сестра а можно потрогать
Как потрогать девушку за попу в школе?
Привет! Меня зовут Игорь Лапин, я профессиональный пикап-тренер, и сегодня я расскажу тебе, как потрогать девушку за попу в школе. Но сразу оговорюсь, это не касается тех детских приколов, которыми мы увлекаемся в начальных классах, типа ущипнул девчонку за задницу и убежал. Для этого много ума не надо, и читать эту статью необязательно.
Ты же знаешь, что такое кинестетика? Это тактильный контакт. И если ты действительно хочешь соблазнить когда-нибудь свою подругу из школы, то ты должен научиться ее трогать. Более того, ты должен откалибровать ее реакцию так, чтобы она постепенно привыкла к твоим прикосновениям, а не дергалась и не шарахалась тебя. Об этом эта статья.
Как же ее потрогать?
Ты наверняка не раз видел, как школьники лапают девушку, а может быть и сам так делал, прикола ради. Но кинестетика в отношениях – это совсем другое. Девушка считает такие прикосновения (к попе и груди) чуть ли не интимом, а потому она должна, как минимум, тебе доверять.
Если ты уже выбрал для себя модель поведения типа «бэд бой» (плохой мальчик), то тебе в этом плане, конечно, будет полегче. А вообще есть сразу несколько способов стать настолько ближе, что начать лапать ее где-угодно.
Заключение
Все описанные методики могут сработать, если только ты поймешь для себя одну простую мысль: старшеклассник лапает девушку в школе – это нормально. А потому не делай для себя лишних рамок, но и не веди себя как ребенок, конечно. Мальчишки всегда лапают девчонок в школе, но до поры до времени – это не больше чем игра. У тебя же должна быть вполне определённая цель – соблазнить свою школьную подругуи добиться интима.
Если хочешь узнать ещё больше секретов по соблазнению девушек подписывайся на мою страницу ВКонтакте.
Как меня медсестра вынудила ее за титьку потрогать
Надо было мне сделать общий анализ крови. После одной неприятной для меня истории в поликлинике, когда было подозрение, что медсестра дважды использовала иглу для взятия крови из вены, я предпочитаю обращаться в платные лаборатории, где при мне вскрывается упаковка с иглой.
И вот пришел я в платную лабораторию. Сижу в приемной, жду когда позовут. Вижу из процедурного кабинета, выходит военный с улыбкой до ушей. Я не придал этому значения, мало ли человек анекдот вспомнил, вот и улыбается.
Меня приглашают в кабинет. Захожу и вижу небольшой стол с валиком на середине, как позже выяснилось под локоть. Медсестра, девушка лет двадцати семи-тридцати, берет бумаги и командует:
-Садитесь, руку на стол.
Сделал как сказала медсестра, сел за стол, локоть положил на валик, кисть же свисает с другой стороны стола. Жду когда медсестра подготовит все необходимое.
Она все подготовила и садится на против. Цепляет мне на руку жгут.
Когда она это делала, она плотно придвинулась к столу, а моя ладонь была раскрыта и получилось что ее грудь легла мне в в руку. Т.е. я держу ее за титьку и тут до меня доходит, почему военный улыбался во все щеки. Но я не подаю виду, хотя чувствую, что когда буду вставать из-за стола, надо сразу отвернуться от нее, чтобы она чего не увидела.
Тем временем медсестра говорит:
Она в этом эксперт, сказала значит надо. Начинаю сжимать, разжимать кулак, а поскольку ее грудь, в прямом смысле, у меня в руке, получается что я ее за титьку жамкаю, но аккуратно, чтобы ей больно не было. Потому что у нее в руках игла, которой она мне тоже больно может сделать.
Если честно, я слегка растерялся, поэтому не считал, сколько раз я кулак сжал, разжал. Далее медсестра, тоном, как-будто у нее напряжение спало, сказала:
-Достаточно! Расслабьте руку.
Сказано, сделано. Рука расслаблена, сам я напряжен и как мне кажется не улыбаюсь, но точно в этом не уверен.
Она еще сильнее придвигается к столу, так что ее грудь, мою кисть в край стола вдавила и начинает забор крови, говоря при этом:
-Что-то у вас кровь плохо идет.
Кровь взята, она прикладывает пластырь и говорит:
-Держите пластырь пять минут, ответ будет вечером.
Я прижимаю пластырь, а она берет мою руку и сгибает ее в локте. Движение получается такое, что я ее погладил снизу вверх по груди.
Моя кисть освобождена от титькиного плена. Медсестра поворачивается ко мне спиной и занимается своими делами.
Я благодарю медсестру, мы прощаемся и я выхожу.
Такая вот история. Хочу заметить господа, что я не собирался ее за грудь лапать, это она меня вынудила. Можно сказать, воспользовалась своим служебным положением и нагло меня домогалось.
От этого я испытал нешуточный стресс и весьма возможно сахар в крови мог скакануть. Поэтому надо будет еще кровь на сахар сдать, из вены конечно же.
А если серьезно, руководство этой лаборатории, вместо того чтобы купить нормальное кресло, сэкономили и купили стол. И на выходе получилась, такая вот история.
Это мне еще повезло, что медсестра, примерно моего возраста и приятного телосложения, а не бабуля какая-нибудь. Хотя тогда у этой истории, я бы поставил тег «Ужас».
Вообще с дядей у меня никогда не было тёплых отношений. Он как-то пугал, по-детски издевался, подтрунивал. В общем и целом, я его побаивалась, и он был мне неприятен. В принципе, эти эпизоды из раннего детства можно было бы и забыть и вообще не упоминать, наверное (в конце концов, дети проходят похожие этапы знакомства со своей сексуальностью, и в этом нет ничего страшного), если бы не дальнейшие события.
Давала ли я такое обещание или нет, я ничего никому не сказала. Да, собственно, мне некому было рассказывать. Мать я боялась. Она постоянно ругала за дружбу с мальчиками (с детства, за просто дружбу), называла всякими нехорошими словами, если уличала меня в такой дружбе. Разумеется, я думала, что в данном случае она вообще меня порвёт. Точнее, зная её предубеждения, я даже мысли не могла допустить о том, чтобы ей что-то рассказать.
Сестре не могла рассказать, потому что она дружила с дядей. Мне не хотелось причинять ей боль. И ещё, ввиду того, что с дядей у меня и так были отношения вечного противостояния, я, возможно, думала, что мне просто никто не поверит.
О том, чтобы рассказать об этом отцу, тоже мысли не возникало. Но не потому что я его боялась, а просто потому что я не могла такие вещи обсуждать с отцом. Как-то не принято у нас было обсуждать настолько интимные вещи с папой. Да и вообще обсуждать интимное у нас в семье было не принято.
А папу я очень любила. Он проводил много времени со мной и сестрой. Рассказывал интересные истории, умел смешить. Умел воспитывать, не унижая, а через диалог. И вообще всё с ним было легко. Как бы шутя.
Папа всегда брал на себя все мамины истерики. То есть когда он присутствовал, она истерила на него в основном, а не на нас. Он мог обернуть в шутку любую проблему. Возможно, по этой причине я чувствовала в нём защитника. Но на совсем душевные темы, конечно, мы никогда не говорили.
Потом папа стал много пить.
Я не помню этого перехода от просто напряжённой жизни в семье (из-за постоянного маминого недовольства, придирок и истерик) к очень плохой. Но вот картинка сейчас перед глазами такая: с потолка в почти пустой комнате свисает огромный пласт отклеившихся обоев. На полу перед балконом валяется папа в, пардон, обосранных штанах. Вокруг него летают мухи.
В этот период на моего отца находило временами просветление, когда он не пил, и тогда мы ехали, например, за яблоками на мотоцикле в соседнюю деревню. Или шли купаться на пруд. А потом меня за это ругала мать. Мол, как я могла ходить с ним куда-то. Типа это небезопасно. Я не сказала: моя мать работала на скорой сутки через трое, в городе, или 2/2, поэтому мы довольно часто оставались дома с отцом одни.
После эпизода с дядей у меня сильно обострилась чувствительность во сне. И однажды среди ночи я проснулась от ощущения, что меня кто-то трогает под одеялом. Даже не трогает, а просто тянет руку. Я очень испугалась и закричала. В темноте я никого не увидела. Мне только показалось, что этот кто-то спрятался под кроватью. Но я не стала этого проверять. Потому что боялась убедиться в своих предположениях. В ту ночь, кроме отца, никого со мной дома не было.
Я всю жизнь пыталась отчаянно забыть этот эпизод. Убедить себя в том, что этого вообще не было. Что это плод моего воображения, остатки какого-нибудь кошмарного сна. Тем более что чем старше я становилась, тем чаще меня преследовали кошмары. И тем чаще я просыпалась с ощущением, что надо мной кто-то нависает, а я не могу пошевелиться.
Когда мне было 13, мать увезла меня из городка (сестра к тому времени вышла замуж и жила уже отдельно). Напоследок мать меня заставила нарисовать карикатуры на папу. Типа как он пропил семью. Чтобы ему было обидно. Сопротивляться матери я не могла, и поэтому нарисовала. Всю жизнь не могла себя за это простить.
Мать постоянно ругала отца. Говорила о его плохой наследственности (типа мой дед, то есть его отец, был шизофреником). И ещё говорила, что у меня плохая наследственность. И всё, что бы я ни делала, чем бы ни пыталась поделиться, если мать это считала неудобным для себя, она списывала на плохую наследственность.
К 14 годам у меня стало совсем плохо со сном. Кроме того, мать выработала привычку каждый раз, возвращаясь с утра с работы, будить меня скандалом с претензиями (где-то что-то не убрала, например, или еду не приготовила, или вообще не встречаю её с ковровой дорожкой и с букетом цветов). В конце концов, у меня выработался рефлекс вскакивать среди ночи или рано утром и судорожно, на автомате, убирать или мыть что-то.
Я часто фантазировала, что как только мне исполнится 18, я уеду жить к отцу. Я по нему скучала. Однажды он приехал ко мне, зашёл за мной в школу, и я помню, что очень тогда гордилась этим. Вообще тем, что у меня есть папа.
Когда мне было 14, отец умер. Тромб оторвался. Мы поехали на похороны. Мать очень сокрушалась, что так и не смогла наладить с ним отношения. И хвалила его, что он всегда очень любил детей (хаха). Скучала она, в общем.
В то же время временами на неё накатывал негатив, и тогда она снова начинала его обвинять. Как-то даже рассказала, что моя тётя (мамина младшая сестра), будучи ещё ребёнком, пожаловалась ей, что папа её щупал. Кстати, сейчас мама вообще отрицает этот факт, что ей об этом говорили. Хотя тётя иногда ей всё ещё напоминает об этом.
И вот мне за тридцатник. У меня назрели некоторые
проблемы, связанные, по моим ощущениям, с тем самым стыдом от насилия, которые я захотела проработать с психологом. Рассказала психологу свою историю. Про дядю. Он подкинул идею поделиться этим с сестрой. Я поделилась.
Сестра отреагировала не вполне адекватно. Поначалу. Она взяла время подумать. Потом, через пару дней, в пик моей активизировавшейся ненависти по отношению к дяде, высказала предположение, что он таким образом решил мне отомстить за себя. Что с ним кто-то сделал то же самое. А я просто под руку подвернулась. Как самая слабая, беззащитная и опекаемая.
Я не помню, что конкретно ещё говорила сестра и по каким именно её словам на меня снизошло озарение, что не только я и не только дядя пострадали. И даже не только тётя. А и сама моя сестра. Я не стала у неё уточнять, насколько верна моя догадка (она вполне могла бы сказать, что я ошиблась), а сразу стала говорить об этом как об уже известном для меня факте. Спросила, когда, как часто. И в таком духе.
Оказалось, что мой отец жил с моей сестрой с возраста (по её словам, но она плохо помнит) 5 лет до её замужества. И даже после него. В общем, пока его не перевели служить в другой город, где он и умер.
Я вспомнила эпизод, когда мне было лет 9, а сестре, соответственно, лет 15, мы с ней стояли где-то за школой, она курила, хотела умереть и говорила, что в следующей жизни хочет стать деревом, чтобы ничего не чувствовать. На тот момент я не могла её понять. А теперь вот поняла, и очень хорошо.
Я написала сестре что-то типа: «Представляю, как ты ненавидела его». А она в ответ: «Я его не ненавидела. Я его любила».
И после этого всего, после этой информации, воспоминаний, мой мир перевернулся.
Пока я говорила с сестрой (мы переписывались в вайбере), я была на работе. Меня накрыла волна отвращения сначала к отцу, потом к себе. Я пыталась очиститься от этой грязи в бассейне в течение часов двух. Ощущение грязи не проходило. Я отчаянно боролась с желанием броситься с моста, по которому шла домой. Потому что знание о том, что тот, кого ты всю жизнь любил, оказался злом, невыносимо.
Сейчас отчаянно хочется лёгкости восприятия жизни. Когда ты чувствуешь и не думаешь об этом: что, как и почему ты это чувствуешь и насколько адекватны твои желания и эмоциональные реакции. Я помню, как это классно (хотя сомнения в адекватности собственных реакций у меня всегда присутствовали так или иначе, но в значительно более лёгкой степени, нежели теперь). Но, к сожалению, сейчас ощущение такое, что лично для меня эта лёгкость теперь закрыта навсегда.
Не бывает людей плохих или хороших, добрых или злых. В каждом есть все стороны. Каждый сам выбирает, какой своей стороной «пользоваться» в каждом конкретном случае (выбирает, конечно, не всегда осознанно, к сожалению). Это вот вообще не открытие. Но когда и добро и зло в одном человеке имеют крайние степени проявления, это очень трудно осмыслить: как такое вообще возможно?
Я воспринимала алкоголизм отца как недостаток, с которым можно примириться. Понять и простить как душевную слабость. Тем более, живя с таким психически неуравновешенным эгоцентричным монстром, как моя мать, трудно было не напиваться, наверное. В общем, отцовский алкоголизм для меня никогда не был абсолютным злом. Но я не могу относиться к его педофилическим наклонностям просто как к некоторому его «недостатку». Невозможно смириться с этим на уровне глубинных морально-этических ценностей. В то же время моя психика всё ещё отчаянно пытается его «оправдать»: возможно, у него самого были какие-то похожие травмы в детстве; возможно, были веские причины, по которым он не сознавал, что делает. Но в то же время я не понимаю, как взрослый человек может хронически не осознавать недопустимости подобного.
Я воспринимаю себя как часть своего отца. Моя мать всегда обращала моё внимание (читай: упрекала меня) на то, как я на него похожа (я действительно во многом на него похожа, и внешне, и внутренне). Я всегда чувствовала себя «папиной дочкой». Я всегда чувствовала гордость за доброту своего отца. Была благодарна ему за правильное воспитание моих моральных качеств, ощущала глубочайшее уважение к его интеллекту. Но теперь всё не просто пошатнулось, а рухнуло с огромной высоты и разбилось.
Внутреннее достоинство и психическое здоровье человека (ИМХО!) основано на устойчивости и принятии им самим его собственной морально-этической системы. А что делать, если эта система рухнула в одночасье, потому что человек не может найти в ней места для обработки вот подобного рода информации?
Честно говоря, я вообще сомневаюсь, что вправе что-либо чувствовать по всему этому поводу. Вон и войны у людей бывали, и насилия сплошь и рядом. И вообще мир жесток.
Возможно, вы мне поможете, если словами сформулируете собственные чувства, которые возникали во время чтения этого поста, и чувства, которые остались в осадке. Вот в данном случае мне очень важна ваша реакция.
Мне было очень сложно последовательно писать про свою семью. Я чувствую дикий стыд за то, что имею к ней принадлежность. Страх, что это кто-то прочитает из моих родственников и будет упрекать меня в том, что я вынесла на публику семейные проблемы. Опасение причинить дополнительную боль этой информацией своей тёте, своей бабушке, сестре, жене своего дяди. Да и матери, несмотря на всё, тоже причинять боль не хочется. С другой стороны, мне совсем не хочется поддерживать никакого общения с кем-то из своих родственников.
Поэтому: дорогие родственники, если вы в этом посте узнали нашу семью, то простите за «вынос сора из избы» и за то, что вы, возможно, сейчас чувствуете такой же стыд, как и я. Или не прощайте. Считайте меня слабаком, нытиком и предателем. Это ваше дело. Но я сделала так, как считаю нужным лично для себя. И даже этот свой поступок с точки зрения морали я никак оценить не могу по причине комы моей морали.
Все за сегодня
Политика
Экономика
Наука
Война и ВПК
Общество
ИноБлоги
Подкасты
Мультимедиа
Ребенок сел в тюрьму как сексуальный преступник
Лине Данэм повезло: в отличие от нее Джош Грейвенс оказался в списке сексуальных преступников из-за того, что неподобающим образом трогал свою сестру
Как и многие в последнее время, Джош Грейвенс (Josh Gravens) написал открытое письмо Лине Данэм (Lena Dunham). В нем говорится: «Многие дети по всей стране делали то же самое, что делали вы». Но это было написано не в оправдание детских поступков Данэм как невинного исследования мира. Далее Грейвенс пишет: «Девятилетний ребенок из Южной Каролины пожизненно включен в список сексуальных преступников, и он также должен носить следящее устройство GPS, куда бы ни пошел. На самом деле, во многих штатах нет минимального возрастного порога для включения в список сексуальных правонарушителей. Меня самого поставили на учет в Техасе за мой поступок в 12-летнем возрасте. Я дважды потрогал свою восьмилетнюю сестру».
Знаете, у Грейвенса были основания для такого заявления, которое по своему смыслу не имеет почти никакого отношения к обычным сексуальным играм детства. «Я рад, что на вас в детстве не наклеили ярлык сексуальной преступницы, — написал он. — К сожалению, сегодня очень многих людей ставят на учет за те самые поступки, которые вы описываете в своей книге». На самом деле, Грейвенса лишь недавно, в 25-летнем возрасте, исключили из списка лиц, совершивших сексуальные правонарушения. Сделано это было после того, как в Texas Observer появилась отличная статья о нем, а сам он подал ходатайство судье. Этот отец четверых детей до сих пор имеет судимость. Дело в том, что Грейвенса не просто включили в список — его в 13-летнем возрасте на три с половиной года посадили в тюрьму, а потом он четыре года находился на режиме условно-досрочного освобождения. Грейвенс, которому было очень трудно найти работу, находясь в списке сексуальных преступников, стал активистом и проводит кампанию против включения детей в реестр сексуальных правонарушителей.
Я побеседовала с этим техасцем о том, как он сидел в тюрьме, как ему живется после снятия с учета, и насколько трудно ему рассказывать детям о своем прошлом.
Давайте начнем с самого трудного вопроса. Можете ли вы рассказать мне, что произошло между вами и вашей сестрой?
Джош Грейвенс: Тем летом мне было 12 лет, это был 1999 год. Мама оставляла меня с двумя младшими сестрами дома, и за лето я как минимум пару раз трогал свою сестру за — я говорил «вагину», но потом узнал, что это не то слово. Но в любом случае, я трогал ее неподобающим образом, мягко говоря. Это всплыло немного позже, в январе 2000 года. На следующий день меня арестовали.
Как вы ее трогали? Было ли какое-то проникновение?
Нет, никакого проникновения.
А вы знаете, что тогда сказала маме ваша сестра?
Нет. Мне известно лишь, что она сказала, что я трогал ее, а когда пришли люди из органов опеки, она показывала на кукле, как я ее трогал. Когда ее спрашивали, она находилась со специалистом, а я с родителями был в противоположном конце дома. Меня, маму и отца заместитель шерифа запер в комнате на замок.
Что именно сделала ваша мама, когда сестра рассказала ей о случившемся?
Моя мама была очень набожной, поэтому сама мысль о том, что я сделал что-то сексуальное, заставила ее думать примерно так: «Сына надо спасать». Это может показаться какой-то крайностью, но семья у нас протестантская, консервативная. Она попыталась позвонить в организацию Focus on the Family (общественная христианская организация, занимающаяся вопросами воспитания и семьи — прим. пер.), связанную с доктором Джеймсом Добсоном (James Dobson), однако эти люди передали всю информацию в службу опеки и попечительства. Мама первым делом подумала, что это грех. Нет нужды говорить о том, что я человек совершенно нерелигиозный.
Она не ожидала вмешательства властей, она искала духовного наставления?
Да. Она не ожидала, что меня посадят в тюрьму.
Каково это было — сесть за решетку на три с половиной года в таком юном возрасте?
Как вы это показывали?
Ну, мы делали вид, будто трогаем другого человека так, как это было. Некоторые дети вступали в половые отношения с братьями и сестрами, и им приходилось изображать этот процесс прямо на полу в классе. Это было какое-то безумие. Казалось, что охранники-мужчины находятся там, чтобы бить нас, а охранницы-женщины — чтобы заниматься с нами сексом. Я знаю, что это звучит как обобщение, и там были по-настоящему хорошие сотрудники, но именно такое впечатление у меня возникло и закрепилось в те годы. Я жил в общежитии для сексуальных преступников, и нас так и называли — «сексуальные преступники». Люди не хотели работать в «общежитии насильников», как они его называли. Скажу так: самый положительный момент заключался в том, что я мог читать и читать все дни напролет, потому что большую часть времени мы проводили в одиночных камерах.
Это были настоящие камеры, с решетками?
Да. Двойные заборы, колючая проволока наверху. Там были команды полицейского спецназа. Один раз мы устроили «бунт», брызгаясь яблочным соком и бросаясь едой — так они в ответ применили перечный и слезоточивый газ, и прибыл спецназ со щитами.
Вас сняли с учета совсем недавно, верно?
Меня исключили из публичного списка, но я остался в конфиденциальном списке. У малолеток есть такой подводный камень. Мне кажется, мы должны полностью избавиться от такого учета для детей. Из-за такого конфиденциального учета ты все равно связан с правоохранительными органами, но правоохранительные органы — не то место, где можно найти логику и рассудительность, когда речь идет о преступлениях сексуального характера. Они просто не готовы этим заниматься. Они обращаются с детьми как со взрослыми, и это вопиющее явление.
Как изменилась ваша жизнь после исключения из публичного списка?
Теперь я могу говорить людям: «Нет, на учете я не состою». Так что это немного помогает. Но вообще-то я не скрываю свою историю.
Как теперь складываются ваши отношения с сестрой?
Ну, мы обычные взрослые родственники. Оглядываясь назад, я думаю о том, что для нее было самым болезненным. Она этого не скрывает и говорит, что больнее всего для нее было то, что меня вырвали из дома. Внезапно оказалось, что она в этом виновата, так как обо всем рассказала. Мне кажется, надо откровенно говорить об одной вещи. Наши законы о сексуальных преступлениях устроены таким образом, что люди, которые хотели бы заявить о правонарушениях, не могут этого делать. Мы знаем, что в 80-90% подобных случаев преступления такого рода совершаются дома, и обычно родственниками. Если обращаться за помощью и во всеуслышание заявлять о таких вещах, у семьи возникают огромные трудности. Например, когда я вернулся домой, я был в публичном списке и на учете, а поэтому наш дом был домом сексуального преступника. Все это распространялось и на моих сестер. Это одно последствие.
Ваша сестра в 18-летнем возрасте обратилась в суд с заявлением о снятии вас с учета.
Она считает случившееся растлением?
Мы сотни лет просто ужасно относимся к сексу, будь то дискриминация против ЛГБТ или что-то там еще. У нас в стране не ведется откровенных разговоров о сексуальности, и к сожалению, учет является одним из самых мрачных примеров такого нежелания начать дискуссию.
Как вы думаете, какой должна была быть адекватная реакция на ваш поступок в том возрасте?
Я вовсе не против терапии. В моем случае со мной достаточно было поговорить и установить границы. Провести со мной беседу в присутствии сестры и родителей. Семьи должны понимать, что нельзя оставлять мальчиков в качестве сиделок и нянек. Очень часто многие люди говорят: «Ну, уж мой-то сын никогда этого не сделает». Но это не так, и в этом суть проблемы. Я бы сказал, что нужно нечто вроде коррекции на дому. Не думаю, что к этим делам следует привлекать суды. Мы видим, что, когда вмешивается суд, когда детей забирают из дому, на жертве это отражается сильнее, нежели само сексуальное посягательство, если это можно так назвать.
Гораздо позднее вы признавались, что в детстве с вами совершали развратные действия. Вы можете об этом рассказать?
Когда я был совсем ребенком, в возрасте от девяти до 11 лет, у нас в районе были ребята постарше, которые многое делали со мной, многое, чего я не всегда понимал и не воспринимал как развратные действия. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что так оно и было. Это были развратные действия. С другой стороны, кое-что из этого доставляло мне удовольствие. Я никому не рассказывал об этих ребятах, и не стал бы рассказывать. Думаю, это не пошло бы на пользу никому. Просто в список внесли бы еще две или три фамилии.
Этот опыт как-то повлиял на ваши действия в отношении сестры?
Ну, наверное, это вопрос не по адресу, и я не могу дать квалифицированный ответ. Но мнение на сей счет у меня все-таки есть. Находясь в тюрьме, я видел, что почти все делали то же самое, что и я. Но я видел людей, которые делали нечто большее, вступали в половую связь и так далее. Многие из них занимались сексом долгое время. Я знал одного мальчишку, который занимался сексом с пяти лет. Я бы не стал называть таких людей агрессивными. Однако то, что они делали, не было нормой для большинства остальных людей. По правде говоря, я не думаю, что наша система уголовного правосудия правильно реагирует на тех, чьи действия наносят наибольший вред. К сожалению, у нас в стране очень слабое представление о здоровой психике. Казалось бы, мы должны тратить деньги, время и ресурсы на изучение педофилии. А мы вместо этого тратим деньги, время и ресурсы на онлайновые постановки.
Вы явно стали активистом в этой области. Что бы вы хотели сказать людям, какой сигнал подать?
Я надеюсь, когда-нибудь наша страна скажет: «Знаете что, если тебе нет 18 лет, мы не будем ставить тебя на учет и вносить в списки. Этим не должны заниматься правоохранительные органы». Терапия для сексуальных правонарушителей — анекдот. Это превратилось в частный бизнес, который бурно развивается. Это ничем не отличается от частных тюрем или чего-то еще частного. Это просто бизнес с корыстными мотивами. И самое важное здесь — не уголовное правосудие, не списки, не учет. Самое важное — это хорошая программа полового воспитания — в школе, дома, в церкви, в синагоге, где угодно. Мы как общество должны проявить энергию и начать разговор о сексе.
Вы говорили с детьми о случившемся?
Да, в соответствующем возрасте. Моему старшему сейчас 10 лет, и мы стараемся говорить о чувствах по отношению к другим людям. Но похоже, его ничто не интересует, кроме игры Minecraft. Наверное, мы чрезмерно чувствительно и болезненно относимся к тому, чем они занимаются, куда ходят, с кем общаются. Я стараюсь не быть таким строгим и косным, как моя семья. Посмотрим, что будет.
Вам удастся от этого избавиться, или случившееся будет преследовать вас всю жизнь?
Случившееся будет определять всю мою жизнь. Очевидно, это повлияло на то, кем я стал. Долгое время я пытался заниматься разными делами. Я занимался ветровой энергетикой, строительством и прочими делами. Но все это не вызывало у меня удовлетворения. Я решил подойти к этой проблеме иначе. Многие люди, с которыми я имею дело, просто прячутся, надеются и молятся, чтобы со временем их сняли с учета. Я долгое время поступал так же, пока, наконец, не разозлился и не сказал: «Хватит». От моего учета у меня осталась судимость, так что избавиться от этого я не смогу.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.