой стала Сара в последние дни, сохранить в душе ее светлый образ, жить дальше. Он справится, у него получится. – Миа смотрела на Катарину сухими воспаленными глазами. – А у меня – нет. Что убило Сару? Я знаю: душа моей дочери мается, и я не могу успокоиться! Ты поможешь? Заплачу, сколько скажешь.

Катарина велела ей выбросить из головы чушь про оплату: Сара ведь была ее сестрой. Сказала лишь, сомневается, сможет ли что-то сделать.

– Я просто прошу попробовать, – умоляюще проговорила Миа, и Катарина под влиянием момента согласилась.

А теперь размышляла, не зря ли. Скорее всего, зря. Вероятнее всего, у Сары были проблемы с психикой. Или она испытывала стресс, впервые в жизни столкнувшись со смертью. Потустороннее вмешательство Катарина отмела сразу, хотя Миа, видимо, предполагала нечто подобное.

Катарине скорее верилось в человеческую злую волю, но кто и как мог навредить молодой девушке? А главное, зачем?

Журналист… Когда-то, окончив университет, Катарина мечтала стать журналистом-расследователем. Переехала в Сараево, рассорившись с матерью, смогла устроиться в газету. Много писала, бралась за любые темы, стараясь набить руку, обрасти нужными связями во всех сферах общественной жизни. Постепенно ее заметили, стали поручать все более сложные задания, но потом случилось…

Алекс. Случился Алекс – большая любовь Катарины.

Они познакомились на одном мероприятии и с тех пор не расставались. Начали встречаться, потом жить вместе. Алекс – американец, предки которого были выходцами из Восточной Европы. Работал собственным корреспондентом крупной телекомпании, и Катарина совершила ошибку, начав работать с ним: Алекс устроил ее поближе к себе, на телевидение.

Уволившись из газеты, где дела только-только пошли в гору, Катарина так и не поднялась выше должности младшего редактора. Но тогда это ее не волновало, она тонула в своей любви, оставив карьерные устремления, похоронив свой шанс стать серьезным профессионалом.

Катарина была так счастлива! Они снимали уютную квартирку, объездили всю страну. Проводили вместе большую часть времени, почти не расставаясь. За три года, пока длился их роман, Катарина в совершенстве овладела английским (теперь это помогало в работе), а Алекс старательно учил местный язык.

– Я гений! Не один, а целых три языка учу одновременно! – смеялся он. (Конституция Боснии и Герцеговины не определяет официальных языков, а судя по опросам населения во время переписи 2013-го г., половина жителей назвали своим языком боснийский, треть – сербский, около пятнадцати процентов – хорватский. Многие языковеды считают его единым сербохорватским языком, но даже если их разделять, все равно эти языки почти идентичны – прим. автора).

Алекс был самым обаятельным человеком из всех, кого знала Катарина, он был способен расположить к себе любого. Даже Хелена, которая сердилась на Катарину и была против ее отношений с Алексом (ведь дочь, уехав вопреки ее советам в Сараево, жила с иностранцем вне брака), и та поддалась его улыбке и комплементам, произнесенным со страшным акцентом.

А дальше все было настолько тривиально, что казалось почти смешным. Катарина забеременела. Детей Алекс не хотел, к тому же, как позже поняла Катарина, потихоньку начал уставать от их отношений. Новизна прошла, острота ощущений притупилась, а к браку он готов не был.

Узнав о беременности, Алекс стал подводить Катарину к мысли сделать аборт. Говорил, что ребенок сейчас не ко времени, а позже они поженятся, у них будут дети – врал, как выяснилось. Ему надо было уговорить ее добровольно отказаться от затеи родить – и он это сделал.

Катарина согласилась на аборт, а через две недели узнала, что контракт Алекса закончен, продлять его он не хочет. Мог бы, но не собирается. Дома его ждали более интересные предложения. Как позже оказалось, не только профессиональные.

Расставались не навсегда: Алекс говорил, скоро Катарина сможет приехать к нему. Но по его торопливости, по облегчению, с которым он прощался с нею, по тому, как прятал взгляд, все было ясно. Будь она все еще беременна, Алекс вынужден был бы что-то решать, не подлец же он, чтобы бросить женщину, которая носит его ребенка. Но ребенка больше не было – и все складывалось для Алекса легко и хорошо.

Любимый Катарины уехал. В первые недели они часто переписывались и перезванивались, но Катарина чувствовала, как сходит на нет его желание общаться. Звонки сокращались по времени, становясь все реже, а потом прекратились вовсе.

О новой подруге Алекса Катарина узнала из соцсетей.

О браке, который последовал через год, о рождении сына – оттуда же.

Жизнь Алекса шла на подъем, жизнь Катарины двигалась в обратном направлении. Спустя три с лишним года после их разрыва она все еще была одинока, не могла помыслить о новом романе. С телевидения ушла, в газету, где начинала карьеру, ее не взяли. В Сараево Катарине все напоминало об утраченном счастье, и она вернулась в родной город.

«Ты журналист», – сказала сегодня Миа.

Она ошиблась. Катарина писала для нескольких изданий, вела колонки в журналах, занималась переводами. На жизнь хватало, к тому же временем своим она распоряжалась сама. Однако это было совсем не то, о чем мечталось в юности.

Потому-то, как позже думала Катарина, она и взялась за расследование произошедшего с младшей сестрой. В глубине души расценила это как шанс; хотела докопаться до истины, раскрыть тайну и попробовать вернуться в профессию.

«Что ж, начнем, – подумала Катарина, садясь за стол. – Прошерстим всезнающий Интернет. Расскажи-ка мне свой секрет, «Бриллиантовый берег».

Глава шестая

У «Бриллиантового берега» есть тайна, и она мрачная, зловещая. Как у замка графа Дракулы, например. Нет, я не хочу сказать, что здесь обитают вампиры. В каком-то смысле это было бы лучше, понятнее.

Вампиры – предсказуемые создания, про них все давно известно: боятся солнечного света, являются исключительно по ночам и требуют, чтобы их впустили в дом, поскольку сами войти не могут. Обвешайся серебром, чеснока наешься, припаси флакончик святой воды, не смотри по ночам в окошко и не открывай никому двери – и имеешь все шансы спастись!

А в отеле обитает что-то гораздо более злобное, жадное, изощренное. Оно одинаково активно и днем, и ночью, и я не могу понять его природу. Никак не разберусь, чего же ему нужно?

Когда я лежал ночью без сна, мне думалось: должны быть и другие люди, которые тоже чувствуют жуть и ярость «Бриллиантового берега». Я очень зол на свою болезнь, которая мешает мне поделиться с ними своими мыслями. Так здорово было бы сесть, поговорить, рассказать, кто что видел, обсудить дальнейшие шаги!

Беседуя друг с другом, можно решить множество проблем, на то бог и даровал людям речь. Почему они зачастую не могут договориться? Никак не поймут, что достаточно обсудить тот или иной вопрос, и сложностей сразу станет меньше!

Я хотел бы сделать это, но лишен такой возможности. А у других она есть, но они не хотят. Люди вообще не ценят того, что у них есть, правда?

Отвлекся немного, прошу прощения.

Говорить и обсуждать – важно, тем более что в какой-то момент я со всей очевидностью понял, что в отеле есть по меньшей мере еще один человек, который испытывает то же, что и я. Подозревает и боится.

Нет, я не про Сару. Я имею в виду ее друга.

Мне тоже хотелось бы стать другом Сары, но я никогда не смогу. А Милан – запросто. Милан красивый. У него высокий рост, широкие плечи и смоляные волосы. Глаза темно-серые, длинные ресницы. Они с Сарой познакомились и сразу подружились, всюду стали ходить вместе.

Милан приехал с мамой и папой. У меня нет папы, мои родители давно расстались. Я думаю, из-за меня, хотя мама этого никогда не говорила. По всей вероятности, папа увидел, какой ужасный у него сын, расстроился и не смог этого выносить. Отцы хотят играть с сыновьями в футбол, ходить с ними в походы и на пикники, ездить в разные места, плавать. С таким, как я, на это нет шансов.

Отец Милана, конечно же, его не бросил. Он им гордился, это сразу заметно. И мама тоже. Я иногда видел их в отеле. Они втроем проводили время вместе, а потом появилась Сара. Родители не были против: они улыбались, когда видели Милана и Сару вместе, часто ходили вчетвером на пляж, Сара сидела за их столиком в ресторане. Может, они ждали, что молодые люди поженятся.

Но это не сбудется. Милан никогда ни на ком не женится.

Потому что он умер.

Но я забегаю вперед. Мысленный дневник получается сумбурным.

Прежде чем Милан умер, я понял, что он тоже знает про отель. Он сам сказал об этом Саре. За несколько дней до его смерти я подслушал их разговор.

Не осуждайте меня, это вышло не нарочно: мое кресло стояло на веранде, а Сара и Милан сидели в двух шагах и беседовали. Вы же помните: никто не обращает внимания на таких, как я, не думает, что мы соображаем ничуть не хуже? Сара с Миланом тоже не думали. Обидеть меня пренебрежением они не хотели, я и не обиделся. Так уж устроены почти все люди.

Правда, еще до того, как Милан поделился опасениями с Сарой, я заметил, что девушка изменилась. Кто знает, возможно, Сару тоже пугало и настораживало что-то (и Милан, кстати, предположил такой вариант, но об этом я вам поведаю чуть позже, лучше обо всем говорить по порядку).

Конечно, если это так, получается, ничего-то я про Сару не понял, а только думал, что умный и понимаю. Мне казалось, жизнерадостная Сара ничего дурного никогда не замечает, ведь трудные вещи обычно проходят мимо легких людей. Легкие люди не желают их замечать – и трудности к ним не липнут!

Вероятно, я ошибся. Сара тоже нервничала, но отказывалась себе в этом признаваться. Старалась не подавать виду.

Так это или нет, видела она плохое или я ошибаюсь, теперь не узнать. Но вот что абсолютно точно: они с Миланом начали ссориться, перестали смеяться, дурачиться, по сто раз на дню фотографироваться и выкладывать фотографии и видео в Интернет (раньше Сара телефон из рук не выпускала).

Думаю, ей больше не нравилось показывать всему миру, какая она счастливая. Из-за «Бриллиантового берега» и Милана Сара перестала быть счастливой.

С ним что-то творилось, он этого и не скрывал. Один раз резко отодвинул стул и вышел из-за стола в ресторане, я видел это в окно. Милан нечаянно задел столик, стакан с соком упал, сок пролился и испачкал скатерть. В другой раз они громко ругались с родителями, а после Милан повернулся и убежал; его мама хотела пойти за ним, но отец не разрешил, остановил ее.

В чем причина, я поначалу не знал, но, когда подслушал (невольно!) разговор Милана и Сары, понял, что дело в «Бриллиантовом береге».

Выйдя на террасу, они продолжали начатый разговор.

– … потому я и думаю: виновато это место! Привязалось, душит, не отпускает.

– Милан, так не бывает. Дурацкие выдумки!

Сара всплеснула руками, будто хотела вспорхнуть, как птичка с ветки.

– Отец тоже сказал, моя гипотеза антинаучна. Я сдуру ему проболтался вчера, а он…

– Вот видишь!

– Что я должен видеть? Что все вокруг или слепые, или тупые, или прикидываются, что ничего не происходит?

Он отвернулся от Сары, она постояла в нерешительности, потом подошла и обняла Милана сзади.

– А вдруг мы в опасности? – глухо сказал он, и я подумал, что слезы мешают ему говорить.

Сара хотела возразить, но он не позволил.

– Давай рассуждать логически. Здесь творится нечто жуткое, происходят непонятные вещи. С этим ничего не поделать. Веришь ты в них или не веришь, не важно. Например, сообщения. Они приходят мне каждую ночь в час тридцать четыре уже вторую неделю. С незнакомого номера. Я хочу показать сообщения тебе или родителям, но они пропадают сразу, как их прочитаешь. Вам удобнее думать, что я рехнулся. Хорошо, ваше право. Но я-то знаю: это не так! Мертвый мальчик ночами присылает сообщения, пишет о вещах, про которые никто не мог знать, зовет к себе.

– Возможно, это твои… твоя боль и…

– И совесть, да? Не говори ерунды, Сара! Омар умер восемь лет назад, это был несчастный случай, я не виноват в его смерти. Да, я страшно переживал, когда мой лучший друг попал под машину, винил себя. Он решил перебежать через дорогу, а я его не остановил. – Милан взъерошил волосы. – Ужасно, все случилось на моих глазах! Но никто меня не обвинял, десятки свидетелей видели, как все произошло, водитель был пьян. Мне было двенадцать, это осталось в прошлом. Я ходил к психологу, Сара, пойми, я перестрадал, пережил, научился существовать с этим. Даже профессию психолога выбрал, потому что хочу помогать другим справляться с травмами. С чего вдруг мне погружаться в те события до такой степени, чтобы начать выдумывать послания с того света? И потом, как объяснить время, когда приходят сообщения? Час тридцать четыре ночи – это время смерти Омара! До тебя доходит?

Сара молчала, глядя на него.

– Хорошо, оставим это. Как ты объяснишь появление всех тех вещей?

Я слушал внимательно, пораженный словами Милана. Про какие «вещи» он говорит? Боялся, Милан не станет объяснять, ведь Сара явно знала, о чем идет речь.

– Отец думает, это я издеваюсь. Мать грешит на отца, а я… Я-то знаю, что мы все ни при чем, но мне никто не верит!

– Ты говоришь, давай рассуждать логично, – повысила голос Сара, – но в чем логика? Зачем кому-то или чему-то, некоей силе, обитающей в отеле, разбрасывать в вашем номере то надушенные носовые платки, то губную помаду вульгарного цвета, то кучу визиток? Сам говорил, что не понимаешь смысла. Не знаешь, что это значит.

– Я не понимаю, но мать с отцом понимают прекрасно. Это что-то значит для родителей – что-то нехорошее, тяжелое из их прошлой жизни. Думаю, измену отца. На матери лица не было, когда она впервые увидела эту помаду. Отец чуть не расплакался, в жизни его таким не видел. Они ссорятся, когда думают, что я не слышу. Замолкают, стоит мне появиться.

– А если их разыгрывают или пытаются шантажировать? Не думал?

– Окей, пусть тут действует идиот-шутник или шантажист, хотя лично я не верю. А про опасные для жизни происшествия ты забыла? Откуда в стакане моей матери на прикроватном столике вместо простой воды взялась вода с лимоном? У мамы жесточайшая аллергия на цитрусовые. Она сделала глоток спросонья, и ее еле откачали! Почему в вещах отца, на его полке оказалось несколько десятков лезвий? Он не заметил и поранился в кровь! Почему все будильники в номере каждое утро срабатывают в пять часов, хотя никто их не ставит? Не опасно, но выводит из себя. Что ты на это скажешь?

– И зачем все, по-твоему?

– Затем, что нас пугают, сбивают с толку. Сводят с ума. Заставляют конфликтовать между собой, подозревать друг друга. Может, это подготовка к чему-то большему. А потом будет нанесен удар.

Милан запрокинул голову, потом опустил ее и невесело усмехнулся.

– Мы недавно знакомы, но я тебя неплохо изучил, Сара. Я все-таки будущий психолог. Уверен: ты тоже сталкивалась с чем-то в «Бриллиантовом береге». И это «что-то» тебя до такой степени напугало, что ты предпочитаешь сунуть голову в песок, делая вид, будто ничего не было.

– Перестань! – крикнула Сара.

– Перестать что? – заорал он в ответ. – Это ты прекрати вести себя, как глупая гусыня.

– Я не глупая! И ты врешь! Знать тебя больше не хочу, придурок! Не подходи ко мне!

– «Юпитер, ты сердишься – значит, ты не прав».

Произнеся это, Милан сунул руки в карманы белых брюк, развернулся и пошел прочь с террасы. Расстроенная Сара вскоре последовала за ним.

Вот такой разговор у них вышел. А вскоре все узнали, что Милан умер.

Задохнулся, подавился куском яблока, подобно какому-нибудь нелепому Адаму, который принял запретный плод из рук отеля «Бриллиантовый берег». Я сразу подумал об этом, когда узнал. Ни секунды не верил, будто это несчастный случай.

Ничего случайного! «Бриллиантовый берег» убил Милана. Как? Яблоко было отравлено? Потусторонний монстр материализовался в углу спальни и удушил Милана? Призрак давно умершего человека напугал парня настолько, что тот подавился? А время услужливо исказилось, не дав его родителям прийти на помощь…

После смерти Милана я стал бояться еще сильнее, чем прежде. Мне очень страшно. И за себя, и за Боба, ведь нам еще целый месяц предстоит находиться в отеле. И за Сару. Да, она уехала, но знаете, о чем я думаю?

Что Сара не сумела убежать.

Что уехать из «Бриллиантового берега» – вовсе не означает спастись от силы, которая здесь заправляет.

Глава седьмая

Поначалу Интернет мало чем помог Катарине, разве что предоставил общие сведения. В Сети нашлись сотни фотографий здания при свете солнца и в россыпи ночных огней; летом, в разгар сезона, и зимой. Синее море, белые стены, собственный пляж и прогулочные катера, каскады цветов, изумрудная зелень, сияющие улыбки довольных гостей – этого было в избытке.

Отель «Бриллиантовый берег» имел не столь уж давнюю историю.

Мистически настроенный человек, склонный верить в потустороннее, сразу стал бы думать, что прежде на этом месте было одно из так называемых дурных мест: разоренное кладбище, оскверненная церковь, здание, где умерло множество людей, психиатрическая больница, где проводились опыты над беззащитными пациентами… Разве не этому учит нас хоррор-индустрия – романы и фильмы ужасов?

Но в данном случае поклонника жанра ожидало бы разочарование. Кусок берега Адриатического моря, на котором стоял отель, ничем примечателен не был. Расположено здание, что называется, на первой линии; прежде, во времена Югославии, здесь тоже находилась гостиница. Что было до нее, непонятно, скорее всего, обычные дома.

Гостиница существовала много десятилетий, в девяностые закрылась. Здание пустовало, пока пятнадцать лет назад бизнесмен по фамилии Авдич не решил дать отелю новую жизнь. Однако что-то пошло не так. То ли средств не хватало, то ли была другая причина, но в итоге, после нескольких лет мучений, Авдич сам был не рад, что взвалил на себя такую ношу, и, будучи на грани разорения, охотно, за бесценок продал отель, получивший уже название «Бриллиантовый берег», нынешнему владельцу.

С фотографий на Катарину смотрел чрезвычайно привлекательный молодой мужчина, внешне немного напоминающий актера Хью Джекмана. Звали красавца Филипом Бегичем, было ему тридцать четыре года. К этому времени Филип сумел добиться значительных успехов, управляя одним из самых престижных отелей в Неуме. У него была обаятельная улыбка, голливудская стать и прелестная жена по имени Ольга.

Невзирая на сладкую, радужную картинку, назвать Филипа баловнем судьбы было сложно. То есть жизненный старт превосходен: Филип и его брат-близнец Богдан родились в богатой семье, жили и учились в Сараево.

Отец возглавлял большую строительную компанию, он и выделил сыну средства на покупку отеля. Филип говорил в интервью, что всегда мечтал о таком бизнесе, получив соответствующее образование и пройдя стажировку в Париже.

Второй брат, Богдан, был от всего этого бесконечно далек. В отличие от практичного Филипа, стал художником, но тоже весьма успешным. Его полотна выставлялись (и хорошо продавались) не только в Сараево и других городах Боснии и Герцеговины, но и за рубежом: в Белграде, Праге, Берлине. Впереди маячили и другие престижные выставки, Богдан собирался открыть галерею, когда произошло ужасное несчастье.

Катарина припоминала: о кошмарном случае трубили все газеты. Произошла автомобильная авария, в которой погибли восемь человек, десятки получили ранения. Пять машин разбились в лепешку, и в одной из них были Бегичи – мать, отец и Богдан.

Родители погибли на месте, из машины удалось извлечь лишь фрагменты их тел. Богдан выжил, но многие, наверное, предпочли бы смерть такой жизни.

Богдан Бегич находился в коме, врачи говорили, если он и выживет, то навсегда останется инвалидом. Не сможет ходить, разговаривать, не говоря о том, чтобы вернуться к прежней жизни, продолжать писать картины.

Однако прогнозы врачей оказались преждевременными. И на этом месте в каждой статье начинались оды силе человеческого духа и братской любви.

Надо сказать, семья Бегичей была хорошая, дружная: дети и родители были привязаны друг к другу, братья с детства невероятно близки. Смерть родителей подкосила Филипа, потерять еще и Богдана он не мог, тогда жизнь утратила бы всякий смысл.

Филип стал за него бороться. Не позволил отключить искусственно поддерживающую жизнь Богдана аппаратуру, пригласил лучших мировых специалистов, благо что семья могла себе это позволить финансово.

Были приложены неимоверные усилия (и вложены колоссальные деньги), но в итоге Богдан вышел из комы, а после сумел восстановиться, посрамив докторов, которые пророчили ему инвалидность. С той поры братья жили в Неуме, и в интервью, которое вышло в прошлом году, Богдан заявил, что возвращается к творческой работе.

Катарина с любопытством рассматривала совместные снимки братьев. Близнецы не были похожи, как две горошины в стручке. Жизненные тяготы повлияли на них, испытания оставили разные следы на некогда одинаковых лицах.

Богдан носил очки и бородку, придававшую ему несколько богемный вид. Лицо было более бледным и худым, а тело не таким мускулистым, как у Филипа. В глазах, даже если он улыбался, таилась скрытая грусть. Страдания, выпавшие на его долю, не могли не оставить отпечатка, этот человек казался Катарине одухотворенным, даже возвышенным. Она чувствовала симпатию к обоим братьям, не сдавшимся перед трудностями, но особенно – к Богдану.

«Смотри не влюбись», – сказала она себе.

Катарина встала, чтобы сварить кофе, не переставая размышлять о Бегичах. Она росла одна, и прочитала где-то, что такие дети привыкают быть в одиночестве, это их естественное состояние, поэтому оно и не бьет по ним так, как по тем, кто рос в обществе сестер и братьев.

Правда ли это? Катарине было хорошо наедине с собой, не скучно и не тягостно. Однако после того, как в ее жизни огненной кометой промелькнул Алекс (появился, чтобы исчезнуть), в сердце Катарины образовалась дыра.

Как банально звучит! Но прописные истины удивительно точны. Яма на месте любви, выполотой из сердечной почвы, была черна и бездонна, Катарина ничем не могла ее заполнить.

Когда тебя отвергли, отбросили прочь за ненадобностью, уже и не важно, есть у тебя братья и сестры или нет, привыкла ты проводить время одна или рядом с кем-то. Привычка к одиночеству не помогала пережить боль. Наоборот, будь у нее такой брат, как Филип, она легче перенесла бы свои невзгоды; не чувствовала бы, что в целом мире нет никого, кому она по-настоящему нужна.

Катарина вернулась к ноутбуку и снова принялась открывать одну ссылку за другой. Они были однотипными: рекламные статьи, отзывы туристов перемежались с информацией о Бегичах, аварии, строительной компании, которую Филип и Богдан, вступив в наследство, продали, сосредоточившись на гостиничном бизнесе.

Было еще короткое упоминание о суициде, смерти мужчины. Похоже, дело постарались замять. Молодая женщина уже хотела прекратить поиски, но наткнулась на небольшую заметку, которая не имела прямого отношения к «Бриллиантовому берегу». Название отеля упоминалось вскользь, новостная заметка была криминального характера.

Случай кошмарный: женщина сорока четырех лет убила свою семью. Отравила семнадцатилетнюю дочь, мужа и его престарелую мать, подмешав яд в праздничный торт, испеченный в честь очередного юбилея супружеской жизни. После того как на ее глазах скончались один за другим все близкие, женщина приняла яд сама.