400 лет со дня рождения французского поэта баснописца жана де лафонтена 1621 1695
400 лет со дня рождения французского поэта, баснописца Жана де Лафонтена (Jean de Lafontaine) (1621-1695)
Жан де Лафонтен — французский поэт, писатель, прославленный баснописец, член Французской академии — родился в провинции Шампань, в Шато-Тьерри 8 июля 1621 г. Отец его был государственным лесничим, поэтому детство будущей знаменитости прошло на природе. Жан получил первоначальное образование в деревенской школе, затем в реймском коллеже. Позднее изучал в парижской ораторианской семинарии право, т.к. отец видел его в будущем священником, однако поэзия и философия увлекали Лафонтена гораздо больше.
В 1647 г. Лафонтен возвращается в Шампань, занимает должность отца и по его настоянию в возрасте 26 лет женится на совсем молоденькой Мари Эрикар. Однако вовсе не это становится переломным моментом в его биографии. Служебные и семейные обязанности оставляют его равнодушным, и уже скоро Лафонтен отправляется в столицу, где планирует вести совершенно другой образ жизни, заниматься только литературной деятельностью.
Его расчет оказался верным: он быстро обрел покровителей среди знати, сумел добиться славы на литературном поприще, нашел себе друзей, в том числе среди очень известных людей, в частности, принца Конде, мадам де Лафайед, Ларошфуко и др. Знаменитый министр Фуке сделал его обладателем большой пенсии. В то же время Людовик XIV не слишком жаловал поэта: ему не нравились выходившие из-под его пера новеллы слишком фривольного содержания, кроме того, ему не импонировали безответственность, легкомысленность литератора, который не хотел признавать каких-либо обязанностей. По понятным причинам не одобряла его творчества и церковь. Одно время король даже препятствовал тому, чтобы Лафонтена избрали членом академии. Это событие стало несколько запоздалым, произошло лишь в 1684 г.
Образ жизни литератора был сугубо светским, он не отказывал себе в удовольствиях, которые делало доступными его положение, в том числе в любовных связях, а его общение с семьей, оставшейся в имении, сводилось в основном к редкой переписке с женой. Только друзья заставляли его хоть иногда наносить короткие визиты на родину. Собственные дети интересовали поэта очень мало, однажды он даже не узнал своего сына, который успел сильно повзрослеть после последней встречи с отцом.
В последние годы жизни под воздействием общения с мадам де Саблиер Лафонтен переосмыслил взгляды, стал более благочестивым и отказался от фривольных произведений. В 73-летнем возрасте он скончался 13 апреля 1695 г. в Париже.
«Учить людей. «
Хрестоматийный конфликт «отцы и дети» со временем перетекает в конфликт «отцы и деды». При этом, как правило, дети и деды лучше понимают друг друга, чем «отцы» — тех и других. В итоге в любом обществе формируется некая «двойная спираль общественной ДНК» с витком «через поколение», то есть примерно в полвека. Правда, сегодня, в условиях уже идущего цивилизационного коллапса, многомиллиардное человечество сжимается и спрессовывается в какую-то «чёрную дыру», где всё труднее становится отыскать начала и концы, причины и следствия. Но пока это ещё возможно. Во всяком случае и особенно — когда этот коллапс сближает между собой события и явления, временнáя и пространственная дистанция между которыми раньше была настолько велика, что их взаимосвязь либо вообще не воспринималась, либо воспринималась как нечто незначимое, несущественное…
400 лет со дня рождения Жана де Лафонтена (8 июля 1621—13 апреля 1695). Французского баснописца, как значится во всех, и не только литературных, энциклопедиях и справочниках — иногда с добавлением «великий». Хотя писал он далеко не только басни, но прочие творения его пера (в ту эпоху «перо» ещё не было метафорой) не имели особого успеха ни при жизни, ни после смерти автора. А вот басни его прославили, стали неотъемлемой частью не только французской, но и мировой литературы. Да и культуры тоже. Хотя, казалось бы, что там такого: сюжеты многих басен известны с незапамятной древности, создание аллегорической системы художественных образов тоже никакой тайны не составляет…
А вот, поди ж ты: действительно великих баснописцев мира можно перечесть, что называется, на пальцах одной руки. Ну, хорошо, двух рук, если чуть расширить границы признаваемого величия. Но в любом случае Лафонтен останется среди избранных. Ключевым звеном от античных Эзопа и Федра к нашему «дедушке Крылову». Писателем, без которого весь наш мир был бы немного иным, «все эти краски, запахи и звуки…» Нет смысла что-то здесь объяснить словами — просто при чтении возникает (или не возникает) внутренне ощутимый резонанс, который, раз уж он возник, может и дальше передаваться от человека к человеку. «Волшебной силой искусства». И той же культуры, кстати…
«Конечно, ни один француз не осмелится кого бы то ни было поставить выше Лафонтена, но мы, кажется, можем предпочитать ему Крылова. Оба они вечно останутся любимцами своих единоземцев. Некто справедливо заметил, что простодушие есть врождённое свойство французского народа; напротив того, отличительная черта в наших нравах есть какое-то весёлое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться: Лафонтен и Крылов представители духа обоих народов». А.С.Пушкин
Повторюсь: басня как литературный жанр по сути своей достаточно проста. Один или несколько (не более семи) субъектных образов, один или два, максимум три взаимосвязанных конфликта между ними… В итоге — «учебная» игровая ситуация, «матрица» действий на будущее. Не случайно с момента своего появления басни входили в программу обучения детей разных времён и народов. Но при этом форма должна полностью слиться с содержанием, «отсечь всё лишнее», чтобы достичь «простоты совершенства». Не для каждого языка и не в любых исторических условиях подобное оказывается возможным. Но если оно всё-таки оказывается возможным — значит, «здесь и сейчас» сформировалась достаточно прочная и одновременно гибкая система ценностей, определяющая систему поведения (этос) данной человеческой общности.
И, соответственно, обеспечивающая возможность её более-менее длительной культурной (а также экономической и военно-политической) доминации в более широком ареале. Это справедливо и для греческих полисов VI века до н. э., когда записывал свои басни Эзоп, и для Рима времён Тиберия, Калигулы и Клавдия, когда их пересказывал на латыни Федр, и для Российской империи конца XVIII—начала XIX века, когда к жанру басни обращались и А.П.Сумароков, и В.В.Капнист, и И.И.Дмитриев, и многие другие отечественные писатели, среди которых особое и безусловно первое место занимает Иван Андреевич Крылов. Известное свидетельство эпохи Отечественной войны 1812 года гласит: «Одну из самых знаменитых басен Крылова «Волк на псарне» Кутузов прочитал перед фронтом солдат и офицеров. При словах: «Ты сер, а я, приятель, сед!» — Кутузов приподнял фуражку и указал на свои седины. Громкое «ура!» покрыло чтение этой басни…» На мой взгляд, данный полулегендарный момент и следует считать моментом рождения Русской Литературы (с большой буквы).
Но разве нельзя сказать то же самое и про Францию времён «Короля-Солнце» Людовика XIV, который произнёс знмаенитое: «Государство — это я!», которому «двадцать лет спустя» и «десять лет спустя» служили мушкетёры Дюма? Правда, басни Жана де Лафонтена, которые впервые увидели свет в 1668 году, они прочесть вряд ли успели. Хотя с их автором вполне могли быть знакомы лично, или хотя бы наслышаны о нём: к тому времени «лесничий из Шато-Тьерри» уже почти тридцать лет (с перерывами) жил в Париже и был достаточно известен в литературных, музыкальных и аристократических кругах французской столицы. В частности Николя Фуке, суперинтенданта финансов, главного на тот момент покровителя Лафонтена, 7 сентября 1661 года арестовывал в его новом роскошном дворце Во-ле-Виконт не кто иной, как граф д`Артаньян…
Франция второй половины XVII века была не только крупнейшей и сильнейшей державой континентальной Европы, не только стремилась «отвоевать своё место под солнцем» под занавес эпохи Великих географических открытий (она же — эпоха захвата колоний по всему миру) в соперничестве с Испанией, Португалией, Голландией и Англией, но и создавала в этих условиях новую синтетическую культуру, способную сбить накал религиозных войн XVI—первой половины XVII веков. Великие философы и математики Блез Паскаль и Рене Декарт были старшими современниками и предшественниками великих естествоиспытателей Исаака Ньютона, Роберта Гука и Антони ван Левенгука, истинными носителями своего «духа времени» в области предметно-логического познания. По стопам которого неминуемо шло и познание эстетическое, художественное творчество.
Как это происходит? Блез Паскаль: «Человек — всего лишь мыслящий тростник, удел его трагичен, так как, находясь на грани двух бездн бесконечности и небытия, — он неспособен разумом охватить ни то ни другое и оказывается чем-то средним между всем и ничем… Он улавливает лишь видимость явлений, ибо неспособен познать ни их начало, ни конец». Здесь «мыслящий тростник» — это уже художественный образ, который возникает у мыслителя так же стихийно и естественно, словно Афродита из пены морской, оставаясь в наследство всем последующим векам и народам. «И ропщет мыслящий тростник…» (Ф.И.Тютчев). А чем же этот «мыслящий тростник» отличается от иных растений, фигурирующих в качестве образов-субъектов басенных сюжетов? Вот «Дуб и Трость» — вольное переложение басни Лафонтена на русский язык И.А.Крыловым (по переводу А.П.Сумарокова), сделанное в 1806 году:
С Тростинкой Дуб однажды в речь вошёл.
«Поистине, роптать ты вправе на природу, —
Сказал он, — воробей, и тот тебе тяжёл.
Чуть лёгкий ветерок подёрнет рябью воду,
Ты зашатаешься, начнешь слабеть,
И так нагнёшься сиротливо,
Что жалко на тебя смотреть.
Меж тем как, наравне с Кавказом, горделиво,
Не только солнца я препятствую лучам,
Но, посмеваяся и вихрям и грозам,
Стою и твёрд и прям,
Как будто б ограждён ненарушимым миром:
Тебе всё бурей — мне всё кажется зефиром.
Хотя б уж ты в окружности росла,
Густою тению ветвей моих покрытой,
От непогод бы я быть мог тебе защитой,
Но вам в удел природа отвела
Брега бурливого Эолова владенья:
Конечно, нет совсем у ней о вас раденья».
«Ты очень жалостлив, — сказала Трость в ответ, —
Однако не крушись: мне столько худа нет.
Не за себя я вихрей опасаюсь:
Хоть я и гнусь, но не ломаюсь —
Так бури мало мне вредят;
Едва ль не более тебе они грозят!
То правда, что ещё доселе их свирепость
Твою не одолела крепость,
И от ударов их ты не склонял лица:
Но — подождём конца!»
Едва лишь это Трость сказала,
Вдруг мчится с северных сторон,
И с градом и с дождём шумящий аквилон.
Дуб держится, — к земле Тростиночка припала.
Бушует ветр, удвоил силы он,
Взревел — и вырвал с корнем вон
Того, кто небесам главой своей касался
И в области теней пятою упирался.
То есть в творчестве Жана де Лафонтена совершился следующий шаг, от эстетического познания к познанию этическому, к формированию новых норм поведения в рамках человеческого общества: рациональных, рефлексирующих, расчётных, прогностических… Мушкетёры Дюма, конечно же, виртуозно владели шпагой, но исход сражений и войн в их времена решали уже мушкеты, пушки, точный расчёт и манёвр. В архитектуре буйство барокко сменялось выверенными линиями классицизма, и упомянутый выше дворец Фуке Во-ле-Виконт — один из первых его образцов, ставший «зерном», из которого вырос Версаль. А дальше — рационализм, Просвещение, прагматизм, практицизм… Эпоха, в которой французский язык бесспорно главенствовал вплоть до конца наполеоновских войн и стал одной из основ всей нынешней западной культуры. В протоптанной туда тропке ясно видны следы басен Лафонтена.
Басня, с её моралью, в начале или в конце произведения, — самый наглядный пример этого перехода. А жизнь и творчество героя этой статьи показывают, насколько тяжёлым и сложным он может оказаться. Жан де Лафонтен начинал с типично барочной поэзии, его чувство ритма строки, рифмы, его искусство метафоры и прочие проявления стихотворной «техники» неизменно вызывали восхищение, но само содержание стихов, поэм, од и других произведений неизменно оказывалось где-то на обочине дорог, по которым шла современная ему «большая» поэзия и литература.
До обращения к жанру басни он считался (и действительно был) «придворным» поэтом-клиентом своих знатных и богатых патронов: того же Николя Фуке, «мазаринетки», т.е. племянницы кардинала Мазарини Марии Анны Манчини, герцогини Бульонской; Генриетты Анны Стюарт, герцогини Орлеанской, в дворце которой на несколько лет получил должность распорядителя, «благородного слуги»… Но всё это не выводило его из второго или даже третьего ряда тогдашней французской литературы, представленной Буало, Ларошфуко, Мольером, Перро, Расином.
И только с появлением в 1668 году издания «Басни Эзопа, переложенные на стихи г-ном де Лафонтеном» (124 произведения в шести книгах), посвящённой восьмилетнему наследнику престола, будущему королю Людовику XV, всё начинает меняться. Заявленное им кредо: «Я использую животных, чтобы учить людей», — находит всеобщее понимание и признание. Которое, впрочем, не распространяется на другие творения автора. Второе издание «Басен» (ещё 87 произведений в дополнительных пяти книгах), вышедшее через десять лет, в 1678-1679 годах, приносит ему настоящую славу не только в литературных кругах и не только в образованных слоях общества, — эти басни становятся достоянием всей французской, а затем — европейской и мировой культуры. А «вольный ямб» — новой стандартной формой для их создания.
После смерти в 1683 году Жан-Батиста Кольбера, личного врага Лафонтена, уничтожившего и сменившего Николя Фуке на посту министра финансов королевства, Лафонтен наконец-то получает официальное признание: в ноябре он соперничает за вакантное после этой смерти место во Французской академии с Никола Буало, официальным историографом Людовика XIV, — и побеждает, получив шестнадцать голосов против семи. По свидетельству современников, секретарь короля Туссен Роз был разгневан таким исходом, а сам «Король-Солнце» больше года не утверждал нового «бессмертного», обвиняя его в безнравственности и распущенности прежних сочинений. В конце концов, всё для нынешнего юбиляра закончилось хорошо: после того, как Буало в апреле 1684 года тоже был избран академиком (на этот раз — единогласно), Людовик XIV сменил гнев на милость… 2 мая 1685 года 60-летний Жан де Лафонтен, выступая с благодарственной речью перед собранием Французской академии, назвал себя «парнасским мотыльком». В 1693 году, незадолго до его смерти, вышло издание с последней, 12-й книгой басен.
Для нас фигура Лафонтена настолько заслонена фигурой Крылова, что даже в серии «ЖЗЛ» биографии великого французского баснописца пока не появилось. Но надо понимать, что без него, без его творчества мы бы, скорее всего, не учили бы в школе наизусть не только «Ворону и Лисицу», «Стрекозу и Муравья» или «Лису и Журавля», но даже «Слона и Моську»… Течение Слова вообще непрерывно и непредсказуемо. В качестве примера этому утверждению можно привести отрывок не самого известного русского перевода не самой известной басни Лафонтена «Крестьянин и Смерть»:
«Что как бывает жить ни тошно,
А умирать ещё тошней».
Разве не к этим строкам обратился почему-то Сергей Есенин в своём предсмертном:
Новости
«Лентяй беспечный, мудрец простосердечный»: к 400‑летию со дня рождения Жана де Лафонтена
Два Ивана сделали басню такой, какой мы её сейчас знаем и любим. Русский Иван – Крылов. Французский Иван – Лафонтен. Вот какую эпитафию он написал самому себе:
Иван и умер, как родился, –
Ни с чем; он в жизни веселился
И время вот как разделял:
Во весь день – пил, а ночью спал.
Ирония – ценное качество, когда её жало направлено не столько на окружающих, сколько на самого себя. Хотя, конечно, это ёмкое жизнеописание нуждается в существенных уточнениях.
Жан де Лафонтен родился 8 июля 1621 года во Франции, в небольшом городке Шато-Тьерри, в семье управляющего королевской охотой, главного лесничего герцогства Шарля де Лафонтена. Образование Жан получил в местном колледже, впоследствии сожалея о том, что не слишком усердствовал в изучении греческого языка: произведения античных классиков в итоге были доступны ему только в латинских переводах. Сначала он готовится к духовному поприщу, но затем меняет свои планы, увлечённый литературой, и делает первые попытки сочинения собственных стихов. Кстати сказать, благодаря им он имеет немалый успех у женщин. Как знать, не было ли это весомым аргументом при выборе жизненного поприща?
Любвеобильный поэт так и не стал примерным семьянином: женившись в 1647 году на 14-летней Мари Эрикар (девушке с солидным приданым), он вскоре уехал в Париж в одиночестве, впоследствии изредка вспоминая о том, что у него есть супруга. Даже рождение сына Шарля в 1653 году не пробудило отцовских чувств – некоторые биографы приводят эпизод, когда спустя годы Лафонтен не узнал своего сына при случайной встрече…
Первым опубликованным сочинением Лафонтена явилась переработанная комедия древнеримского драматурга Теренция «Евнух» (1654). Затем последовали фривольные сочинения в «раблезианском» духе, собственная интерпретация поэмы Ариосто «Неистовый Роланд» – и, наконец, первый сборник басен (1668), скромно озаглавленный «Басни Эзопа, переложенные на стихи г-ном Лафонтеном». Следующие сборники вышли в 1678–1679 годах.
В таком сложном переплетении собственного и переводного очевидно влияние эстетики классицизма с его представлением о неизменности эстетического идеала и стремлением «работать по образцу». Определённый рационализм и дидактическая направленность жанра басни подходили для классицизма практически безупречно.
Но при этом Лафонтен, судя по всему, обладал абсолютно ренессансным сознанием, и ему было тесно в классицистической системе координат. Отсюда и «заигрывания» с «низовыми» темами, отсюда и неповторимое своеобразие лафонтеновских басен. Несмотря на авторскую установку в предисловии «Я использую животных, чтобы учить людей», эти басни как будто лишены главного – нравственного вывода, правильного итога. Не случайно впоследствии Жан-Жак Руссо высказывал сомнение в том, что их полезно читать детям, а Василий Андреевич Жуковский выразился максимально категорично: «Не ищите в баснях его морали – её нет!» Как же так? Что это за басни такие, безморальные?
Вот, например, «Волк и Ягнёнок»:
Довод сильнейшего всегда наилучший:
Мы это покажем немедленно…
Далее следует известная всем история о бессильных оправданиях Ягнёнка – и финал:
…мне надо отомстить.
После этого, в глубь лесов
Волк его уносит, а потом съедает,
Без всяких церемоний.
Весело, ничего не скажешь… Где справедливость? Где хотя бы урок? Разве так должно быть: невинный будет съеден просто потому, что он слабейший? (Или – в бессмертном крыловском варианте: «У сильного всегда бессильный виноват… Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать…») Это какой-то социал-дарвинизм, не знающий добра и зла.
А Лафонтен как будто и не собирается нам показывать – как быть должно. Он показывает – как бывает. Перед нами не жизненный урок, не идеальная модель, а сама жизнь в её обобщённом портрете. В её жестокости. В её реальности. А вот возмущение, которое в нас поднимается благодаря этой истории, – свидетельство нравственного инстинкта, наших сформированных представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо. Остаётся вопрос: эти представления укрепляются благодаря таким «жизненным» историям или, наоборот, притупляются? Или испытываются на прочность? Ведь какой смысл бороться со злом, если оно сильно и повсеместно? Есть выбор – быть либо Волком, либо Ягнёнком.
Не такой ли выбор в пользу Волка сделает Раскольников в романе Достоевского «Преступление и наказание»? Мир несправедлив, он разделён на мучителей и жертв. Я протестую не против несправедливости, а против своего положения жертвы. Я хочу стать Волком – то есть «Наполеоном сделаться»… Оказывается, басня – это не просто мораль с правильной иллюстрацией!
Так прямолинейно поучительный «эзоповский» жанр вдруг благодаря Лафонтену обнаруживает свои новые художественные возможности.
Во-первых, стихотворная форма сама по себе подразумевает большее внимание к эстетической составляющей сюжета – так сказать, самому процессу. Там, где Эзоп просто излагает действия Лисицы (« Стала она перед вороном и принялась его расхваливать: уж и велик он, и красив, и мог бы получше других стать царём над птицами…»), Лафонтен даёт своему персонажу право голоса, звучит прямая речь и те самые хвалы от первого лица:
«Что за вид у вас! что за красота!
Право, если ваш голос
Так же ярок, как ваши перья, –
То вы – Феникс наших дубрав!»
А Крылов этот принцип доведёт до художественного совершенства, используя все интонационные и выразительные возможности, чтобы мы вместе с Вороной поверили искусному льстецу:
И говорит так сладко, чуть дыша:
«Голубушка, как хороша!
Ну что за шейка, что за глазки!
Рассказывать, так, право, сказки!
Какие пёрушки! какой носок!
И, верно, ангельский быть должен голосок!»
Во-вторых, сама история вместо примитивной иллюстрации некоей абстрактной истины становится точной и убедительной зарисовкой жизненных реалий. Эта зарисовка самоценна, поступки героев в ней не «предписаны», а психологически и эмоционально мотивированы их качествами, даже характерами: перед нами маленькая драма. Мы невольно любуемся Лисицей и почти не сочувствуем Вороне: она наказана за глупость и самовлюблённость.
И в-третьих, басня стала открывать читателю глаза на сложность бытия. Не упрощать эту сложность до набора азбучных правил, а показывать «дистанцию огромного размера» между должным – и реальным. Так сказать, между моралью и житейской мудростью. Необходимые выводы зачастую должен сделать сам читатель. «Лесть гнусна, вредна» – это правда. Но «в сердце льстец всегда отыщет уголок» – тоже правда. Печальная правда нашей действительности.
Конечно, басни Лафонтена никогда не предназначались для детей. Сам он прекрасно понимал, что лишь с необходимым запасом нравственного иммунитета и жизненного опыта можно расслышать невесёлую усмешку писателя над несовершенством мира и человека.
В 1692 году Лафонтен тяжело заболел. Это стало началом переосмысления приоритетов и ценностей. Всё чаще он обращается к Евангелию, беседует со священником, задаётся вопросами о грехе и воздаянии – применительно к себе. Писатель внутренне готовится предстать перед Судиёй. И предстаёт – 16 апреля 1695 года.
Только при подготовке к похоронам обнаружилось, что уже давно Лафонтен тайком носил на теле власяницу – грубую рубаху аскета, терзавшую плоть «беспечного лентяя» «Ванюши», как назвал его в одном из стихотворений А.С. Пушкин.
«Судьба часто встречает нас на том пути, который мы выбрали, чтобы избежать её».
Алексей Фёдоров,
доктор филологических наук,
главный редактор издательства «Русское слово»
400 лет со дня рождения французского поэта баснописца жана де лафонтена 1621 1695
«Первый баснописец в своей земле»
400 лет со дня рождения французского баснописца Жана де Лафонтена
Жан де Лафонтен родился 8 июля 1621 года в Шато-Тьерри, в буржуазной семье. Отец служил в лесном ведомстве, заведовал королевской охотой.
В 1647 году Лафонтен получил должность от ушедшего на пенсию отца и женился по настоянию своего родителя. Но он стремился в Париж и уехал туда. Оказался при королевском дворе, в центре культурной жизни страны.
Всю дальнейшую жизнь провёл в столице, в окружении друзей и поклонников таланта. Дома бывал раз в несколько лет. Жена, с которой он вёл переписку, знала от него самого о многочисленных любовных похождениях супруга. Были у него в браке и дети, но он ими не интересовался.
В Париже жил в богатых и благородных домах своих женщин и друзей.
Имел большой успех в Париже как поэт. Известное произведение раннего периода – «Адонис». Как талантливый литератор, удостоился крупной пенсии – платы за одно стихотворение в месяц – от министра финансов Фуке.
Лафонтену покровительствовала вся аристократия, а он оставался независимым и изящно остроумным даже тогда, когда приходилось сочинять многочисленные хвалебные стихотворения сановникам.
Позднее министр Фуке попал в опалу, и Лафонтен поддержал своего покровителя. В 1661 году он написал талантливое стихотворение в поддержку опального Фуке, «Сон в Во» («Elégie aux nymphes de Vaux»).
Король Людовик XIV был очень недоволен, но другие вельможи были на стороне Лафонтена.
В 1659-1665 годы был участником кружка «пяти друзей», куда входили Мольер, Л. Буало, Расин и Шапелль. Даже когда кружок распался, и отношения «друзей» испортились, Лафонтен сохранил дружеские отношения со всеми.
Дружил со многими знатными вельможами, его не любил только сам Людовик XIV, считая его легкомысленным и безответственным. Из-за этого во Французскую академию Лафонтен был избран с опозданием, только в 1684 году.
Лафонтен, согласно воспоминаниям современников, был легкомыслен и рассеян, но к своей поэзии он относился серьёзно.
Большую известность Лафонтену принесли «Сказки и рассказы в стихах», первые из них были опубликованы в 1665 году. Вдохновляясь сюжетами античных авторов (Апулей, Петроний) и мастеров эпохи Ренессанса (Бокаччо, Рабле), он создал лёгкие, ироничные, местами язвительные, крайне скабрезные произведения. В дальнейшем «Сказки» выходили в 1666 и 1671 годах. В 1674 году Лафонтен предложил «Новые сказки», которые цензура запретила – «за вольнодумство». Автор находит выход – он печатает свои сказки в Голландии.
К литературным удачам относят маленький роман Лафонтена под названием «Любовь Психеи и Купидона» (1669) – снова на сюжет Апулея.
Всемирную славу Лафонтен получил благодаря своим басням. Он начал их издавать в 1668 году, книги назывались «Басни Эзопа, переложенные в стихи господином Лафонтеном» («Fables d’Esope, mises en vers par M. de La Fontaine») (в начале книг было шесть).
За основу Лафонтен взял сочинения легендарного древнегреческого поэта-баснописца, а также переводы Федра, древнеримского последователя Эзопа и древнегреческого Бабрия, во II веке н. э. занимавшегося переложением сочинений Эзопа.
Задача Лафонтена не сводилась только к рифмовке сюжетов Эзопа, Федра и Бабрия. Он дополнял древние тексты современным содержанием, поднимал острые нравственные проблемы, обличал пороки – лицемерие, лесть, обман, скупость, невежество, наглость.
При этом у него получались не только поучительные, но и увлекательные тексты.
Первые басни Лафонтена были дидактичными, в дальнейшем он, помимо нравоучения, также передаёт настроение и личное чувство.
Лафонтен – не моралист, скорее, он призывает смотреть на жизнь здраво, без сентиментов, ладить с людьми и пользоваться обстоятельствами. Снова и снова подчёркивает, что ловкие и хитрые берут верх над добрыми и простодушными.
Глубокое понимание людей и природы, знание общественных порядков, умение найти трогательное и забавное в нравах.
Животные изображены у Лафонтена живо и с тонким психологизмом. Конечно, под животными подразумеваются люди. Простые жизненные сюжеты и человеческие поступки раскрывают животные и явления природы.
Отдельной художественной ценностью обладают вступления и отступления автора, в целом велико разнообразие и богатство языка и поэтических форм Лафонтена, с опорой на народную мудрость и фольклор.
Всего опубликовано 12 книг басен Лафонтена, при жизни вышло 9 изданий, последнее – в 1694.
В результате Лафонтен создал новый жанр – лирико-философские басни. Благодаря творчеству Лафонтена басня стала по-настоящему поэтическим жанром литературы.
Жан де Лафонтен стал основоположником богатой традиции басенного жанра в мировой литературе. В России его главный продолжатель – Иван Андреевич Крылов (1769-1844). Писали басни (в том числе переводили и адаптировали тексты Лафонтена) М. В. Ломоносов, Г. Р. Державин, Д. Н. Фонвизин, Л. Н. Толстой и другие. XX век представлен С. В. Михалковым (1913-2009), а в XXI веке басни пишет поэт Влад Маленко (р. в 1971), которому Михалков передал «своеобразный «басенный пас»».
Российский дипломат, литератор и мемуарист Ф. Ф. Вигель (1786-1856) писал: «Крылова называют русским Лафонтеном; тот и другой первые баснописцы в своей земле». («Из «записок»», об И. А. Крылове).
Басни Жана де Лафонтена:
ПЕТУХ, КОТ и МЫШОНОК
О дети, дети! Как опасны ваши лета!
Мышонок, не видавший света,
Попал было в беду, и вот как он об ней
Рассказывал в семье своей:
«Оставя нашу нору,
И перебравшися чрез гору,
Границу наших стран, пустился я бежать,
Как молодой Мышонок,
Который хочет показать,
Что он уж не ребенок.
Вдруг с размаху на двух животных набежал.
Какие звери, сам не знал.
Один так смирен, добр, так плавно выступал,
Так миловиден был собою!
Другой – нахал, крикун, теперь лишь будто с бою;
Весь в перьях; у него косматый крюком хвост;
Над самым лбом дрожит нарост
Какой-то огненного цвета,
И будто две руки, служащи для полета;
Он ими так махал,
И так ужасно горло драл,
Что я, таки не трус, а подавай бог ноги –
Скорее от него с дороги.
Как больно! Без него я верно бы в другом
Нашел наставника и друга!
В глазах его была написана услуга;
Как тихо шевелил пушистым он хвостом!
С каким усердием бросал ко мне он взоры,
Смиренны, кроткие, но полные огня!
Шерсть гладкая на нем, почти как у меня.
Головка пестрая, и вдоль спины узоры;
А уши, как у нас, и я по ним сужу,
Что у него должна быть симпатия с нами,
Высокородными Мышами».
– А я тебе на то скажу, –
Мышонка мать остановила –
Что этот доброхот,
Которого тебя наружность так прельстила,
Смиренник этот. Кот!
Под видом кротости, он враг наш, злой губитель;
Другой же был Петух, миролюбивый житель.
Не только от него не видим мы вреда
Иль огорченья,
Но сам он пищей нам бывает иногда.
Вперед по виду ты не делай заключенья.
(перевод И. И. Дмитриева)
ВОДОПАД И РЕКА
С ужасным шумом низвергался
Ручей кристальною стеной
С горы высокой и крутой,
О камни с пеной раздроблялся,
Кипел, крутил песок, ревел,
И в берегах стрелой летел;
Ни птица, ниже зверь, к нему не приближались,
И ноги смертного в него не опускались.
Нашелся, наконец,
Один отважный молодец,
Который на коне через него пустился:
Он от разбойников бежал,
И смелым от боязни стал.
До бедр конь только замочился,
И вынес на берег противный седока.
Разбойники за ним. Он лошадь погоняет;
Скакал, скакал, и видит, что река
Ему дорогу пресекает.
Река была не широка;
Притом весьма тиха, как зеркало гладка:
И так он смело въехал в воду.
Но что ж? В мгновение одно
Пошел с конем на дно,
И на съедение немых достался роду.
Иной угрюм, суров, сердит,
Шумит, но только не вредит;
Другой так смирен, тих и на речах прекрасен;
Но он-то и опасен.
(перевод А. E. Измайлова)
ВРАЧИ
У смертного одра
Какого-то больного
Весь день и ночь до самого утра
Все плакали, сказать не смея слова.
А доктора между собой
Наперебой
Вели дебаты в час досуга,
Как приступить к лечению недуга?
Припарки и компресс! – настаивал один.
Другой кричал: – Тут нужно сделать ванны!
И знает только Бог один,
К чему бы мог прийти их разговор пространный,
Когда бы не больной:
Смирясь пред грозною судьбой,
Он бросил мир болезни и печали,
Пока два доктора о «способах» кричали.
Один из них, дорогою домой,
С упреком говорил: – Когда он способ мой
Бы принял, он бы жив остался.
– А я давно уж знал, –
другой сказал, –
Но он одной лишь смерти дожидался!