какое прозаическое произведение принадлежит фету
Разделы: Литература
Оформление: фотографии поэта, поэтические сборники Фета (выставка), записи романсов: «На заре ты ее не буди…», «Я тебе ничего не скажу…».
Эпиграф к уроку:
Стихи пленительные Фета.
1. Вступительное слово учителя
– Кто автор стихотворения?
Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало;
Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой,
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой…
Или вот еще строки:
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слезы,
И заря, заря!
Да, автор стихотворений Афанасий Афанасьевич Фет – выдающийся лирик XIX века, талантливый публицист и переводчик. Его стихами восхищались Н. Некрасов и И. Тургенев, Л. Толстой и М. Салтыков-Щедрин; А. Блок считал Фета своим учителем. П.И. Чайковский высоко ценил поэта, который «сумел шагнуть в область музыки». На стихи Фета крупнейшие русские композиторы написали много великолепных романсов: «Сад весь в цвету» (А. Аренский), «Свеж и душист твой роскошный венок» (Н. Римский-Корсаков), «В дымке – невидимке» (С. Танеев), «Я тебе ничего не скажу…» (П. Чайковский), «На заре ты ее не буди…» (А. Варламов) и другие.
Очень точно сказал о значении творчества А.А. Фета его современник – поэт А. Жемчужников:
Памяти Шеншина – Фета
Он в мире грезы и мечты,
Любя игру лучей и тени,
Подметил беглые черты
Неуловимых ощущений,
Невоплотимой красоты.
И пусть он в старческие лета
Менял капризно имена
То публициста, то поэта –
Искупят прозу Шеншина
Стихи пленительные Фета.
2. Выступления учащихся с индивидуальными сообщениями
Начало жизненного пути
А.А. Фет (1820-1892 гг.). Мать Фета, Каролина Шарлота Фёт, в 1820 г. Покинула Германию с русским дворянином Афанасием Неофитовичем Шеншиным. Вскоре родился Афанасий, которого Шеншин усыновил. Настоящий же отец будущего поэта – Иоганн Фёт – чиновник, служивший в суде Дармштадта. По этим причинам Орловская духовная консистория отлучила будущего поэта от рода Шеншиных. Отнята была фамилия и дворянское звание. Короткая фамилия Фёт принесла ее в владельцу «жесточайшие нравственные пытки» (фамилия Фёт обрусела и стала звучать как Фет).
Поэт ставит цель – вернуться в дворянское лоно Шеншиных – и с фантастическим упорством добивается ее. (с 1873 года по разрешению Александра II Фет становится дворянином Шеншиным.)
Образование
Учился в немецком городе Верро в пансионе, начал сочинять стихи.
Осенью 1838 года Фет стал студентом словесного отделения Московского университета. Восемнадцатилетний Афанасий начал неудержимо писать стихи и познакомился с Аполлоном Григорьевым, тоже студентом, горевшим страстью к стихотворству. Друзья вместе готовили к печати первый «студенческий» сборник стихов Фета, который вышел под инициалами «А. Ф.». уже следующий сборник появился в журнале под именем «А. Фет».
Литературоведы считают, что буква «ё» превратилась в «е» в фамилии поэта по вине наборщика.
Университет Фет окончил в 1844 г. Свою поэтическую увлеченность не скрывал, наоборот, стремился обрести популярность.
3. Основные этапы творческой биографии А. А. Фета
Творческий дебют – сборник «лирический пантеон» (1840).
Стихи на страницах журналов «Москвитянин» и « Отечественные записки». Поэт, по утверждению Фета, – есть сумасшедший и никуда не годный человек, лепечущий « божественный вздор» Но стихи Фета, этот «божественный вздор», произвели неизгладимое впечатление на Н. В. Гоголя и В. Г. Белинского.
Военная служба. (Цель – вернуть дворянское звание и фамилию). Военную службу в Херсонской губернии поэт использует для тренировки воли и выработки непоколебимого упорства к достижению цели кратчайшим путем. Служит твердо и последовательно.
4. Цикл стихотворений о любви
Большинство стихотворений о любви поэт посвятил своей возлюбленной Марии Лазич, с которой встретился в 1848 году. Но Фет не женился на девушке, так как в браке видел «существенное препятствие в продвижении по службе». Совсем не подозревал поэт, что после смерти Марии, когда он достигнет известности и всех высот благополучия, произойдет непредвиденное: он станет рваться из счастливого настоящего в прошлое, в котором навсегда осталась его любимая девушка.
Преобладающая тональность любовной лирики и Фета – трагическая.
5. Чтение выученных стихотворений (« В душе, измученной годами…», «Ты отстрадала, я еще страдаю…», «Солнца луч промеж лип был и жгуч и высок…», «Не вижу ни красы твоей нетленной…», «Долго снились мне вопли рыданий твоих…» и другие.)
6Стихи о природе
Сборник «Вечерние огни» – необычайный творческий взлет А.А.Фета.
Цикл стихотворений «о природе», «Весна», «Лето», «Осень», «Море». Растворяясь в природном мире, погружаясь в самые таинственные его глубины, лирический герой Фета обретает способность видеть прекрасную душу природы.
Выразительное чтение стихотворений о природе.
Фета влечет природа в ее изменчивости, постоянной смене состояний, и он радуется каждому малому, «сиюминутному» проявлению жизни, которая через мгновение окажется уже иной. Его привлекает неповторимость и трепетность этих мгновений.
7. Прозаические произведения Фета.
С 1862 по 1871 гг. в журналах «Русский вестник», «Заря» и других были опубликованы два самых крупных прозаических цикла Фета: «Из деревни», «Записки о вольнонаемном труде». Это «деревенская проза»: циклы состоят из рассказов, очерков, новелл. Главный смысл прозы – «защита» своего помещичьего хозяйства и утверждение мысли о преимуществе вольнонаемного труда. (Фет купил имение Степановка Орловской губернии, затем имение Воробьевка Курской губернии, приобрел большой дом в Москве, стал расчетливым хозяином и коммерсантом.)
Поэзия и проза Фета – художественные антиподы. По мнению Фета, проза – язык жизни обыденной, а поэзия – жизнь человеческой души и природы.
8. Заключительный этап поэтического творчества Фета (1870 – 1892).
Если раньше поэт в своих стихах находил «душевное успокоение и усладу, то теперь она его тревожит и мучит».
Четыре сборника «Вечерние огни» (1883, 1885, 1888, 1891). Вся лирика этих сборников пронизана ощущением того, что мир как бы «распадается на части», потеряв «стройность». Все больше тревоги, боли и смятения появляется в стихах Фета.
9. Чтение стихотворений.
«В вечер такой золотистый и ясный» (1886), «Одним толчком согнуть ладью живую» (1887), «Никогда» (1879), «Ночь лазурная смотрит на скошенный луг…» (1892).
10. Переводческая деятельность
Фет переводит античных поэтов, а также произведения Гете, Шиллера, Гейне, Байрона, трагедии Шекспира и других. В переводах стремится к точности. «Конечно, перевожу буквально», – пишет Фет в письме В.С. Соловьеву.
11. А.А. Фет – поэт «чистого искусства»
Фет постоянно подчеркивал, что поэзия не должна быть связана с жизнью, а поэту не следует «рассуждать», вмешиваться в житейские дела, по его выражению, «бедного мира».
Таким образом, вопросов общественной жизни в своих стихотворениях он не касался. Фет «никогда не мог понять, чтобы искусство интересовалось чем-либо, помимо красоты», и выступал защитником «чистого искусства»(как и его единомышленники по взглядам на искусство: В.П. Боткин, А.В. Дружинин, Я.П. Полонский, А.Н. Майков и другие). Поэт стремился противопоставить искусство действительности. Отворачиваясь от трагических сторон действительности, от тех вопросов, которые мучительно волновали его современников, Фет ограничил свою поэзию темами:
а) родина; б) природа; в) любовь; г) искусство.
Неизбежно, В мир стремлений,
Страстно, нежно Преклонений
Уповать, И молитв;
Без усилий Радость чуя,
С плеском крылий Не хочу я
Залетать Ваших битв.
Слово учителя. Поэзия Фета – поэзия намеков, догадок, умолчаний. Стихи – это лирические миниатюры, с помощью которых поэт передает «едва уловимые переживания человека, органически связанного с природой».
12. Размышления над фактами биографии Фета. (Беседа с учащимися.)
Вопросы (ответы записывать в тетрадях):
– В чем суть теории «чистого искусства»? (Фет считал, что искусство не должно быть связано с жизнью. Истинная поэзия, по его мнению, доступна только избранным. Фету были чужды душевные бури и тревоги. Свое творчество он пытался отделить от общественной жизни.)
– Что поражало современников в поступках и характере Фета? (Двойственность: Фет – проникновенный лирик и поклонник красоты во всех ее проявлениях, и Фет – жестокий и расчетливый хозяин, яростный защитник помещичьих интересов.)
– Выделите основные темы и мотивы лирики Фета. (Основные темы и мотивы лирики: а) родина; б) природа; в) любовь; г) поэт и поэзия. Темы родины и природы «нераздельны». Фет умел «очеловечить» русскую природу, найти в ней отзвук своим настроениям. Любовь в изображении Фета – олицетворение и печали, и треволнений, и легкой радости. Любовная лирика отличается богатством оттенков, нежностью и душевной теплотой. У Фета много стихотворений об искусстве, о роли поэта и поэзии: « Одним толчком согнать ладью живую…», «На стоге сена ночью южной…» и другие. Искусство, по мнению поэта, не должно быть связано с жизнью.)
13. «Визитная карточка А.А. Фета – стихотворение «Шепот, робкое дыханье…». (Выразительное чтение стихотворения и анализ).
Вопросы:
– О чем стихотворение? (О природе. О любви. О свидании. Но ничто не составляет цельного образа…Описать (стихотворение) нельзя, но можно передать впечатление от него, пока оно живо, пока оно не остыло…»)
– Каковы особенности поэтического языка? (В стихотворении ничто не изображается целиком. Какие – то смутные очертания да неясные звуки… Поэт передает неповторимость происходящего. Все стихотворение – одно большое сложное предложение, состоящее из цепочки назывных. Нет ни одного глагола! По словам великого Л. Толстова, «каждое выражение – картина».)
– Почему стихотворение «Шепот, робкое дыханье…» вызвало большое количество споров и насмешек? Какие стихотворные пародии вы знаете? (Критике подвергалось содержание стихотворения, а не поэтическое мастерство Фета.)
Вот одна из пародий.
Сатира «Беседа с Музой» (1863)
– Стой!– прервала Муза, –
Вникнет
В эту песнь сонм важных лиц,
И как раз тебе он крикнет:
Цыц! Цыц! Цыц!
Скажут: песня не из лестных…
Навлечешь как раз их гнев,
Лучше пой, брат, про прелестных
Дев! Дев! Дев!
Обратись к луне, природе,
Пой утехи юных лет –
Ведь поэт же в этом роде
Фет! Фет! Фет!
Василий Богданов
14. Индивидуальное сообщение: «А.А. Фет – поэт-музыкант»
15. Прослушивание романсов на стихи Фета («На заре ты ее не буди…», «Я тебе ничего не скажу…»).
Вопрос:
– Ваше впечатление от романсов?
Одним из первых было положено на музыку композитором Варламовым стихотворение «На заре ты ее не буди…». Чувства женщины переданы Фетом с исключительной художественной выразительностью.
Выводы.
Муза Фета служила идеалом красоты и любви. Поэт «умел подмечать тонкие, едва уловимые проявления жизни природы и человеческих переживаний». Необычные сочетания простых русских слов, пронизанные музыкой ритма, заставляли читателей проникнуться настроениями поэта. Поэтические смелость и простоту Фета в изображении природы и человека высоко оценили передовые читатели.
16. Домашнее задание.
1. Сообщение по группам:
1-я группа. Русская природа в лирике А. Фета.
2-я группа. Как понимает А. Фет назначение поэзии.
3-я группа. Характерные особенности лирики А. Фета. (На основе анализа 2-3 стихотворений.)
2. Стихотворение наизусть (по выбору).
Проза Фета-Шеншина
А. Тархов
А. А. Фет. Сочинения в двух томах. Том второй.
М., «Художественная литература», 1982
— Не пишите ничего драматического. В вас этой жилки совершенно нет.
Сколько раз после того приходилось мне вспоминать это верное замечание Тургенева, и ныне, положа руку на сердце, я готов прибавить: ни драматической, ни эпической» <Мои воспоминания. 1848-1889. А. Фета. Ч. I. M., 1890, с. 7 (в дальнейшем ссылка на это издание дается сокращенно: МВ, часть, страница).>.
Это написано Фетом в конце жизни; но если его драматургический опыт не имел продолжения — то в прозе, напротив, Фет был к этому времени автором семи рассказов. И пусть сам создатель, по-видимому, ценил их невысоко — для нас они представляют несомненный интерес: и как своеобразное явление художественной прозы, и как материал для понимания личности поэта, его биографии, его мировоззрения. Отличительная особенность фетовских рассказов — обнаженная автобиографичность: их сюжеты — фрагменты его биографии, их материал — жизненные события, душевный опыт, размышления поэта. Это качество прозы Фета сопоставимо с «дневниковой природой» художественного очерка у молодого Толстого, но особенно близко манере А. Григорьева, рассказы которого заполняются материалами дневников и писем (см. об этом в статье Б. Ф. Егорова «Художественная проза Ап. Григорьева». — В кн.: «Аполлон Григорьев. Воспоминания». Л., 1980). Эта особенность сказалась уже в первом произведении, с которым выступил Фет-прозаик в 1854 году, — рассказе «Каленик»: мы встречаемся здесь с тем самым Калеником, денщиком Фета, о котором говорится и в фетовских мемуарах; подобные же параллели находим и ко всем прочим рассказам. Но как раз сравнение рассказов с теми же сюжетами и лицами в фетовских воспоминаниях помогает понять творческий импульс художественной прозы Фета: в ней поэт искал возможности соединения живого, единичного, индивидуально-неповторимого жизненного явления с философским размышлением, с духовным обобщением непосредственного жизненного опыта (что менее заметно в мемуарах, воспроизводящих «жизненный поток»). Поэтому прав был один из первых исследователей Фета, который по поводу рассказа «Каленик» сказал, что это «есть как бы микрокосм миросозерцания Фета в его основных началах. » <Б. Садовской. Ледоход. Пг., 1916, с. 69 (в дальнейшем ссылка на это издание дается сокращенно: Садовской, страница).>Свой первый рассказ поэт сделал выражением своих любимых идей об отношениях человека и природы: перед вечными тайнами жизни бессилен разум человека, и природа открывается лишь «непостижимому чутью» таких людей, как Каленик, который есть «дитя природы» и от нее наделен «стихийной мудростью». Подобный же «мировоззренческий трактат» — но уже на другую тему — представляет поздний рассказ «Кактус» (см. о нем во вступительной статье). От этих двух рассказов, где единичное явление служит лишь «наглядным примером» некоей общей идеи, — существенно отличаются два обширных повествования Фета (которые близки уже к повести) — «Дядюшка и двоюродный братец» и «Семейство Гольц». В этих произведениях весь интерес — в самой рассказанной «жизненной истории», в характерах, в отношениях персонажей; автобиографическая основа первого рассказа более очевидна, во втором она завуалирована и усложнена автором, но в том и другом случае перед нами весьма важные по материалу «повести из жизни Фета». Наконец, еще три прозаических произведения Фета имеют каждое свое лицо: «Первый заяц» — детский рассказ; «Не те» — анекдот из армейской жизни; последний же рассказ поэта, «Вне моды», — это что-то вроде «автопортрета в прозе»: бессюжетная зарисовка, в которой перед нами внешность, привычки, ощущения мира, характерное течение мыслей старика-Фета.
Художественная проза Фета прошла почти незамеченной у современников; в противоположность этому большой резонанс имели литературно-эстетические выступления поэта. Краеугольным камнем эстетической позиции Фета было резкое разграничение двух сфер: «идеала» и «обыденной жизни». Это убеждение не было для Фета плодом отвлеченного теоретизирования — оно выросло из его личного жизненного опыта и имело общий корень с самим существом его поэтического дара. В воспоминаниях Фет приводит свой разговор с отцом — человеком, погруженным всецело в «практическую действительность» и лишенным «порывов к идеальному»; резюмируя этот разговор, поэт пишет: «нельзя более резкой чертой отделить идеал от действительной жизни. Жаль только, что старик никогда не поймет, что питаться поневоле приходится действительностью, но задаваться идеалами — тоже значит жить» <МВ, I, с. 17.>. Этот эпизод относится к 1853 году; но можно полагать, что подобное убеждение владело Фетом уже в студенческие времена. Основание для такого предположения дает один документ (о нем см. в комментариях к письмам Фета к И. Введенскому), относящийся к 1838 году, в котором Фет назван именем «Рейхенбах». Б. Бухштаб обратил внимание на то, что это — имя героя романа Н. Полевого «Аббадонна», напечатанного в 1834 году. Мы, в свою очередь, полагаем, что не случайно Фет-студент выбрал себе (или получил от друзей) прозвище «Рейхенбах»: вероятно, на страницах романа Полевого, в речах его героя, поэта-романтика Вильгельма Рейхенбаха, он нашел много «своего» — нашел отклик собственным убеждениям, вынесенным из горького жизненного опыта. «Никогда не находил я в мире согласия и мира между жизнью и поэзиею!» — восклицает Рейхенбах. С одной стороны — «бездушие жизни, холод существования», непреходящая «горечь действительности»; но этому противостоит «наслаждение мечтаний» — то неистребимое стремление поэта «отказаться от пошлой будничной жизни» и страстно требовать: «Дайте мне первобытного, высокого, безотчетного наслаждения жизнью; дайте мне светлое зеркало искусства, где свободно отражались бы и небо, природа и душа моя!» Здесь как бы сформулирована самая сердцевина убеждений Фета, которые он сам многократно высказывал (и даже в сходных выражениях) на протяжении всей своей жизни.
Первым и наиболее «программным» печатным выступлением Фета-критика была его статья 1859 года «О стихотворениях Ф. Тютчева». В лице этого поэта Фет видел «одного из величайших лириков, существовавших на земле» (об отношениях Фета и Тютчева см. т. 1, комментарий к стих. «Ф. И. Тютчеву»). Однако взяться за перо Фета заставило не столько само по себе большое событие в русской поэзии — выход первого сборника стихотворений Тютчева, сколько новые, «базаровские» веяния общественного умонастроения, отвергавшие «чистое художество» во имя «практической пользы». Чтобы ясно представить себе «злободневность» фетовской статьи, напомним один факт. В феврале того же 1859 года, когда Фет печатно выступил со своей «программно-эстетической» статьей, состоялось другое, устное выступление, весьма близкое по духу фетовскому: это была речь Л. Толстого 4 февраля 1859 года в Обществе любителей российской словесности по случаю избрания его членом этого Общества. Писатель, между прочим, говорил следующее: «В последние два года мне случалось читать и слышать суждения о том, что времена побасенок и стишков прошли безвозвратно, что приходит время, когда Пушкин забудется и не будет более перечитываться, что чистое искусство невозможно, что литература есть только орудие гражданского развития общества и т. п. Литература народа есть полное, всестороннее сознание его, в котором одинаково должны отразиться как народная любовь к добру и правде, так и народное созерцание красоты в известную эпоху развития. Как ни велико значение политической литературы, отражающей в себе временные интересы общества, как ни необходима она для народного развития, есть другая литература, отражающая в себе вечные, общечеловеческие интересы, самые дорогие, задушевные сознания народа. » <Л. Толстой. Полн. собр. соч., т. 5. М.-Л., 1930, с. 271-273.>Если принять во внимание, что вместе с Толстым выступали еще три вновь принятых члена Общества и что все они, подобно Толстому, избрали темой выступлений одну и ту же тему — о «художественной» и «тенденциозной» литературе (но высказались в пользу второй, а не первой, как Толстой), — то станет ясной актуальность проблемы и острота борьбы. В том, что Толстой в своей речи «чистосердечно признал» себя «любителем изящной словесности», — не было ничего неожиданного (хотя этот период и был кратковременным): ровно за год до этого в письме к В. Боткину от 4 января 1858 года он предлагал создать чисто художественный журнал, отстаивающий «самостоятельность и вечность искусства», в котором объединились бы единомышленники: «Тургенев, вы, Фет, я и все, кто разделяет наши убеждения». Но если в своей речи в Обществе Толстой вместе с тем нашел возможность отдать должное «тенденциозной литературе» («В последние два года политическая и в особенности изобличительная литература, заимствовав в своих целях средства искусства и найдя замечательно умных, честных и талантливых представителей, горячо и решительно отвечавших на каждый вопрос минуты, на каждую временную рану общества. » и т. д.), то его единомышленник Фет не собирался этого делать. В запальчивости полемики нередко доходящий, по собственному выражению, до «уродливых преувеличений» (Тургенев называл его «удилозакусным»), Фет в начале статьи «эпатирует» своих оппонентов следующей фразой: «. вопросы: о правах гражданства поэзии между прочими человеческими деятельностями, о ее нравственном значении, о современности в данную эпоху и т. п. считаю кошмарами, от которых давно и навсегда отделался». Но, словно бы поостынув от этого полемического запала к концу статьи, Фет говорит там уже следующее: «Преднамеренно избегнув, в начале заметок, вопроса о нравственном значении художественной деятельности, мы теперь сошлемся только на критическую статью редактора «Библиотеки для чтения» в октябрьской книжке 1858 года: «Очерк истории русской поэзии». В конце статьи в особенности ясно, спокойно и благородно указано на высокое это значение». Таким путем-отсылкой к статье близкого ему критика А. Дружинина — Фет дает понять, что «нравственное значение художественной деятельности» есть вопрос для него отнюдь не безразличный; но в своей статье он сосредоточивается на вопросах философии искусства, психологии творчества и поэтического мастерства.
Статья «О стихотворениях Ф. Тютчева» содержит и тонкие оценки конкретных поэтических текстов, и ценные суждения о специфике «поэтической мысли», о «созерцательной силе» поэта и т. д. Остановимся специально лишь на одном месте статьи, где Фет говорит о природе лиризма: «Все живое состоит из противоположностей; момент их гармонического соединения неуловим, и лиризм, этот цвет и вершина жизни, по своей сущности, навсегда останется тайной. Лирическая деятельность тоже требует крайне противоположных качеств, как, например, безумной, слепой отваги и величайшей осторожности (тончайшего чувства меры)». О лиризме сказано глубоко и сильно; но автору этого мало, он хочет максимально усилить свою мысль — и прибегает к следующему рискованному образу: «Кто не в состоянии броситься с седьмого этажа вниз головой, с непоколебимой верой в то, что он воспарит по воздуху, тот не лирик». Над Фетом, «бросающимся с седьмого этажа», потешались уже не только противники, но и друзья его, множество раз обыгрывая эту его фразу. Фраза действительно производит впечатление довольно комичное; однако если в нее вдуматься, то открывается смысл весьма серьезный. Фраза эта явно связана с образом «безумного парения» — той особой силы, которая, по Фету, и помогает поэту прорвать плен «будничной действительности». Полагаем, что с приведенной фразой (имеющей явные признаки «автопортретности») можно поставить рядом другое высказывание Фета — уже прямо представляющее собою «автопортрет лирика»: «Кто развернет мои стихи, увидит человека с помутившимися глазами, с безумными словами и пеной на устах бегущего по камням и терновникам в изорванном одеянии» (письмо к Я. Полонскому от 23 июня 1888 года). Понять смысл этой фразы можно лишь в том случае, если учесть, что Фет сравнивает себя с безумно-экстатическим поэтом-пророком, каким он представлялся античной эпохе (в предисловии к переводу «Превращений» Овидия Фет говорил о «ясновидении» как о том свойстве, «которое привело древних к смешению понятия поэта и пророка в одном и том же слове vates). Платон писал в диалоге «Ион»: «Так и Муза — сама делает вдохновенными одних, а от этих тянется цепь других, одержимых божественным вдохновением. Все хорошие эпические поэты слагают свои прекрасные поэмы не благодаря искусству, а лишь в состоянии вдохновения и одержимости; точно так и хорошие мелические поэты: подобно тому как корибанты пляшут в исступлении, так и они в исступлении творят эти свои прекрасные песнопения; ими овладевают гармония и ритм, и они становятся вакхантами и одержимыми» <Платон. Соч. в 3-х томах, т. I. M., 1968, с. 138.>.
В этом же месте у Платона о поэтах сказано и так: «Говорят же нам поэты, что они летают, как пчелы, и приносят нам свои песни, собранные у медоносных источников в садах и рощах Муз. И они говорят правду: поэт — это существо легкое, крылатое и священное; и он может творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступленным. » <Платон. Соч. в 3-х томах, т. I, с. 138.>Можно лишь поражаться тому, насколько «цветение красоты» и «мед поэзии» — для Фета реальные вещи, насколько естественно для него сравнение поэта с пчелой; косвенные подтверждения этого можно найти в той же статье «О стихотворениях Ф. Тютчева» и прямые — в стихах самого Фета:
Роями поднялись крылатые мечты
В весне кругом себя искать душистой пищи.
Подобные мотивы нам хорошо знакомы у раннего Фета — но это написано в 1880-е годы, в эпоху «Вечерних Огней»: поэт состарился, но его «пчелиный инстинкт» все так же могуч, все так же влечет его священная красота розы и всепобедная красота женщины. Если когда-то это влечение породило легкие, танцующие строки стихотворения «Роза», то теперь старик Фет изливает свою страсть в строках, звучащих с органной мощью:
Моего тот безумства желал, кто смежал
Этой розы завои, и блестки, и росы;
Моего тот безумства желал, кто свивал
Эти тяжким узлом набежавшие косы.
Злая старость хотя бы всю радость взяла,
А душа моя так же пред самым закатом
Прилетала б со стоном сюда, как пчела,
Охмелеть, упиваясь таким ароматом.
Это стихотворение, написанное 25 апреля 1887 года, Фет поместил в третий выпуск своих «Вечерних Огней» (вышедший в 1888 году); этот выпуск поэт открыл предисловием, которое представляет собой последнее по времени литературно-эстетическое выступление Фета. В последний раз прозвучала здесь ключевая тема фетовской эстетики — тема «борьбы искусства с будничной жизнью»: «Конечно, никто не предположит, чтобы в отличие от всех людей мы одни не чувствовали. неизбежной тягости будничной жизни. эти-то жизненные тяготы и заставляли нас в течение пятидесяти лет по временам отворачиваться от них и пробивать будничный лед, чтобы хотя бы на мгновение вздохнуть чистым и свободным воздухом поэзии».
Кроме рассказов и литературно-эстетических работ, Фет-прозаик опубликовал в 1856-1857 годах три путевых очерка, посвященных его заграничным впечатлениям. Известны также фетовские опыты в жанре философского этюда («Послесловие» к переводу книги Шопенгауэра «Мир как воля и представление»; статья «О поцелуе»). Наконец, перу Фета принадлежат две обширные мемуарные книги: «Мои воспоминания» (ч. I-II, М., 1890) и «Ранние годы моей жизни» (М., 1893).
Таким образом, на протяжении нескольких десятилетий поэт Фет многократно представал перед читателями автором разнообразных прозаических сочинений. Однако не будет преувеличением сказать, что для современников Фет-прозаик был прежде всего публицистом: его деревенские очерки, на протяжении девяти лет печатавшиеся в русских журналах («Русский вестник», «Литературная библиотека», «Заря»), решительно заслонили в восприятии современников всю прочую прозу Фета. Именно под влиянием этих очерков сложилась в русском обществе прочная репутация Фета как «крепостника и реакционера»; кроме того, эти очерки были прямо связаны с практической сельскохозяйственной деятельностью Фета, которая дала ему весомое социальное и общественное положение и способствовала тому, что он наконец вернул себе фамилию Шеншина (26 декабря 1873 года Александр II дал указ сенату о присоединении Фета к «роду отца его Шеншина со всеми правами, званию и роду его принадлежащими»). В результате в представлении многих русских читателей «прозаик Шеншин» (хотя деревенские очерки и печатались под фамилией «Фет») оказался негативной стороной, антиподом «лирика Фета», что с афористической законченностью высказал поэт А. Жемчужников в стихотворении 1892 года «Памяти Шеншина-Фета»:
Искупят прозу Шеншина
Стихи пленительные Фета.
«Проза Шеншина» — это пятьдесят один очерк: вместе они составляют целую книгу, которая по своей «весомости» среди прозаических созданий этого автора не уступает его мемуарам и столь же существенна как материал для изучения личности Фета и его биографии в 1860-1870-е годы. Эти очерки, однако, никогда не переиздавались; в настоящем издании мы также не имеем возможности поместить хотя бы некоторые образцы фетовской публицистики. Но жизнь Фета нельзя правильно понять без его «фермерского периода» (об этом говорит и полушутливая самохарактеристика поэта: «солдат, коннозаводчик, поэт и переводчик»), — равно как его личность и мировоззрение — без «деревенских очерков»: поэтому так необходим их хотя бы краткий обзор <Следует отметить, что в 1860-1890-е годы в различных журналах и газетах было напечатано — за подписью и "А. Фет", и "А. Шеншин" — почти два десятка небольших статей и заметок хозяйственного и юридического характера; но капитальное сочинение Фета-публициста одно — деревенские очерки. Они печатались под двумя названиями в следующем порядке: "Записки о вольнонаемном труде". — "Русский вестник", 1862, No 3, 5; "Из деревни". — "Русский вестник", 1863, No 1, 3; "Русский вестник", 1864, No 4; "Литературная библиотека", 1868, No 2; "Заря", 1871, No 6.>.
Говоря о своем решении обратиться к сельскохозяйственной деятельности, Фет в начале своих «записок о вольнонаемном труде» ограничивается лишь следующим объяснением: «Года за три еще до манифеста бездеятельная и дорогая городская жизнь стала сильно надоедать Мне пришла мысль купить клочок земли и заняться на нем сельским хозяйством». Много позже, в «Моих воспоминаниях», Фет называет причину уже более определенно: «. убеждение в невозможности находить материальную опору в литературной деятельности. » И уже совершенно конкретное событие названо в письме ближайшего друга Фета И. Борисова к Тургеневу от 12 октября 1861 года: «. все это наделала статья «Современника». С того дня, как прочел — он бросился из литературы в фермерство, — это истина верная» <"Тургеневский сборник", в. IV. Л., 1968, с. 383.>. Это была издевательская по тону, «разгромная» статья Д. Михаловского «Шекспир в переводе г. Фета» («Современник», 1859, No 6), направленная не только против Фета-переводчика, но и против всех тех эстетических принципов, которые только что во всеуслышание декларировал Фет в своей статье «О стихотворениях Ф. Тютчева». Однако И. Борисов называет (в письме за границу Тургеневу от 28 октября 1863 года) еще одну причину отказа поэта от литературной деятельности — и причина эта гораздо более существенна, чем «антифетовский» выпад «Современника»: «Вы и представить себе не можете, до какой степени изменился воздух в общей жизни, — старому Фету — прежнему, не фермеру, и дохнуть бы теперь нечем было. » <"Тургеневский сборник", в. III. Л., 1967, с. 352.>Действительно, «воздух жизни» изменился очень сильно: наступала новая эпоха — «шестидесятых годов», принесшая с собой не только коренные социальные изменения, но и совершенно новые умонастроения, идейные веяния и вкусы. Девизом времени были слова: «польза», «дело», «практика»; нельзя не видеть, что статья «Современника» (равно как и предшествовавшее ей выступление Фета в защиту «чистой поэзии») — порождение этого «духа времени»; но вместе с тем нельзя не признать, насколько по-своему отвечал этому же «духу времени» последовавший затем жизненный поступок Фета: ведь поэт оставил область «изящной словесности» ради «практического дела». Этот шаг для Фета, находившегося в состоянии тяжелейшей хандры и депрессии, был спасительным; недаром В. Боткин, получив от Фета первые письменные извещения о ходе «дела», писал ему: «Одно уже краткое описание начатых и предполагаемых работ произвело на меня отраднейшее впечатление: в этой борьбе с природой и с практикой есть что-то освежающее душу»
Завершая в 1871 году свои очерки «Из деревни», Фет утверждал: «За последние 10 лет Россия прошла по пути развития больше, чем за любое полустолетие прежней жизни». Не стояла на месте и Степановка — за десять лет она превратилась в образцовое доходное хозяйство; более того — бывший хутор стал хорошо устроенной усадьбой со скромным, но уютным и комфортабельным домом, с прудом, садом (выращенным на пустом месте), с отличной подъездной дорогой на месте прежней непролазной колеи и т. д. Но что самое существенное — самого хозяина Степановки уже нельзя было назвать «фермером»: пусть его социальный статус оставался все тем же — но и «внутреннее самочувствие», и характер его идей принадлежали не «фермерской» сфере. Это обстоятельство со всей отчетливостью сказалось в процессе появления деревенских очерков Фета, но угадать его можно было уже в самом факте обращения Фета к сельскохозяйственной деятельности. Как ни мало был он знаком с реальным положением дел в сельском хозяйстве, но все-таки не мог не знать, среди какого хаоса и трудностей ему придется действовать. И если все-таки Фет решился «закрепостить себя сельскому хозяйству» (по выражению одного старого критика) — то, значит, на это у него были серьезные внутренние причины. Чрезвычайно существенным представляется нам следующее соображение Б. Бухштаба: «При энергии и практических способностях Фета, при его родственных связях по жене с верхами московской буржуазии можно было, без сомнения, найти способы употребить деньги, полученные в приданое за женой, вернее и выгоднее. Но Фет хотел, по-видимому, прежде всего внутренней опоры, удовлетворяющего социального самоощущения» <Б. Я. Бухштаб. А. А. Фет. Очерк жизни и творчества. Л., 1974, с. 43.>.
Действительно, упорная борьба Фета за осуществление «земледельческого идеала» отнюдь не сводилась к «фермерской программе» нового, прогрессивного хозяйствования; деятельность Фета вдохновляла иная идея: среди катастрофического кризиса всей помещичьей жизни, оскудения и разорения дворянских усадеб, всеобщего убеждения в исчерпанности исторической роли дворянства как сословия — наперекор всему этому стремиться к осуществлению нового человеческого идеала земледельца: а таковым был для Фета среднепоместный дворянин. Фет, в сущности, стремился к тому, чего искали герои Тургенева и Толстого — Лаврецкий и Левин, но делал это по-своему.
В одном из деревенских очерков Фет писал: «Если переживаемый нами период может быть вернее всего охарактеризован задачей: делать все из ничего, то в земледельческой деревне, у корня всего государственного дерева, эта задача должна чувствоваться сильнее, чем где-либо. — Рук нет, людей нет». В своей критике всего, что, по его мнению, было «затруднением» и «препятствием» для развития земледельческого труда, Фет был независим и прям. Если его резкую антипатию вызывал «пьяный, нахальный, вечно хитрящий и между тем странно тупой и бестолковый мужик» (староста в очерке «Контракт»), то не щадил он и крупное, титулованное дворянство, которое «ничего не хочет знать, кроме минутной прихоти, хотя бы на последний грош». Последняя фраза — из письма Фета С. Толстой (см. в наст. томе письмо No 54), но в своих деревенских очерках он высказывается в том же духе: «. большинство крупных землевладельцев служит и потому поставлено в невозможность не только писать о собственном деле, но и разуметь его основательно. Нельзя требовать, чтобы человек и служил где-нибудь в Мадриде, и основательно следил за своим делом в Самаре. А если нельзя утверждать, что все крупные землевладельцы непременно на службе, то от этого не легче: они все-таки не живут по деревням, и волей-неволей плохие судьи в собственном деле». Это Фет говорит в очерке, который называется «Кому следует гласно обсуждать возникающие вопросы новой земледельческой деятельности» и из которого явствует, что хозяин Степановки делает ставку на среднего землевладельца-дворянина, который есть не только реальный деятель сельского хозяйства, но и воплощение культурного идеала «среднепоместного дворянина». Фет явно ориентирует и себя самого на этот идеал и в своих деревенских очерках развивает идеологию «среднего дворянина». Автор набрасывает портрет «среднего землевладельца», как он его себе представляет: «Я вижу его напрягающим последние умственные и физические силы, чтобы на заколебавшейся почве устоять, во имя просвещения, которое он желает сделать достоянием своих детей, и, наконец, во имя любви к своему делу. Вижу его устанавливающим и улаживающим новые машины и орудия, почти без всяких к тому средств; вижу его по целым дням перебегающим от барометра к спешным полевым работам, с лопатой в руках в саду и даже на скирде непосредственно наблюдающим за прочною и добросовестною кладкой ее; а в минуты отдыха — за книгою или журналом. Все это не выдумка праздной фантазии, а дело, на которое я могу вокруг себя указывать пальцами».
Таким предстает в своих деревенских очерках Фет — идеолог «среднего дворянства». Зачем же мы так подробно на этом остановились? Только для того, чтобы понять реальное содержание его центрального публицистического труда и чтобы представить его реальный идеологический облик, с прошлого века и до сих пор заслоненный случайными полемическими ярлыками, вроде того что Фет «воспел сладость крепостного состояния в России». Нужно ли доказывать, что «крепостником» Фет никогда не был — и быть им не мог? Если уж искать название для его далеко не прогрессивной идеологии, то скорее всего ее следует назвать почвенническим консерватизмом. У автора очерков «Из деревни» было немало единомышленников (И. Борисов писал Тургеневу 22 июня 1864 года: «Фет из деревни продолжает, и круг его читателей и почитателей гораздо шире, чем у поэта»), но, конечно, еще больше было противников. Нельзя, правда, не подивиться тому обстоятельству, что ни один из них не выступил с обстоятельной критикой его идеологической системы; дело ограничилось в буквальном смысле двумя эпизодами, которые, действительно, не украшают фетовские деревенские очерки. Появление обоих этих эпизодов порождено двумя обстоятельствами: во-первых, болезненным пристрастием Фета к теме «законности», а во-вторых, его «фотографическим» способом фиксации жизненного материала, при котором важное и значительное оказывалось перемешанным с мелким и даже мелочным. Ничего удивительного, что среди очерков «Из деревни», появившихся в 1863 году, оказалось два («Равенство перед законом» и «Гуси с гусенятами»), где Фет с мелочной подробностью описывает свою не менее мелочную тяжбу с работником Семеном (досрочно уволенным за нерадивость, но не выплатившим часть взятого задатка) и владельцами гусей, совершивших потраву на его поле. Поэты-сатирики «Искры» многократно обыграли оба этих эпизода; не обошел их и Писарев, в очередной раз выступивший против Фета в статье «Нерешенный вопрос» («Реалисты»): «Вы не думайте, господа, что свистящая журналистика ухватилась так крепко за работника Семена по ребяческому пристрастию к бесплодному зубоскальству. Работник Семен — лицо замечательное. Он непременно войдет в историю русской литературы, потому что ему назначено было провидением показать нам обратную сторону медали в самом яром представлении томной лирики. Благодаря работнику Семену мы увидели в нежном поэте, порхающем с цветка на цветок, расчетливого хозяина, солидного bourgeois и мелкого человека. Тогда мы задумались над этим фактом и быстро убедились в том, что тут нет ничего случайного» <Д. И. Писарев. Соч. в 4-х томах, т. 3. М., 1956, с. 96.>. «Разоблачение» Фета Писаревым носит гротескно-полемический характер — равно как и утверждение критика о том, что издания Фета пойдут со временем «для завертывания сальных свечей, мещерского сыра и копченой рыбы», но мимо одного обстоятельства нельзя пройти: констатации несомненной связи между Фетом-лириком и Фетом — сельским хозяином. Если эту связь рассмотреть не с целями «разоблачительства», а со стороны существа дела — то перед нами откроется исключительно важная проблема единства личности Фета.
Не представляет труда назвать ту почву, на которой существует это единство, — «Фета» и «Шеншина», «лирика» и «прозаика»: имя этой почвы — русская дворянская усадьба. Об этой почве неоднократно говорилось в самых разных работах, посвященных поэту, равно как и многократно отмечалось единство «Фета» и «Шеншина»: «Хватанье за устои» Фета-политика — «глубоко принципиально. «; оно закономерно для того, кто ощущал усадьбу как живую культурную силу»; <Ю. А. Никольский. История одной дружбы. Фет и Полонский. — "Русская мысль", 1917, No 5, с. 120, 122.>«. можно прямо сказать, что на Афанасии Афанасьевиче до конца были ясно видны два отпечатка: старого помещичьего быта, с его тонкою общительностью и изяществом жизни, и военной службы николаевских времен, с ее строгим пониманием власти и обязанности»; <Н. Н. Страхов. А. А. Фет. Биографический очерк. — В кн.: "Полн. собр. стихотворений А. А. Фета". Под редакцией Б. В. Никольского. Изд. 2-е, т. I. СПб., 1910, с. XXXI.>«. источник этой поэзии. — в том складе старинного барского быта, который уже погиб и ожил лишь у наших поэтов, где передана поэзия этого быта, т. е. то вечное, что было в нем» <Ю. Н. Елагин. Поэзия Фета. — "Русский вестник", 1893, No 3.>Так говорили старые критики; а вот мнение советского литературоведа: «Творчество Фета связано с усадебно-дворянским миром» (Б. Михайловский. Фет. — «Литературная энциклопедия», т. 11. М.-Л., 1939, с. 705). И если эта тема все еще не разработана в «фетоведении», если она недооценивается или игнорируется — то причина этого, скорее всего, в том, что еще не создана история русской усадьбы как культурно-исторического феномена; мы знаем лишь помещичью усадьбу как элемент социально-экономической истории России. Однако появление таких работ, как альбом «. В окрестностях Москвы. Из истории русской усадебной культуры XVII-XIX веков» (М., «Искусство», 1979), позволяет надеяться, что этот пробел будет восполнен не только в искусствоведении, но и в истории русской литературы, где появятся специальные работы, выявляющие роль усадьбы в становлении мировоззрения, формировании эстетических представлений и развитии художественного вкуса — Державина и Карамзина, Жуковского и Пушкина, Толстого и Тургенева, Блока и Бунина. Что такое русская дворянская усадьба с точки зрения духовно-эстетической? Это — «дом» и «сад», устроенные на лоне природы: когда «человеческое» едино с «природным» в глубочайшей органичности роста, цветения и обновления, а «природное» не дичится облагораживающего культурного возделывания человеком; когда поэзия родной природы развивает душу рука об руку с красотой изящных искусств, а под крышей усадебного дома не иссякает особая лирика домашнего быта, живущего в смене деятельного труда и праздничного веселья, радостной любви и чистого созерцания. Воспользовавшись словами одного из авторов названного выше альбома — В. Турчина, — скажем так: усадьба — это «идеальный мир природы, жизни и искусства».
Но вернемся к Фету — хозяину Степановки и автору очерков «Из деревни». Смысл всей этой истории состоит в том, что «хутор» превратился в «усадьбу», а «фермер» — в «дворянина» и идеолога «среднего дворянства»; то есть Фет (выросший в дворянской усадьбе и обязанный ей как почве, взрастившей его лирический дар), напором новой эпохи заставленный уйти от «поэзии» — к «практике», в конце концов вернулся к собственной же усадебной сущности — только уже с другой стороны. Устойчивость и специфика «усадебной закваски» Фета чрезвычайно сильно сказались в его деревенских очерках. Вспомним, что «рай праздной лени, поэтической обломовщины» дореформенной усадьбы вызывал критическое отношение Фета; это неудивительно, ибо он же писал: «. идеал всякого живого организма в будущем, а не в прошедшем. Поэтому-то нам и не нужно ни общинного владения, ни крепостного права». Но в старой, прежней усадьбе есть для Фета ценности непреходящие. Вот его рассказ о том, как его сосед и родственник Шеншин (который сохранил с крестьянами барщинные отношения) послал в помощь Фету свой обоз: «Нельзя себе представить более стройную картину сельского труда. Лошади у всех мужиков исправные, а у многих превосходной породы, от господских лошадей. Я насчитал сто подвод, и вся эта сильная стройная вереница потянулась к сараю. Кто не понимает наслаждения стройностью, в чем бы она ни проявлялась: в движениях хорошо выдержанного и обученного войска, в совокупных ли усилиях бурлаков, тянущих бечеву под рассчитанно-однообразные звуки «ивушки», тот не поймет и значения Амфиона, создавшего Фивы звуками лиры».
Кажется, именно это место фетовских деревенских очерков и дало повод его противникам говорить, что он «воспел сладость крепостного состояния в России»; доказывать предвзятость такого вывода вряд ли нужно, но зато следует отметить тот особенный критерий, которым выделяет Фет ценности прежней усадьбы и который в нем самом воспитан этой же усадебной почвой; критерий этот можно было бы определить как эстетику жизни: в данном случае он означает, что красота и порядок, сила и стройность составляют неразделимое целое.
Нельзя не привести еще одной — хотя и весьма обширной — выдержки из «деревенской прозы» Фета, ибо речь идет о кульминационном месте его очерков, где, как в высшей точке, соединяются: и апология «среднего дворянина», и утверждение усадьбы «как живой культурной силы» (по выражению Ю. Никольского), и торжество универсального фетовского критерия «эстетики жизни». Приводимое размышление Фета находится в очерке, озаглавленном «Значение средних землевладельцев в деле общего прогресса»: «. при въезде в усадьбу небогатого, но мало-мальски образованного помещика, материальным средствам которого не позавидует и самый скромный горожанин, — при въезде в подобную усадьбу я каждый раз не могу подавить в себе невольно чувства недоверия к действительности. Мне все кажется, что я все это во сне вижу. Наш брат, ружейный охотник, которому приходится за лето изъездить до 1000 верст по всем возможным проселкам и закоулкам, останавливаясь где попало, поймет это лучше всякого. Куда бы вас, кроме помещичьего дома, ни закинула судьба на ночлег, вы везде мученик. Всюду одно и то же: Духота, зловоние самое разнообразное и убийственное, мухи, блохи, клопы, комары, ни признака человеческой постели, нечистота, доходящая до величия, ни за какие деньги чистого куска чего бы то ни было. Всюду дует и течет, и ни малейшей попытки принять против этого меры. Страшный зной, и никакой потребности посадить под окном деревцо. Совершенное отсутствие чувства красоты, ни одного цветка, и если на огороде красуются подсолнухи, то единственно затем, чтоб осенью можно было щелкать его семечки. Вы скажете: бедность. Но почему же в уездных городах, у зажиточных людей, осушающих по нескольку самоваров в день, — то же самое? Тот же разительный запах прогорклого деревянного масла и невычищенной квашни, та же невозможность достать чистой посуды или пищи, за исключением вечных яиц. Проездив неделю таким образом, вы и сами убеждаетесь в невозможности достать здесь или завести что-либо порядочное. Нет, — думаете вы, — нужна еще тысяча лет, — и с этими мыслями вдруг въезжаете в помещичью, хотя и соломой крытую, усадьбу. Все зелено и приветливо. Видно, что здесь, на степи, дорожат каждой веткой. Там старые ивы нагнулись над прудом, здесь молодые тополи вперегонку тянутся вверх, а в сторонке где-нибудь виден древесный питомничек. Перед балкончиком пестрый партер, и всюду чистые дорожки, по которым ежедневная утренняя роса не мочит ног и не портит обуви. Вы входите в дом: насекомых нет, зловония нет; все чисто, все прибрано к месту. Вас встречают небогато, но мило одетая хозяйка; фортепиано и ноты показывают, что она, худо ли, хорошо ли, играет. Между тем хозяин, загорелый и усталый, возвращается с работ. Стол накрывают чистейшей скатертью, — гордость домовитой хозяйки. Суп без всяких убийственных запахов и — о роскошь! — кусок сочного ростбифа со стаканом хорошего вина. Может быть, этого вина и не большой запас, но оно есть, и радушно предлагается гостю. Вечером вы засыпаете на мягкой свежей постели. Разве это не волшебство? Утром вам предлагают до подставы хотя старомодный, но все-таки покойный экипаж; хомуты целы и смазаны. Мы берем в пример небогатых помещиков. Правда, все виденное вами стоило хозяевам неимоверных хлопот и усилий. Хозяйка, быть может, не только не в состоянии выписывать арбузов из Милютиных лавок, а даже купить цветочных семян для своего партера. Но у нее есть добрые соседки, и она им скажет: «берите у меня сколько угодно семян резеды и корней георгин, я в нынешнем году отвела множество отводков, а мне одолжите астр». Одним словом, вы слышите тут присутствие чувства красоты, без которого жизнь сводится на кормление гончих в душно-зловонной псарне».
Еще две — наконец последние — цитаты из деревенских очерков Фета. Первая из них говорит о том, что в своих цивилизаторских устремлениях Фет помнит и о жертвах, приносимых этому процессу; он с сочувствием приводит слова одного своего знакомого помещика: «Никто более нас с вами не способен оценить блага нового жизненного строя, блага цивилизации. Но, воля ваша, нельзя подчас не пожалеть о многом хорошем, первобытном, могучем, ежедневно смываемом набегающей волной этой цивилизации». Другая цитата относится к фетовской философии искусства; критикуя ремесленно-тенденциозную поделку художника Шервуда, Фет говорит: «Задачей художника, очевидно, не было создать картину, требующую, как всякое произведение свободного искусства, уловления момента, самобытно играющего собственною жизнию». Обе приведенные цитаты по-своему дополняют и идеологию среднепоместного «консервативного почвенничества», развиваемую Фетом в его центральном публицистическом труде, и тот принцип «эстетики жизни», который оказывается таким направляющим для его практической деятельности.
Завершая обзор деревенских очерков Фета — без чего наше представление о личности поэта было бы явно односторонним, — необходимо вернуться к началу этого обзора и сделать существенную поправку к приведенному двустишию А. Жемчужникова: стихам Фета незачем «искупать» прозу Шеншина — ибо это неразделимые стороны одного и того же явления русской культуры и искусства второй половины XIX века.