Ты убежден в справедливости того что говоришь
АФОРИЗМЫ ПО АВТОРАМ
Конфуций
(Кун-Цзы), 511-479 д.н.э. Величайший древнекитайский мудрец, мыслитель.
Безумец жалуется, что люди не знают его, мудрец жалуется, что не знает людей.
Благородный в душе безмятежен. Низкий человек всегда озабочен.
Благородный муж живёт в согласии со всеми, а низкий человек ищет себе подобных.
Благородный человек думает о долге, а мелкий человек о выгоде.
Благородный человек ищет причины своих неудач в себе самом, а подлый человек ищет их в других.
Блажен тот, кто ничего не знает: он не рискует быть непонятым.
Блажен, кто ничего не знает. Он не рискует быть непонятым.
В древности люди учились для того, чтобы совершенствовать себя. Нынче учатся для того, чтобы удивить других.
В искусных речах гибнет добродетель.
Верьте в первую очередь в себя, другие последуют этому примеру.
Всё имеет красоту, но не каждый это заметит.
Все люди близки друг к другу по своей природе, а расходятся между собой в ходе воспитания.
Выберите себе работу по душе, и вам не придется работать ни одного дня в своей жизни.
Давай наставления только тому, кто ищет знаний, обнаружив свое невежество.
Даже самое длинное путешествие начинается с одного шага.
Для того чтобы познать новое, необходимо изучить старое.
Добром нужно отвечать на добро, а на зло нужно отвечать справедливостью.
Достойный человек не идет по следам других людей.
Драгоценный камень нельзя отполировать без трения. Также и человек не может стать успешным без достаточного количества трудных попыток.
Если вы хотите добиться успеха, избегайте шести пороков: сонливости, лени, страха, гнева, праздности и нерешительности.
Если есть праведность в сердце, будет красота в характере.
Если есть красота в характере, будет гармония в доме.
Если есть гармония в доме, будет порядок во всей стране.
Если есть порядок в стране, будет мир во всем мире.
Если кто-то хочет тебя сильно обидеть, значит ему еще хуже.
Если совершенствуешь себя, то разве будет трудно управлять государством? Если же не можешь усовершенствовать себя, то как же сможешь усовершенствовать других людей?
Если тебе плюют в спину, значит ты впереди.
Если у тебя не будет дурных мыслей, не будет и дурных поступков.
Если хочешь знать, как обстоят дела с правлением страны, здоровы ли нравы, прислушайся к ее музыке.
Если человек научится управлять самим собой, ему не составит труда управлять государством.
Если человек не человеколюбив, что он поймет в музыке?
Благородный муж винит себя, низкий человек винит других.
Благородный муж думает о морали, долге и о том, как бы не нарушить законы; низкий человек думает о том, как бы получше устроиться и извлечь выгоду.
Благородный муж, впадая в нужду, стойко её переносит. Низкий человек, впадая в нужду, распускается.
Благородный человек думает о долге, а мелкий человек о выгоде.
Благородный человек живёт в согласии с другими людьми, но не следует за ними. Простолюдин же следует за другими, но не живёт с ними в согласии.
Блажен, кто ничего не знает. Он не рискует быть непонятым.
Быть высоконравственным, значит, быть свободным душой. Люди, постоянно гневающиеся, беспрестанно боящиеся и отдающиеся страстям, не могут быть свободны душой.
В искусных речах гибнет добродетель.
Все люди близки друг к другу по своей природе, а расходятся между собой в ходе воспитания.
Для того чтобы познать новое, необходимо изучить старое.
Если государство управляется правильно, бедность и незнатность вызывают стыд. Если государство управляется неправильно, то стыд вызывает богатство и знатность.
Если название неправильное, то слова не повинуются.
Если только учиться и не стремиться к размышлениям, то от этого мало будет проку. А если только размышлять и не учиться, то это приведёт к возникновению сомнений и непостоянства.
Если у тебя не будет дурных мыслей, не будет и дурных поступков.
Когда исходят лишь из выгоды, то множат злобу.
Когда не ведают далёких дум, то не избегнут близких огорчений.
Когда пути неодинаковы, не составляют вместе планов.
Когда слова утрачивают своё значение, народ утрачивает свою свободу.
Кто постигает новое, лелея старое, тот может быть учителем.
Люди с разными принципами не могут найти общего языка.
Мудрец стыдится своих недостатков, но не стыдится исправлять их.
Мудрый не знает волнений, человечный не знает забот, смелый не знает страха.
На добро отвечают добром. На зло отвечают справедливостью.
Народ можно заставить повиноваться, но нельзя заставить понимать почему.
Не беспокойся о том, что люди тебя не знают, но беспокойся о том, что ты не знаешь людей.
Не говорить с человеком, с которым можно говорить, значит потерять человека; говорить с человеком, с которым нельзя говорить, значит терять слова. Умный человек не теряет человека и не теряет слов.
Не меняются только самые умные и самые глупые.
Не наказывай капризный желудок излишней пищей.
Не происходит изменений лишь с высшей мудростью и низшей глупостью.
Не следует говорить о том, что уже совершено. Не следует противиться тому, что уже делается. Не следует порицать за то, что уже упущено.
О благородном муже нельзя судить по мелочам, ему нужно доверить больше дела. Низкому человеку нельзя доверить большие дела, но о нём можно судить по мелочам.
Обдумывай, верно ли и возможно ли то, что ты обещаешь, ибо обещание есть долг.
По природе все люди сходны между собой, привычки и воспитание делают людей отличными друг от друга. Лишь высшая мудрость и крайняя глупость неизменны.
Побороть дурные привычки легче сегодня, чем завтра.
Путь благородного человека рождается в нём самом, но проходит проверку у народа.
Слово должно быть верным, действие должно быть решительным.
Словом «взаимность» можно руководствоваться всю жизнь. Это значит: «не делай другим того, что не желаешь себе».
Те, у кого разные пути, не могут совместно договориться, чтобы действовать.
Человек может сделать великим учение, которое он исповедует, но учение не может сделать человека великим.
Человеколюбие включает знание людей. Нужно выдвигать людей прямых и отстранять людей лживых, и тогда лживые люди смогут стать прямыми.
Человеку со слабым умом нельзя сообщать высоких и глубоких принципов.
Чем строже и безжалостнее ты осудишь себя, тем справедливее и снисходительнее будешь судить других.
Я слышу, и я забываю. Я вижу, и я помню. Я делаю, и я понимаю.
Афоризмы о справедливости
Трудно и потому особенно похвально — прожить всю жизнь справедливо, обладая полной свободою творить несправедливость.
Платон.
В молодости думаешь, что самое малое, чего ты вправе ожидать от других, это справедливость. В зрелом возрасте убеждаешься, что это — самое большее.
Мария Эбнер-Эшенбах.
Несправедливость, какой бы она не была— угроза справедливости повсюду.
Мартин Лютер Кинг.
Справедливо ли будет, если каждый потребует своё?
Эзоп.
Если каждому воздавать по заслугам, кто избежит кнута?
Уильям Шекспир.
Человек способен примириться с любой несправедливостью, если он при ней родился и вырос.
Марк Твен
Несправедливость легче переносят уши, чем глаза.
Публилий Сир.
Несправедливость только у подонков не оскорбляет чувство правоты, даже если она приносит людям прямую выгоду.
Люк де Вовенарг.
В жизни нужно уметь терпеливо сносить несправедливость до тех пор, пока не сможешь причинять ее сам.
Альфред Капю.
Венец справедливости есть неустрашимость духа и смелость мысли, предел несправедливости — в страхе перед угрожающей расплатой за творимую несправедливость.
Демокрит.
Тот, кто хлопочет за других, всегда исполнен уверенности в себе, как человек, который добивается справедливости; выпрашивая или домогаясь чего-нибудь для себя, он смущается и стыдится, как человек, который клянчит милостыню.
Жан де Лабрюйер
Справедливость наших суждений и наших поступков — не более как удачное совпадение нашего интереса с общественным.
Клод Адриан Гельвеций.
С того момента, когда люди начинают отличать удовольствие от страдания, когда они испытывают зло и причиняют зло, имеется уже некоторое понятие о справедливости.
Клод Адриан Гельвеций.
Нельзя быть справедливым, не будучи человечным.
Люк де Клапье Вовенарг.
Несправедливость, допущенная в отношении одного человека, является угрозой всем.
Шарль Луи Монтескье.
Чтобы научить людей любить справедливость, надо показать им результаты несправедливости.
Адам Смит.
Чтобы поступать справедливо, нужно знать очень немного, но чтобы с полным основанием творить несправедливость, нужно основательно изучить право.
Георг Кристоф Лихтенберг.
Истина и справедливость — вот единственное, чему я поклоняюсь на земле.
Жан Поль Марат.
Я всегда полагаю и буду так полагать и впредь, что безразличие к несправедливости есть предательство и подлость.
Оноре Габриэль Рикетти Мирабо.
Справедливость радует, даже когда казнит.
Сидней Смит.
Если бы человечество стремилось к справедливости, оно бы давно ее добилось.
Уильям Хэзлитт.
Те, кто громче всего жалуются на несправедливость, часто первыми же её провоцируют…
Уильям Хэзлитт.
Справедливость так же необходима в жизни, как и хлеб.
Карл Людвиг Берне.
Немало можно добиться строгостью, многого — любовью, но всего больше — профессионализмом и справедливостью, невзирая на лица.
Иоганн Вольфганг Гёте.
Когда справедливость исчезает, то не остается ничего, что могло бы придать ценность жизни людей.
Иммануил Кант.
Мерилом справедливости не всегда может быть большинство голосов.
Иоганн Фридрих Шиллер.
Говорить об «естественной справедливости» — бессмыслица.
Карл Маркс.
Представление о справедливости изменяется не только в зависимости от времени и места: оно неодинаково даже у одного человека и часто зависит от условий.
Фридрих Энгельс.
Высшая и самая характерная черта русского народа — это чувство справедливости и жажда ее.
Федор Михайлович Достоевский. (что-то не очень заметно.)
Справедливость требует вступаться за людей страдающих. Хороши ли они? — Речь не должна идти о том, пока они страдают.
Николай Гаврилович Чернышевский.
Стремление к справедливости всегда заслуживает уважения.
Роберт Грин Ингерсолл.
Большая редкость — это по-настоящему справедливый человек.
Джеймс Фенимор Купер.
Быть добрым очень легко, быть всегда справедливым — вот что трудно.
Виктор Мари Гюго.
Справедливость без силы и сила без справедливости — обе ужасны.
Жозеф Жубер.
Единственное, что хороший человек всегда должен уметь делать хорошо, — это быть справедливым.
Джон Рескин.
Несправедливость одинаково гнусна, совершает ли ее одно лицо или множество лиц.
Герберт Спенсер.
И более всего несправедливы мы не к тем, кто противен нам, а к тем, до кого нет нам никакого дела.
Фридрих Ницше.
Подлинно справедлив тот, кто чувствует себя виновным в чужих поступках.
Халиль Джебран Джебран.
Справедливость есть умеренность в материальных потребностях. Следовать правилу — ничего лишнего — особенно если вокруг много нищеты трудового народа, есть проявление справедливости.
Лев Николаевич Толстой.
Справедливость есть крайняя мера добродетели, к которой обязан стремиться всякий. Выше ее — ступени к совершенству, ниже — только пороки.
Лев Николаевич Толстой.
Стремление к справедливости — доблесть избранных натур, к правдивости и честности — долг каждого порядочного человека.
Василий Осипович Ключевский.
Справедливость не есть простое равенство, а равенство в исполнении должного.
Владимир Сергеевич Соловьев.
Справедливость должна основываться только на понимании всех обстоятельств.
Торнтон Нивен Уайлдер.
Длительная борьба за справедливость поглощает уверенность в её торжестве.
Альбер Камю.
Мучительное ощущение, когда думаешь, что служишь справедливости, а на самом деле приумножаешь несправедливость. По крайней мере признавая это, мы тем самым усугубляем свои мучения; ведь это все равно что признать: всеобщей справедливости не существует. Отважившись на борьбу против несправедливости и в конце концов признать свое ничтожество — вот что мучительно.
Альбер Камю.
Абсолютиной справедливости не существует, есть только некоторые пределы ограничения несправедливости.
Альбер Камю.
Несправедливость неисчерпаема: устраняя одну, рискуешь нарватся на другую.
Ромен Роллан.
Проблема достижения справедливости в распределении так же стара, как и проблема справедливости в производственных отношениях.
Элиас Канетти.
Ни один человек не имеет права поступать несправедливо, даже если несправедливо поступали с ним.
Виктор Франкл.
…Для человека наиболее выгодный способ применения справедливости таков: при свидетелях уважать требования законы, а без свидетелей — требования совести.
Антифонт из Афин.
Кто не совершает несправедливости — почтенен; но более чем вдвое достоин почета тот, кто и другим не позволяет ее совершать.
Платон
Крайняя несправедливость — казаться справедливым, не будучи таковым.
Платоню
Справедливость не есть часть добродетели, а есть сама добродетель, а несправедливость как её противоположность, есть не часть порочности, а сама порочность.
Аристотель.
Справедливость является величайшею из добродетелей, поэтому-то мы и говорим в виде пословицы: «в справедливости заключаются все добродетели ».
Аристотель.
Хорошо рассуждать о добродетели — не значит еще быть добродетельным, а быть справедливым в мыслях — не значит еще быть справедливым на деле.
Аристотель.
Справедливый человек не тот, который не совершает несправедливости, а тот, который, имея возможность быть несправедливым, не желает быть таковым.
Менандр.
Наиболее полезно то, что наиболее справедливо.
Цицерон Марк Туллий.
Справедливость без мудрости значит много, мудрость без справедливости не значит ничего.
Цицерон Марк Туллий.
Справедливость есть высшая из всех добродетелей.
Цицерон Марк Туллий.
Справедливость не может быть отделена от полезности.
Цицерон Марк Туллий.
Справедливость проявляется в воздаянии каждому по его заслугам.
Цицерон Марк Туллий.
Существуют два первоначала справедливости: никому не вредить и приносить пользу обществу.
Цицерон Марк Туллий.
Справедливо, чтобы человек выступал иногда ради собственной доброй славы.
Плиний Младший.
Несправедливость не всегда связана с каким-нибудь действием; часто она состоит именно в бездействии.
Марк Аврелий.
Если хочешь мира, устанавливай справедливость.
(Надпись на Дворце мира в Гааге.)
Некто спросил: «Правильно ли говорят, что за зло нужно платить добром?» Учитель сказал: «А чем же тогда платить за добро? За зло надо платить по справедливости, а за добро — добром».
Конфуций (Кун-цзы).
Я ценю жизнь, но еще больше ценю справедливость.
Мэн-цзы.
Справедливость полезна, несправедливость вредна. Не судите о том, что является лучшим и более справедливым по большинству авторитетов, ибо мнение одного и худшего может превосходить в каком-либо вопросе мнения многих и более высоких…
Юстиниан.
Чтобы реже нуждаться в тех, кто творит справедливость, будь всегда справедлив сам.
Унсур аль-Маали.
Основы каждого благополучного государства и фундамент такой страны покоятся на справедливости и мудром правосудии.
Ас-Самарканди.
Хотя справедливость и не может уничтожить пороки, но она часто не дает им наносить вред.
Фрэнсис Бэкон.
У большинства людей любовь к справедливости — это просто боязнь подвергнуться несправедливости.
Франсуа де Ларошфуко.
Насколько справедливее кажется защитнику дело, за которое ему щедро заплатили!
Блез Паскаль.
Понятие справедливости так же подвержено моде, как женские украшения.
Блез Паскаль.
Справедливость по отношению к людям следует воздавать безотлагательно; медлить в таких случаях — значит быть несправедливым.
Жан де Лабрюйер.
Несправедливость противной стороны вызывает справедливую войну.
Неизвестный автор.
Справедливость — основа благополучного общества.
Неизвестный автор.
Справедливость — это подчинение обычаям и законам принятых абсолютным большинством народа страны.
Неизвестный автор.
Благоразумие без справедливости может многое, но что стоит справедливость без благоразумия?
Неизвестный автор.
Справедливость есть необходимость каждому воздавать по заслугам.
Неизвестный автор.
Справедливость требует, чтобы никто не обогащался в ущерб другим людям.
Неизвестный автор.
Только глупый и равнодушный легко переносит несправедливость.
Неизвестный автор.
Текст книги «Государство»
Автор книги: Платон
Жанр: Античная литература, Классика
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
– Особенно, если ты́ засвидетельствуешь это Сократу, – вступил в беседу Клитофонт.
– При чем тут свидетели? Ведь сам Фрасимах признал, что власти иной раз дают предписания во вред самим себе, между тем для подвластных считается справедливым эти предписания выполнять.
– Выполнять приказы властей, Полемарх, – вот что считал Фрасимах справедливым.
– Да ведь он считал, Клитофонт, справедливым то, что пригодно сильнейшему. Установив эти два положения, он также согласился, что власть имущие иной раз приказывают то, что им самим идет во вред, однако слабейшие и подвластные все-таки должны это выполнять. Из этого допущения вытекает, что пригодное для сильнейшего нисколько не более справедливо, чем непригодное.
– Но под пригодным сильнейшему Фрасимах понимал то, что сам сильнейший считает для себя пригодным, – возразил Клитофонт. – Это-то и должен выполнять слабейший – вот что он признал справедливым.
– Нет, Фрасимах не так говорил, – сказал Полемарх.
– Не все ли равно, Полемарх, – заметил я, – если теперь Фрасимах говорит так, то мы так и будем его понимать. Скажи-ка мне, Фрасимах, хотел ли ты сказать, что справедливо все, что кажется сильнейшему пригодным для него самого, независимо от того, пригодно ли оно на самом деле или нет? Так ли нам понимать то, что ты говоришь?
– Вовсе не так. Неужели ты думаешь, что я считаю сильнейшим того, кто ошибается, и как раз тогда, когда он ошибается?
– Я по крайней мере думал, что таков смысл твоих слов, раз ты согласился, что власти небезгрешны, но, напротив, кое в чем и ошибаются.
– И крючкотвор же ты, Сократ, в твоих рассуждениях! Того, например, кто ошибочно лечит больных, назовешь ли ты врачом за эти его ошибки? Или мастером счета того, кто ошибается в счете именно тогда, когда он ошибается, и именно за эту его ошибку? Думаю, мы только в просторечье так выражаемся: «ошибся врач», «ошибся мастер счета» или «учитель грамматики». Я же полагаю, что если он действительно тот, кем мы его называем, то он никогда не совершает ошибок. По точному смыслу слова, раз уж ты так любишь точность, никто из мастеров своего дела в этом деле не ошибается. Ведь ошибаются от нехватки знания, то есть от недостатка мастерства. Так что, будь он художник, или мудрец, или правитель, никто не ошибается, когда владеет своим мастерством, хотя часто и говорят: «врач ошибся», «правитель ошибся». В этом смысле ты и понимай мой ответ. Вот он с полнейшей точностью: правитель, поскольку он действительно настоящий правитель, ошибок не совершает, он безошибочно устанавливает то, что для него всего лучше, и это должны выполнять те, кто ему подвластен. Так что, как я и говорил с самого начала, я называю справедливостью выполнение того, что пригодно сильнейшему.
– Вот как, Фрасимах, по-твоему, я крючкотвор?
– Ты считаешь, что в моих рассуждениях я со злым умыслом задавал свои вопросы?
– Я в этом уверен. Только ничего у тебя не выйдет: от меня тебе не скрыть своей злонамеренности, а раз тебе ее не скрыть, то и не удастся тебе пересилить меня в нашей беседе.
– Да я не стал бы и пытаться, дорогой мой. Но чтобы у нас не получилось чего-нибудь опять в этом роде, определи, в обычном ли понимании или в точном смысле употребляешь ты слова «правитель» и «сильнейший», когда говоришь, что будет справедливым, чтобы слабейший творил пригодное сильнейшему.
– Я имею в виду правителя в самом точном смысле этого слова. Искажай теперь злостно и клевещи, сколько можешь, – я тебе не уступлю. Впрочем, тебе с этим не справиться.
– По-твоему, я до того безумен, что решусь стричь льва и клеветать на Фрасимаха?
– Однако ты только что пытался, хотя тебе это и не под силу.
– Довольно об этом. Скажи-ка мне лучше: вот тот, о котором ты недавно говорил, что он в точном смысле слова врач, – думает ли он только о деньгах или он печется о больных? Конечно, речь идет о настоящем враче.
– Он печется о больных.
– А кормчий? Подлинный кормчий – это начальник над гребцами или и сам он гребец?
– Начальник над гребцами.
– Ведь нельзя, я думаю, принимать в расчет только то, что он тоже плывет на корабле, – гребцом его не назовешь. Его называют кормчим не потому, что он на корабле, а за его умение и потому, что он начальствует над гребцами.
– Стало быть, каждый из них, то есть и врач и кормчий, обладает какими-нибудь полезными сведениями?
– Не для того ли вообще и существует искусство, чтобы отыскивать и изобретать, что́ кому пригодно?
– А для любого искусства пригодно ли что-нибудь иное, кроме своего собственного наивысшего совершенства?
– Что ты имеешь в виду?
– Вот что: если бы меня спросили, довлеет ли наше тело само себе или же оно нуждается еще в чем-нибудь, я бы ответил: «Непременно нуждается. Потому-то и найдены теперь способы врачевания, что тело у нас несовершенно, а раз оно таково, оно само себе не довлеет. Для придачи телу того, что ему пригодно, и потребовалось искусство». Как, по-твоему, верно я говорю или нет?
– Так что же? Разве несовершенно само искусство врачевания? Нужно ли вообще дополнять то или иное искусство еще каким-нибудь положительным качеством, как глаза – зрением, а уши – слухом? То есть нужно ли к любому искусству добавлять еще какое-нибудь другое искусство, которое решало бы, что пригодно для первого и чем его надо восполнить? Разве в самом искусстве скрыто какое-то несовершенство и любое искусство нуждается еще в другом искусстве, которое обсуждало бы, что полезно тому, первому? А для этого обсуждающего искусства необходимо в свою очередь еще другое подобного же рода искусство и так до бесконечности? Или же всякое искусство само по себе решает, что для него пригодно? Или же для обсуждения того, что исправит его недостатки, ему не требуется ни самого себя, ни другого искусства? Ведь у искусства не бывает никакого несовершенства или погрешности и ему не годится изыскивать пригодное за пределами себя самого. Раз оно правильно, в нем нет ущерба и искажений, пока оно сохраняет свою безупречность и целостность. Рассмотри это в точном, установленном тобой смысле слова – так это будет или по-другому?
– Значит, врачевание рассматривает не то, что пригодно врачеванию, а то, что пригодно телу.
– И верховая езда – то, что пригодно не для езды, а для коней. И любое другое искусство – не то, что ему самому пригодно (в этом ведь оно не нуждается), а то, что пригодно его предмету.
– Но ведь всякое искусство, Фрасимах, это власть и сила в той области, где оно применяется.
Фрасимах согласился с этим, хотя и крайне неохотно.
– Следовательно, любое искусство имеет в виду пригодное не сильнейшему, а слабейшему, которым оно и руководит.
В конце концов Фрасимах согласился с этим, хотя и пытался сопротивляться, и, когда он согласился, я сказал:
– Значит, врач – поскольку он врач – вовсе не имеет в виду и не предписывает того, что пригодно врачу, а только лишь то, что пригодно больному. Ведь мы согласились, что в точном смысле этого слова врач не стяжатель денег, а управитель телами. Или мы в этом не согласились?
Фрасимах ответил утвердительно.
– Следовательно, и кормчий в подлинном смысле слова – это управитель гребцов, но не гребец?
– Значит, такой кормчий, он же и управитель, будет иметь в виду и предписывать не то, что пригодно кормчему, а то, что полезно гребцу, то есть тому, кто его слушает.
Фрасимах с трудом подтвердил это.
– Следовательно, Фрасимах, и всякий, кто чем-либо управляет, никогда, поскольку он управитель, не имеет в виду и не предписывает того, что́ пригодно ему самому, но только то, что пригодно его подчиненному, для которого он и творит. Что бы он ни говорил и что бы ни делал, всегда он смотрит, что пригодно подчиненному и что тому подходит.
Когда мы пришли к этому в нашем споре и всем присутствующим стало ясно, что прежнее объяснение справедливости обратилось в свою противоположность, Фрасимах, вместо того чтобы отвечать, вдруг спросил:
– Скажи-ка мне, Сократ, у тебя есть нянька?
– Что такое? – сказал я. – Ты бы лучше отвечал, чем задавать такие вопросы.
– Да пусть твоя нянька не забывает утирать тебе нос, ты ведь у нее не отличаешь овец от пастуха.
– С чего ты это взял? – сказал я.
– Потому что ты думаешь, будто пастухи либо волопасы заботятся о благе овец или волов, когда откармливают их и холят, и что делают они это с какой-то иной целью, а не ради блага владельцев и своего собственного. Ты полагаешь, будто и в государствах правители – те, которые по-настоящему правят, – относятся к своим подданным как-то иначе, чем пастухи к овцам, и будто они днем и ночью только и думают о чем-то ином, а не о том, откуда бы извлечь для себя пользу. «Справедливое», «справедливость», «несправедливое», «несправедливость» – ты так далек от всего этого, что даже не знаешь: справедливость и справедливое – в сущности, это чужое благо, это нечто, устраивающее сильнейшего, правителя, а для подневольного исполнителя это чистый вред, тогда как несправедливость – наоборот: она правит, честно говоря, простоватыми, а потому и справедливыми людьми. Подданные осуществляют то, что пригодно правителю, так как в его руках сила. Вследствие их исполнительности он благоденствует, а сами они – ничуть.
Надо обратить внимание, Сократ, величайший ты простак, на то, что справедливый человек везде проигрывает сравнительно с несправедливым. Прежде всего во взаимных обязательствах между людьми: когда тот и другой ведут какое-нибудь общее дело, ты нигде не найдешь, чтобы при окончательном расчете справедливый человек получил больше, чем несправедливый, наоборот, он всегда получает меньше. Затем во взаимоотношениях с государством, когда надо делать какие-нибудь взносы: при равном имущественном положении справедливый вносит больше, а несправедливый меньше, и, когда надо получать, справедливому не достается ничего, а несправедливый много выгадывает. Да и когда они занимают какую-нибудь государственную должность, то у справедливого, даже если ему не придется понести какого-нибудь иного ущерба, приходят в упадок его домашние дела, так как он не может уделять им достаточно внимания, из общественных же дел он не извлекает никакой пользы именно потому, что он человек справедливый. Вдобавок он вызывает недовольство своих родственников и знакомых тем, что не хочет покровительствовать им, если это противоречит справедливости. А у человека несправедливого все это обстоит как раз наоборот.
Я повторяю то, что недавно говорил: обладание властью дает большие преимущества. Это ты и должен учитывать, если хочешь судить, насколько всякому для себя лично полезнее быть несправедливым, чем справедливым. Всего проще тебе будет это понять, если ты возьмешь несправедливость в ее наиболее завершенном виде, когда благоденствует как раз тот, кто нарушил справедливость, и в высшей степени жалок тот, кто на себе испытал несправедливость и все же не решился пойти против справедливости. Такова тирания: она то исподтишка, то насильственно захватывает то, что ей не принадлежит, – храмовое и государственное имущество, личное и общественное, – и не постепенно, а единым махом. Частичное нарушение справедливости, когда его обнаружат, наказывается и покрывается величайшим позором. Такие частичные нарушители называются, смотря по виду своих злодеяний, то святотатцами, то похитителями рабов, то взломщиками, то грабителями, то ворами. Если же кто мало того что лишит граждан имущества, еще и самих их поработит, обратив в невольников, его вместо этих позорных наименований называют преуспевающим и благоденствующим, и не только его соотечественники, но и чужеземцы, именно потому, что знают: такой человек сполна осуществил несправедливость. Ведь те, кто порицает несправедливость, не порицают совершение несправедливых поступков, они просто боятся за себя, как бы им самим не пострадать. Так-то вот, Сократ: достаточно полная несправедливость сильнее справедливости, в ней больше силы, свободы и властности, а справедливость, как я с самого начала и говорил, – это то, что пригодно сильнейшему, несправедливость же целесообразна и пригодна сама по себе.
Сказав это, Фрасимах намеревался было уйти – потоком своего многословия он, словно банщик, окатил нас и залил нам уши, однако присутствующие не пустили его и заставили остаться, чтобы он привел доводы в подтверждение своих слов. Да я и сам очень нуждался в этом и потому сказал:
– Удивительный ты человек, Фрасимах. Набрасываешься на нас с такой речью и вдруг собираешься уйти, между тем ты и нас не наставил в достаточной мере, да и сам не разобрался, так ли обстоит дело либо по-другому. Или, по-твоему, это мелочь – попытаться определить такой предмет? Разве это не было бы руководством в жизни, следуя которому каждый из нас стал бы жить с наибольшей для себя выгодой?
– Я думаю, – сказал Фрасимах, – что это-то обстоит иначе.
– По-видимому, – сказал я, – тебе нет никакого дела до нас, тебе все равно, станем ли мы жить хуже или лучше, оставаясь в неведении относительно того, что́ ты, по твоим словам, знаешь. Но, дорогой мой, дай себе труд открыть это и нам. Нас здесь собралось так много, что, если ты нас облагодетельствуешь, это будет неплохим для тебя вкладом. Что касается моего мнения, то я говорю тебе, что я все-таки не верю и не думаю, будто несправедливость выгоднее справедливости, даже когда несправедливости предоставлена полная свобода действия. Допустим, дорогой мой, что кто-нибудь несправедлив, допустим, что он может совершать несправедливые поступки либо тайно, либо в открытом бою, все же это меня не убеждает, будто несправедливость выгоднее справедливости. Возможно, что и кто-нибудь другой из нас, а не только я вынес такое же впечатление. Так убеди же нас как следует, уважаемый Фрасимах, что мы думаем неправильно, когда ставим справедливость значительно выше несправедливости.
– Как же тебя убедить? – сказал Фрасимах. – Раз тебя не убедило то, что я сейчас говорил, как же мне еще с тобой быть? Не впихнуть же мои взгляды в твою душу!
– Ради Зевса, только не это! Прежде всего ты держись тех же взглядов, которые уже высказал, а если они у тебя изменились, скажи об этом открыто и не обманывай нас. Ты видишь теперь, Фрасимах (давай-ка еще раз рассмотрим прежнее): дав сперва определение подлинного врача, ты не подумал, что ту же точность надо потом сохранить, говоря и о подлинном пастухе. Ты думаешь, что он пасет овец, поскольку он пастух, не имея в виду высшего для них блага, а так, словно какой-то нахлебник, собирающийся хорошенько угоститься за столом; или, что касается доходов, так, словно он стяжатель, а не пастух. Между тем для этого искусства важно, конечно, чтобы оно отвечало не чему-нибудь иному, а своему прямому назначению, и притом наилучшим образом, тогда овцы и будут в наилучшем состоянии; такое искусство будет достаточным для этой цели, пока в нем нет никаких недочетов. Потому-то, думал я, мы теперь непременно согласимся, что всякая власть, поскольку она власть, имеет в виду благо не кого иного, как тех, кто ей подвластен и ею опекаем – в общественном и в частном порядке. И неужели ты думаешь, будто те, кто правит государствами, – подлинные правители – правят по доброй воле?
– Клянусь Зевсом, не только думаю, но знаю наверняка.
– Правда, Фрасимах? Разве ты не замечаешь, что никто из других правителей не желает править добровольно, но все требуют вознаграждения, потому что от их правления будет польза не им самим, а их подчиненным? Скажи-ка мне вот что: не потому ли мы отличаем одно искусство от другого, что каждое из них имеет свое назначение? Только не высказывай, дорогой мой, чего-нибудь неожиданно странного – иначе мы никогда не кончим.
– Да, мы отличаем их именно поэтому.
– Следовательно, каждое приносит нам какую-то особую пользу, а не пользу вообще: например, врачевание – здоровье, кораблевождение – безопасность во время плавания и так далее.
– А искусство оплачивать труд касается вознаграждения, ведь для этого оно и предназначено. Или врачевание и кораблевождение для тебя одно и то же? Согласно твоему предложению, ты хочешь все точно определить; так вот, если кто-нибудь, занимаясь кораблевождением, поздоровеет, так как ему пойдет на пользу морское плавание, будешь ли ты склонен из-за этого назвать кораблевождение врачеванием?
– И я думаю, ты не назовешь это оплатой труда, если кто, работая по найму, поздоровеет?
– Так что же? И врачевание ты не назовешь искусством работать по найму, когда врачующий так работает?
– Стало быть, мы с тобой согласны в том, что каждое искусство полезно по-своему?
– Значит, какую бы пользу ни извлекали сообща те или иные мастера, ясно, что они сообща участвуют в том деле, которое приносит им пользу.
– Мы говорим, что мастерам, получающим плату, полезно то, что они получают выгоду от искусства оплаты труда.
Фрасимах неохотно согласился.
– Значит, у каждого из них эта самая польза, то есть получение платы, проистекает не от их собственного искусства. Если рассмотреть это точнее, то врачевание ведет к здоровью, а способ оплаты – к вознаграждению; строительное искусство создает дом, а искусство найма сопровождает это вознаграждением. Так и во всем остальном: каждое искусство делает свое дело и приносит пользу соответственно своему назначению. Если же к этому искусству не присоединится оплата, будет ли от него польза мастеру?
– Значит, ему нет никакой пользы, когда он работает даром?
– Следовательно, Фрасимах, теперь это уже ясно: никакое искусство и никакое правление не обеспечивает пользы для мастера, но, как мы тогда и говорили, оно обеспечивает и предписывает ее своему подчиненному, имея в виду то, что пригодно слабейшему, а не сильнейшему. Поэтому-то я и говорил не так давно, дорогой Фрасимах, что никто не захочет добровольно быть правителем и заниматься исправлением чужих пороков, но всякий, напротив, требует вознаграждения, потому что, кто намерен ладно применять свое искусство, тот никогда не действует и не повелевает ради собственного блага, но повелевает только ради высшего блага для своих подчиненных. Вот почему для приступающих к правлению должно существовать вознаграждение – деньги либо почет или же наказание для отказывающихся управлять.
– Как так, Сократ? – сказал Главкон. – Первые два вида вознаграждения я знаю, но ты и наказание отнес к своего рода вознаграждению: этого я уже не понимаю.
– Значит, ты не понимаешь вознаграждения самых лучших, благодаря которому и правят наиболее порядочные люди, в тех случаях, когда они соглашаются управлять. Разве ты не знаешь, что честолюбие и сребролюбие считаются позорными, да и на самом деле это так?
– Так вот, хорошие люди потому и не соглашаются управлять – ни за деньги, ни ради почета: они не хотят прозываться ни наемниками, открыто получая вознаграждение за управление, ни ворами, тайно пользуясь его выгодами; в свою очередь и почет их не привлекает – ведь они не честолюбивы. Чтобы они согласились управлять, надо обязать их к этому и применять наказания. Вот, пожалуй, причина, почему считается постыдным добровольно домогаться власти, не дожидаясь необходимости. А самое великое наказание – это быть под властью человека худшего, чем ты, когда сам ты не согласился управлять. Мне кажется, именно из опасения такого наказания порядочные люди и управляют, когда стоят у власти: они приступают тогда к управлению не потому, что идут на что-то хорошее и находят в этом удовлетворение, но по необходимости, не имея возможности поручить это дело кому-нибудь, кто лучше их или им равен.
Если бы государство состояло из одних только хороших людей, все бы, пожалуй, оспаривали друг у друга возможность устраниться от правления, как теперь оспаривают власть. Отсюда стало бы ясно, что, по существу, подлинный правитель имеет в виду не то, что пригодно ему, а то, что пригодно подвластному, так что всякий понимающий это человек вместо того, чтобы хлопотать о пользе другого, предпочел бы, чтобы другие позаботились о его пользе. Я ни в коем случае не уступлю Фрасимаху, будто справедливость – это то, что пригодно сильнейшему. Но мы еще обсудим это потом.
Справедливость и несправедливость
Для меня сейчас гораздо важнее недавнее утверждение Фрасимаха, будто жизнь человека несправедливого лучше жизни человека справедливого. А ты, Главкон, что выбираешь? Какое из этих двух утверждений, по-твоему, более верно?
– По-моему, – сказал Главкон, – выгоднее жизнь человека справедливого.
– А ты слышал, сколько разных благ приписал Фрасимах жизни человека несправедливого?
– Так хочешь, мы его переубедим, если нам как-нибудь удастся обнаружить, что он не прав?
– Как не хотеть! – сказал Главкон.
– Однако если мы станем возражать ему, слово за словом перечисляя блага справедливости, а затем снова будет говорить он и опять мы, то понадобится вести счет указанным благам и измерять их, а чтобы решить, сколько их привел каждый из нас в каждом своем ответе, нам понадобятся судьи. Если же мы будем вести исследование, как мы делали это только что, когда сходились во мнениях, тогда мы одновременно будем и судьями, и защитниками.
– Какой же из этих двух способов тебе нравится?
– Ну-ка, Фрасимах, – сказал я, – отвечай нам с самого начала. Ты утверждаешь, что совершенная несправедливость полезнее совершенной справедливости?
– Конечно, я это утверждаю, и уже сказал почему.
– Ну а как ты скажешь вот насчет чего: называешь ли ты одно из этих свойств добродетелью, а другое – порочностью?
– Значит, добродетелью ты назовешь справедливость, а порочностью – несправедливость?
– Не иначе, дражайший! И я говорю, что несправедливость целесообразна, а справедливость – нет!
– Ну и что же тогда получается?
– Неужели, что справедливость порочна?
– Нет, но она – весьма благородная тупость (εύήυειαν).
– Но называешь ли ты несправедливость злоумышленностью (κακοήυειαν)?
– Нет, это здравомыслие.
– Разве несправедливые кажутся тебе разумными и хорошими?
– По крайней мере те, кто способен довести несправедливость до совершенства и в состоянии подчинить себе целые государства и народы. А ты, вероятно, думал, что я говорю о тех, кто отрезает кошельки? Впрочем, и это целесообразно, пока не будет обнаружено. Но о них не стоит упоминать; иное дело то, о чем я сейчас говорил.
– Мне прекрасно известно, что ты этим хочешь сказать, но меня удивляет, что несправедливость ты относишь к добродетели и мудрости, а справедливость – к противоположному.
– Конечно, именно так.
– Это уж слишком резко, мой друг, и не всякий найдется, что тебе сказать. Если бы ты утверждал, что несправедливость целесообразна, но при этом, подобно другим, признал бы ее порочной и позорной, мы нашлись бы, что́ сказать, согласно общепринятым взглядам. А теперь ясно, что ты станешь утверждать, будто несправедливость – прекрасна и сильна и так далее, то есть припишешь ей все то, что мы приписываем справедливости, раз уж ты дерзнул отнести несправедливость к добродетели и мудрости.
– Ты догадался в высшей степени верно.
– В таком случае не следует отступаться от подробного рассмотрения всего этого в нашей беседе, пока ты, насколько я замечаю, говоришь действительно то, что думаешь. Мне кажется, Фрасимах, ты сейчас нисколько не шутишь, а высказываешь то, что представляется тебе истинным.
– Не все ли тебе равно, представляется это мне таковым или нет? Ведь мое утверждение ты не опровергнешь.
– Оно, конечно, хоть и все равно, но попытайся вдобавок ответить еще на это: представляется ли тебе, что справедливый человек желал бы иметь какое-либо преимущество перед другим, тоже справедливым?
– Ничуть, иначе он не был бы таким вежливым и простоватым, как это теперь наблюдается.
– Ну а в делах справедливости?
– А притязал бы он на то, что ему следует обладать преимуществом сравнительно с человеком несправедливым и что это было бы справедливо? Или он не считал бы это справедливым?
– Считал бы и притязал бы, да только это ему не под силу.
– Но я не об этом спрашиваю, а о том, считает ли нужным и хочет ли справедливый иметь больше, чем несправедливый?
– А несправедливый человек? Неужели он будет притязать на обладание преимуществом сравнительно со справедливым человеком также и в делах справедливости?
– А почему бы и нет? Ведь он притязает на то, чтобы иметь больше всех.
– Значит, несправедливый человек будет притязать на обладание преимуществом перед другим несправедливым человеком и его деятельностью и будет с ним бороться за то, чтобы захватить самому как можно больше?
– Значит, мы скажем следующим образом: справедливый человек хочет обладать преимуществом сравнительно не с подобным ему человеком, а с тем, кто на него не похож, между тем как несправедливый хочет им обладать сравнительно с обоими – и с тем, кто подобен ему, и с тем, кто на него не похож.
– Это ты сказал как нельзя лучше.
– А ведь несправедливый человек все же бывает разумным и значительным, а справедливый – ни тем ни другим.
– Это тоже хорошо сказано.
– Значит, несправедливый человек бывает похож на человека разумного и значительного, а справедливый, напротив, не похож?
– Как же человеку не быть похожим на себе подобных, раз он сам таков? А если он не таков, то и не похож.
– Прекрасно. Значит, каждый из них таков, как те, на кого он похож.
– Пусть так. А скажи, Фрасимах, называешь ли ты одного человека знатоком музыки, а другого – нет?
– Какой же из них разумен, а какой – нет?
– Знаток музыки, конечно, разумен, а другой – неразумен.
– И раз он разумен, значит, этот человек выдающийся, а кто неразумен – ничтожен?
– Ну а врач? Не так же ли точно?
– А как, по-твоему, уважаемый Фрасимах, знаток музыки, настраивая лиру, этим натягиванием и отпусканием струн притязает ли на что-нибудь большее, чем быть знатоком?
– Ну а на что-то большее в сравнении с другим, не знатоком?
– А врач? Назначая ту или иную пищу и питье, притязает ли он этим на что-то большее, чем быть врачом и знать врачебное дело?
– А притязает ли он на что-то большее, чем тот, кто не врач?
– Примени же это к любой области знания и незнания. Считаешь ли ты, что знаток любого дела притязает на большее в своих действиях и высказываниях, чем другой знаток того же дела, или на то же самое в той же области, что и тот, кто ему подобен?
– Пожалуй, я должен согласиться с последним.
– А невежда? Разве он не притязал бы на большее одинаково в сравнении со знатоком и с другим невеждой?
– А знаток ведь человек мудрый?
– А мудрый человек обладает достоинствами?
– Значит, человек, обладающий достоинствами, и к тому же мудрый, не станет притязать на большее сравнительно с ему подобным, а только с тем, кто на него не похож, то есть ему противоположен.
– Человек же низких свойств и невежда станет притязать на большее и сравнительно с ему подобным, и сравнительно с тем, кто ему противоположен.
– Стало быть, Фрасимах, несправедливый человек будет у нас притязать на большее сравнительно и с тем, кто на него не похож, и с тем, кто похож. Или ты не так говорил?
– А справедливый человек не станет притязать на большее сравнительно с ему подобным, а только с тем, кто на него не похож.
– Следовательно, справедливый человек схож с человеком мудрым и достойным, а несправедливый – с человеком плохим и невеждой.
– Но ведь мы уже признали, что, кто на кого похож, тот и сам таков.
– Следовательно, у нас оказалось, что справедливый – это человек достойный и мудрый, а несправедливый – невежда и недостойный.
Хотя Фрасимах и согласился со всем этим, но далеко не с той легкостью, как я это вам сейчас передаю, а еле-еле, через силу. Попотел он при этом изрядно, тем более что дело происходило летом. Тут и узрел я впервые, что даже Фрасимах может покраснеть.
После того как мы оба признали, что справедливость – это добродетель и мудрость, а несправедливость – порочность и невежество, я сказал:
– Пусть так. Будем считать это у нас уже установленным. Но мы еще утверждали, что несправедливость могущественна. Или ты не помнишь, Фрасимах?
– Помню. Но я недоволен тем, что ты сейчас утверждаешь, и должен по этому поводу сказать кое-что. Впрочем, если я стану говорить, я уверен, ты назовешь это разглагольствованием. Так что либо предоставь мне говорить, что я хочу, либо, если тебе угодно спрашивать, спрашивай, а я тебе буду вторить, словно старухам, рассказывающим сказки, и то одобрительно, то отрицательно кивать головой.
– Только ни в коем случае не вопреки собственному мнению.
– Постараюсь, чтобы ты остался доволен мной, раз уж ты не даешь мне говорить. Чего ты от меня еще хочешь?
– Ничего, клянусь Зевсом. Если ты будешь так поступать – дело твое, я же тебе задам вопрос.
– Я спрашиваю о том же, что и недавно, чтобы наше рассуждение шло по порядку, а именно: как относится справедливость к несправедливости? Ведь раньше было сказано, что несправедливость и могущественнее, и сильнее справедливости. Теперь же, раз справедливость – это мудрость и добродетель, легко, думаю я, обнаружится, что она и сильнее несправедливости, раз та не что иное, как невежество. Это уж всякий поймет.
Но я не хочу, Фрасимах, рассматривать это так плоско, а скорее вот в каком роде: признаёшь ли ты, что государство может быть несправедливым и может пытаться несправедливым образом поработить другие государства и держать их в порабощении, причем многие государства бывают порабощены им?
– А почему бы нет? Это в особенности может быть осуществлено самым превосходным из государств, наиболее совершенным в своей несправедливости.
– Я понимаю, что таково было твое утверждение. Но я вот как его рассматриваю: государство, становясь сильнее другого государства, приобретает свою мощь независимо от справедливости или же обязательно в сочетании с нею?
– Если, как ты недавно говорил, справедливость – это мудрость, тогда – в сочетании со справедливостью. Если же дело обстоит, как говорил я, то – с несправедливостью.
– Меня очень радует, Фрасимах, что ты не говоришь просто «да» или «нет», но отвечаешь мне, да еще так превосходно.