279 дней войны блокадный дневник седельникова читать
Блокадный дневник
Роман Попель. Блокадный дневник[1]
Я родился 5 апреля 1932 года в доме, который в литературных кругах называют «домом Блока» (улица Декабристов, 57). В нем поэт с перерывами прожил девять лет (с июня 1912 года) и в 1921 году скончался. Квартира, в которой жила моя семья (состоявшая в основном из «бывших»), находилась этажом выше, но в начале 1930-х ее поменяли на более просторное помещение в том же доме. С тетушкой Александра Блока М. А. Бекетовой в близких отношениях находилась моя бабушка О. В. Попель, а моя мать часто бывала у них в гостях, поэтому при создании Музея-квартиры Блока она выступала в роли консультанта.
Точную дату своего рождения я указал по той причине, что ровно через десять лет, 5 апреля 1942 года, на Ленинград был произведен самый разрушительный за все годы войны налет немецкой авиации. Этот день совпал с православной Пасхой и 700-летней годовщиной знаменитого Ледового побоища (5 апреля 1242 г.). Возможно, это обстоятельство учитывалось фашистским командованием. Мне же этот день запомнился как первая в жизни, хотя и небольшая, но круглая дата, день безрадостный, но закончившийся благополучно.
Из Ленинграда я эвакуировался вместе с матерью в июне 1942 года. Плыли через Ладогу в караване из семи крошечных катеров, два из которых, изрешеченные пулеметным огнем немецких истребителей, затонули. Местом пребывания нам определили Башкирию, вернее, маленький хутор в 80 км от Уфы, где мы жили в полуразвалившейся мазанке. Когда кончились вещи (одежда, посуда), которые мать обменивала на картошку у полуголодных хуторян, мы поняли, что вторично избежать голодной смерти в подобном «медвежьем углу» при всем желании нам не удастся.
Помогло письмо от дяди, который тоже эвакуировался с семьей из Ленинграда в Калининскую область чуть позднее нас. Он прислал так называемый «вызов», своего рода пропуск, без которого во время войны нельзя было переехать с одного места на другое, а тем более приобрести билет на поезд.
В Ленинград вернулись в августе 1944 года. С трудом отбили от негодяев-мародеров одну комнату в нашей бывшей довоенной квартире. Школу закончил в 1949-м и в том же году поступил в Ленинградский университет на китайское отделение восточного факультета. Красный диплом об его окончании получил в 1954 году.
С этого времени судьба связала меня на всю жизнь с геологами, вместе с которыми бросала на различные континенты. Всего я провел за границей двенадцать лет: работал в Пакистане, Иране и Индии, недолго в Китае, Бангладеше, Австралии и других странах.
Работал переводчиком (английский язык), руководителем групп специалистов (эксперт ООН, Индия). В длительных поездках меня сопровождали жена и дети.
Мое постоянное место работы (вплоть до выхода на пенсию в 2001 году) — Всероссийский геологический институт (ВСЕГЕИ). Должность — ученый секретарь по зарубежным связям.
В 1990-е годы увлекся переводами с английского языка детективов. Всего в моих переводах опубликовано 15 романов и около 35 рассказов.
30 января 1942 г. Сегодня случился в соседнем доме пожар. Я с Тайстой[2] выходили смотреть его, в это время ворвались моряки. На руках один нес старика, рядом с другим шла девочка. Я побежал звать бабушку. Бабушка пришла и сказала, чтобы моряки отнесли их в холодную комнату. Тем временем пришла мама. Она получила хлеб, стояла за ним с 11 часов утра до 6 часов вечера. Мы сразу накинулись на хлеб и стали есть, а то мы два дня сидели без хлеба. Девчонка оказалась глухой, звали ее Люся. Вчера к нам пришел управдом и сказал, что к нам вселят еще двоих мать и сына, они оказались Гардины.[3]
31 января 1942 г. Сегодня ночью мы совсем не спали. Три раза приходила девчонка к нашим дверям и ревела, что ей холодно. Из соседней комнаты голосил старик, он оказался еврей. Потом он приходил к нашим дверям и кричал, чтобы мы его пустили к нам. Он был только в нижнем белье, а девчонка без пальто. Утром я ходил с Жучкой во двор и чуть не задохся от дыма. В глаза летел пепел, а снег весь был черный. Я сходил с Жучкой на улицу и посмотрел дом. Он горел уже целым, со всех сторон, горел и первый этаж. Сегодня хлеб был без очереди. Девчонка целый день торчала у нас, ночью она нагадила в ванной на полу. В тот день, когда их к нам вселили, у нас перестала действовать уборная, наверное, они ее испортили. Пришлось делать на бумажку, а потом выбрасывать на улицу. Днем я с дядей Борей[4] сходили на Пряжку за водой.
1 февраля 1942 г. Сегодня мне не хотелось очень вставать. По я встал и пошел с Жучкой смотреть пожар. Дом («Дом сказки») уже сгорел и только кое-где дымился. Пожарные уже уехали. Тетя Оля[5] сегодня нам больше читала. Пришла мама, и мы стали пить кофе. Вдруг у нас во дворе повалил дым из окна Соколовых. Все засуетились, Наташа[6] заревела. Дядя Боря побежал помогать Благовещенским[7], помогать вытаскивать вещи. Оказалось, что у Соколовых загорелась квартира. Мария Семеновна схватила подушку и треснула по горящей кровати. Пламя пыхнуло сразу ей в лицо и обожгло его. Пожар скоро был потушен. Вечером мы пили чай и нашли, что вода пахнет навозом. После бабушка месила тесто, а я с Наташей чистил изюм.
2 февраля 1942 г. Сегодня мои именины. Утром я проснулся в 8 часов и стал шарить под столиком подарки. Но подарков там не оказалось, я был огорчен. Но когда я встал, дядя Боря подарил мне книжку, а бабушка пять рублей и еще сказала, что подарит серебряные запонки. Она не хотела доставать их при жильцах. После чая мама подарила альбом для открыток и альбом для рисования и тетрадку. Она сказала, что когда придет, даст самые лучшие подарки. Бабушка стала делать пирог и булки. Пришла мама и подарила серебряный мешочек и серебряную ложку. Мы позавтракали, и бабушка стала ставить пирог и булку в печку. Они стояли очень долго, потому-то печка была холодная. Но они спеклись и были очень вкусные. За обедом мы ели суп и пирог с грибами и рисом, после ели компот и все были сыты. Потом бабушка нам читала книгу «На Москву». Вечером мы ели остатки пирога, булку, хлеб и чай с вареньем.
3 февраля. 1942 г. Сегодня мы встали в 8 часов, потому что маме надо было уходить в нотариальную контору. Мы не занимались сегодня по-немецкому, потому что было некогда. К нам пришла тетя Дина[8] и сидела у нас до завтрака. После завтрака мы с бабушкой пошли гулять, по дороге мы видали два голых трупа. Мы пришли домой, мама была уже дома, она была на рынке и сменяла пачку папирос за 50 гр. бобов и 250 гр. хлеба на отруби, которых нельзя было есть. Потом к нам пришла Ольга Васильевна, но она очень скоро ушла, и бабушка пошла делать обед. После обеда к нам пришла тетя Лида[9], она сидела до семи часов вечера. Потом меня стало рвать. После ужина пришли Благовещенские, они подарили мне две книжки и печатки, а Наташе куклу для втыкания иголок. Когда я ложился спать, маму тоже рвало.
4 февраля 1942 г. Сегодня спали мы очень долго. Чувствовали мы все себя очень плохо. Сегодня я не занимался, потому что бабушка лежала, а Наташа занималась сама. Стряпала сегодня Наташа. После обеда я пошел смотреть, не выдают что-нибудь, а дядя Боря с Наташей поехали за водой к Калинкину мосту.
5 февраля 1942 г. Сегодня мы чувствовали себя очень плохо. Сегодня я опять не занимался. Утром у меня очень болел живот и был сильный понос. За завтраком я ел сухари, а вечером черничный компот и сухари. После обеда дядя Боря с Наташей ездили за водой.
6 февраля 1942 г. Сегодня в нашей квартире умер еврей, а мать Гардина сошла с ума. В нашем доме умерла Кира Ленц.[10] Утром мама с дядей Борей ездили за водой и привезли один бак и два ведра. Когда я ходил с Жучкой, у меня очень болел живот, я даже ревел. Мама стояла десять часов в очереди, получила ячневую крупу и сливочное масло. Вечером мы ели хлеб с маслом, это было как пирожное. У нас сегодня сидела целый день девочка, она потеряла карточки на январь и свою хлебную на февраль.
7 февраля 1942 г. Сегодня из нашей квартиры брат девчонки увел ее к тетке, а тетка привела ее обратно. Дядя Боря отвел ее в жакт и оставил там. Гардины переехали сегодня в мамину комнату. У мамы сегодня болел живот, и она все время лежала, а я ходил за хлебом. Вечером бабушка разделила сушеную землянику, и мама заварила ее. Потом мама ставила себе грелку.
8 февраля. Сегодня жакт хотел увезти покойника, но за ним не пришли. Сегодня сумасшедшая очень буянила, она все время выбегала из комнаты. Во время обеда к нам пришли Евлампиевы. Они съели своего кота. У Наташи был сегодня понос. Мама променяла пачку папирос[11] на 150 гр. хлеба. Сегодня бабушка нам читала, а я рисовал. Вечером я с мамой пили опять чай земляники.
«Как же я буду жить без мамы. »: страшные дневники детей блокады
Установить точное число погибших в годы блокады сегодня не представляется возможным, поскольку официальные данные учитывают только тех, кто был зарегистрирован и имел постоянную ленинградскую прописку. Но даже примерные цифры и простая логика дают нам ужасающую картину.
По разным данным, всего в период с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года, когда блокада была полностью снята, в Ленинграде погибло от 600 тысяч до 1,5 миллиона человек. Причем только 3% из них погибли от бомбежек и артобстрелов, остальные 97% погубил голод. Как утверждает в своем исследовании архивных статистических данных кандидат исторических наук, старший преподаватель СПбГУ Людмила Газиева, на момент начала войны в Ленинграде проживало 848 067 детей от младенческого возраста до 16 с половиной лет. Общее число детей, подлежащих спасению за время блокады, составило, по оценкам Газиевой, 903 230 человек.
От 127 568 до 159 095 – столько ребят погибло при одной только эвакуации, пишет историк. Сложно представить, сколько еще маленьких, хрупких жизней унесли бомбежки, голод и мороз. Учитывая то, что дети составляли примерно пятую часть населения взятого в кольцо города, число погибших может доходить до 200 тысяч и даже превышать его…
Судить о том, какие мытарства выпали на долю ленинградских малышей и подростков в то страшное, голодное время, мы можем по рассказам выживших, которых с каждым годом становится все меньше, по книгам и, конечно, дневникам. Так мало их сохранилось – этих мятых страничек, исписанных нетвердой детской рукой! Каждая – на вес золота. И в каждой своя великая, неизбывная, совсем не детская боль. Процитировать все блокадные записи мы, разумеется, не сможем, но постараемся вспомнить хотя бы некоторые из тех, что дошли до наших дней.
Таня Савичева, 11 лет
Дневник ленинградской школьницы Тани Савичевой – это, пожалуй, самая известная детская летопись войны, которая уместилась всего на девяти страницах.
Когда фашистская Германия напала на Советский Союз, Тане было 11 лет. Она родилась в селе Дворищи под Гдовом, но, как и ее братья и сестры, выросла в Ленинграде. Семья Тани была многодетной: она была пятым и самым младшим ребенком в семье. У неё было две сестры – Женя и Нина, и два брата – Леонид «Лёка» и Миша. Отец семейства, Николай Родионович Савичев, был состоятельным человеком: в Ленинграде ему принадлежали пекарня, булочная-кондитерская и даже кинотеатр. Однако в 1935 году Савичева как нэпмана лишили всего имущества и выселили за 101-й километр. Спустя год Николай Родионович умер от рака. Его семье, несмотря на потерю кормильца, удалось вернуться в Ленинград.
Как-то раз Таня обнаружила дома записную книжку Нины, которую ей подарил Леня. Часть книжки была занята записями о различных задвижках, вентилях, клапанах и прочей арматуре для котлов (Нина, как и Женя, работала на Невском машиностроительном заводе имени Ленина), а другая половина с алфавитом для записи телефонных номеров и адресов оставалась свободной. В этой книжке Таня впоследствии и вела свой блокадный дневник.
Вскоре там появилась первая запись под буквой «Ж»: «Женя умерла 28 дек в 12.00 час утра 1941 г.» (пунктуация и орфография автора здесь и далее сохранены – прим. ред.). Старшая дочь Савичевых, несмотря на голод и сильное истощение, до последнего дня продолжала трудиться на заводе и сдавать кровь для раненых. Вскоре после нее с работы не вернулась Нина, но в этот раз Таня не стала ничего записывать в дневнике – она верила, что сестра жива. Нина действительно выжила: ее с другими работниками завода в спешке эвакуировали из города прямо с работы. Но Таня этого уже не узнала.
Страшные записи продолжали появляться одна за другой«Б»: Бабушка умерла 25 янв. 3 ч. дня 1942 г.
«Л»: Лека умер 17 марта в 5 час утра в 1942 г.
Дядя Леша 10 мая в 4 ч дня 1942 г.
«М»: Мама в 13 мая в 7.30 час утра 1942 г.
Судя по всему, после смерти мамы Таня потеряла надежду на то, что Нина и ее брат Михаил, пропавший без вести, когда-нибудь вернутся живыми. Последние записи в ее дневнике располагались под буквами «С», «У» и «О».
«Осталась одна Таня».
Через пару лет не осталось и самой Тани. Измученная дистрофией, цингой и туберкулезом, 1 июля 1944 года девочка тихо умерла в доме инвалидов в Горьковской области, уже будучи в эвакуации. Дневник Тани Савичевой после ее смерти нашла вернувшаяся в Ленинград Нина. Сегодня девять листочков, исписанных карандашом, хранятся в Государственном музее истории Санкт-Петербурга, а их содержимое известно во многих странах и продолжает напоминать нам об ужасах войны.
Лена Мухина, 17 лет
«Когда я утром просыпаюсь, мне первое время никак не сообразить, что у меня действительно умерла мама. Кажется, что она здесь, лежит в своей постели и сейчас проснётся, и мы будем с ней говорить о том, как мы будем жить после войны. Но страшная действительность берёт своё. Мамы нет! Мамы нет в живых. Нет и Аки. Я одна. Прямо непонятно! Временами на меня находит неистовство. Хочется выть, визжать, биться головой об стенку, кусаться! Как же я буду жить без мамы. А в комнате запустенье, с каждым днём всё больше пыли. Я, наверно, скоро превращусь в Плюшкина. ».
Елена Бернацкая умерла 7 февраля 1942 года. Лена до последнего ухаживала за ней, хотя понимала, что дни ее «мамы» сочтены:
«Эти последние дни, 5, 6, 7 февраля, мама почти совсем со мной не разговаривала. Она лежала, закрывшись с головой, очень строгая и требовательная. Когда я бросилась со слезами к ней на грудь, она отталкивала меня: «Дура, что ревёшь. Или думаешь, что я умираю». – «Нет, мамочка, нет, мы с тобой ещё на Волгу поедем». – «И на Волгу поедем, и блины печь будем. Вот давай-ка мы лучше на горшок с тобой сходим. Ну-ка, сними одеяло. Так, теперь сними левую ногу, теперь правую, прекрасно». И я снимала с кровати на пол ноги, когда я дотрагивалась только до них, это ужасно. Я понимала, что маме осталось недолго жить. Ноги – это были как у куклы, кости, а вместо мышц какие-то тряпки. – Опля, – говорила весело она, силясь сама подняться. – Опля, а ну-ка, подними меня так.
Да, мама, ты была человеком с сильным духом. Конечно, ты знала, что умрёшь, но не считала нужным об этом говорить».
В начале июня 1942 года Лена Мухина была эвакуирована в город Горький. Там она поступила в фабрично-заводское училище, училась на мукомола. Лена вернулась в Ленинград осенью 1945 года. Умерла она в Москве 5 августа 1991 года. Ей было 66 лет.
Блокадный дневник Лены Мухиной хранится в Центральном госархиве историко-политических документов Санкт-Петербурга. В 2011 году он был издан при содействии историка Сергея Ярова.
Юра Рябинкин, 16 лет
Фото: википедия / блокадная книга (1937 год)
Юра Рябинкин родился в Ленинграде 2 сентября 1925 года. Записывать все, что с ним происходит, он начал в первый же день войны – 22 июня 1941 года. Сына и его младшую сестру Иру мать воспитывала одна: отец ушел из семьи в 1933 году, женился повторно и уехал в Карелию. Мама Юры, Антонина Михайловна Рябинкина, была интеллигентной, начитанной женщиной, в 1941 году работала заведующей библиотечным фондом.
Когда началась война, Рябинкины решили остаться в Ленинграде. Это решение, как и для многих семей, стало для них фатальным. Осенью 1941 года Антонина посоветовала сыну поступить в военно-морскую спецшколу, чтобы в дальнейшем у него было больше шансов эвакуироваться, но Юра не прошел медкомиссию: у мальчика было плохое зрение и плеврит.
25 сентября 1941 года Юра сделал в дневнике следующую запись:
Как и в других блокадных дневниках, характер записей Юры постепенно меняется, и изменения эти, хоть и постепенны, но жутки: от первых переживаний войны и размышлений о планах на дальнейшую жизнь – к полному отчаянию и единственному желанию – поесть досыта.
«Сегодня придет мама, отнимет у меня хлебную Ирину карточку – ну ладно, пожертвую ее для Иры, пусть хоть она останется жива из всей этой адской (неразборчиво), а я уж как-нибудь… Лишь бы вырваться отсюда… Лишь бы вырваться… Какой я эгоист! Я очерствел, я… Кем я стал! Разве я похож на того, каким был 3 месяца назад. », – писал Юра 28 ноября 1941 года.
8 января 1942 года Антонина Рябинкина с дочерью отправились в эвакуацию. Юре пришлось остаться: от голода и слабости он уже не мог ходить. Антонина и Ирина прибыли в Вологду 26 января, в тот же день мать Юры умерла прямо на вокзале от истощения. Ирину отправили в детприемник, позднее – в детский дом в деревне Никитская, откуда после победы ее забрала тетя. Судьба Юры так и осталась неизвестной. Последняя запись в его дневнике появилась 6 января 1942 года – за два дня до отъезда матери и сестры:
«Я совсем почти не могу ни ходить, ни работать. Почти полное отсутствие сил. Мама еле тоже ходит – я уж себе даже представить этого не могу, как она ходит. Теперь она часто меня бьет, ругает, кричит, с ней происходят бурные нервные припадки, она не может вынести моего никудышного вида – вида слабого от недостатка сил, голодающего, измученного человека, который еле передвигается с места на место, мешает и «притворяется» больным и бессильным. Но я ведь не симулирую свое бессилие. Нет! Это не притворство, силы… из меня уходят, уходят, плывут… А время тянется, тянется, и длинно, долго. О господи, что со мной происходит? И сейчас я, я, я…».
На этом дневник обрывается.
Таня Вассоевич, 13 лет
Таня Вассоевич, как и Юра Рябинкин, начала вести записи в день нападения Германии на Советский Союз. Семья школьницы жила на 6-й линии Васильевского острова, в доме №39. Когда началась война, отец Тани, Николай Брониславович, был далеко от дома – он отправился в геологическую экспедицию. Таня осталась в Ленинграде с мамой, Ксенией Платоновной, и 15-летним братом Володей.
Вот некоторые строки из ее дневника:
23.VII. К нам пришла управдом и сказала: «Срочно собирайтесь, через час вы поедете на трудработы в Красное село». Я и Вова собрались и вышли к воротам. (. ) Я только развязала рюкзак и вынула бутылку кефира, как что-то тихо загудело и люди закричали, что тревога. Я стала собирать вещи не очень-то спеша, как делала это в Ленинграде во время тревоги. И вдруг над головой зажужжали немецкие самолёты и где-то рядом забабахало. Это были первые залпы в моей жизни, и я очень испугалась. (. ) До сих пор не знаю, были ли это бомбы или зенитки, но что-то так громко бабахало, и казалось, еще ближе, ближе и вот разорвётся над нами. Но вот стало утихать, и потом совсем стало тихо. Мы поднялись из канавы бледные, все в пыли. (. ) Опять залпы. Мы бежали к парку, а военные, стоявшие на карауле по дороге, указывали нам путь, смеялись и говорили: «Ничего, привыкнете!» (. )
Первым умер брат Володя: его не стало в январе 1942 года. Несмотря на то, что Тане было всего 13 лет, она сама занималась организацией похорон – маме уже не позволяло здоровье. Спустя месяц не стало и Ксении Платоновны.
Тане не сразу удалось устроить вторые похороны, и тело матери еще девять дней лежало в квартире. В конце концов, благодаря сердобольному сторожу Худякову Тане удалось похоронить мать на Смоленском кладбище. В своем дневнике девочка нарисовала карту кладбища и схему расположения могил: она надеялась, что, если сможет выжить, обязательно найдет маму с братом и установит на могилах памятники. При этом описывая все, что было связано с датами смерти и захоронения близких, Таня использовала особый шифр, который придумала сама. Она знала, что похоронила родных полулегально, так как Смоленское кладбище было закрытым. Кроме того, вся пережитая боль, связанная с утратой и похоронами, была для нее слишком личной и сокровенной.
Фото: ТАСС / Христофоров Валерий
«(. ) Страницы склеены, чтоб никто не видел самого сокровенного. На похоронах были тетя Люся, Гросс-мама, я и Толя Таквелин – Вовин лучший друг и одноклассник. Толя плакал – это растрогало меня больше всего. (. ) Вова и мама похоронены в настоящих гробах, которые я покупала на Среднем проспекте у второй линии за хлеб. Худяков вырыл за крупу и хлеб. Он хороший и взял с меня, что у меня было и не ругался и был добр ко мне. (. )
Я стояла в комнате у печки отвернувшись и не плакала, мне было страшно. Я не понимала, не верила. я никогда в жизни не видела близко мертвого человека.
Мороз. Яркое солнце. Я иду в детскую больницу на 3-й линии. Взять свидетельство о смерти. Я в Вовиной шубе. (. ) Гл. врач находит картотеку Владимира Вассоевича и крупными буквами поперек выводит УМЕР. (. )»
Блокаду Таня Вассоевич пережила, впоследствии закончила художественное училище и архитектурный факультет ЛИСИ. Много лет она преподавала детям изобразительное искусство. Вернувшись из эвакуации в освобожденный Ленинград, девушка первым делом попыталась разыскать лучшего друга своего покойного брата – Толю. Но его уже не было в живых, как не было многих, кого Таня знала до начала блокады.
9 мая 1945 года 17-летняя Таня записала в дневнике: «Вот, только одна Таня может слушать (про) конец войны. А сколько людей не могут! (. )
Может, я немного боялась этого дня; я считала, что встретить его я должна, как-то серьёзно, что к этому времени должно что-нибудь произойти. (. ) У меня не было радостного веселья, у меня была какая-то строгая радость. Я танцевала и пела, но мне (пожалуй) больше хотелось сказать людям что-нибудь такое, чтобы они стали бы сразу смелыми, честными, добросовестными и трудолюбивыми. Чтобы они поняли, что же в жизни есть хорошее, когда бывает действительно весело, а действительно бывает только тогда, когда ты сделал какое-нибудь трудное и благородное дело, и потом веселишься. Тогда веселье и счастье бывает настоящее».
Татьяна Вассоевич прожила долгую жизнь и умерла в январе 2012 года. Дневник блокадницы был издан ее сыном –доктором философских наук, руководителем Санкт-Петербургского регионального информационно-аналитического центра Российского института стратегических исследований (РИСИ) Андреем Леонидовичем Вассоевичем.
Алёна Владимировна Годунова
Дневник Блокады
© Алёна Владимировна Годунова, 2018
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«Чтобы перейти Неву по мосту, нужно было далеко обходить. Сил не хватало. Поэтому шли так, прямо по замерзшей реке. Я шагала за мамой следом, не отставая. Нужно было внимательно смотреть под ноги, чтобы случайно не наступить на чью-нибудь руку, ногу или голову. Слишком много трупов лежало на замерзшей Неве той зимой…»
872 дня жизни за пределом возможного. По разным подсчетам погибло от 600 000 до 1 500 000 человек. Из них 97% – от голода.
Это статистика. Цифры. Ничего личного. Длина экватора – 40 075 км. Расстояние от Земли до Солнца – 150 000 000 км. Во время Блокады в Ленинграде погибло от 600 000 до 1 500 000 человек. Если не задумываться, разница незначительная. Только для кого-то эти тысячи и миллионы – родители, братья, сестры, одноклассники, соседи, учителя и друзья. Для них это не цифры. Это память, которую невозможно вычеркнуть из головы, выжечь из сердца. Или удалить, как мы удаляем из телефона номера людей, с которыми больше не общаемся.
В прошлом году внучка Эльзы Витальевны принесла из садика поделку из хлеба. На следующий же день блокадница пришла к учительнице, чтобы выразить свое негодование.
– А что такого? – удивилась та. – Просто немного сухого хлеба. Его всё равно уже есть никто не будет.
У нас другое восприятие простых вещей, другие ценности. Дай Бог, чтобы никому и никогда больше не пришлось пережить того, что было в Ленинграде в 1941—1944 годах. Но помнить… знать и помнить мы обязаны.
Часть 1. Начало
Это было воскресенье. Мы всегда по воскресеньям ходили в кино. С младшей сестрой и друзьями по двору.
Утром во время завтрака отец сказал маме:
«Стрелял Кронштадт в 4 часа».
«Может быть, манёвры?»
«Не похоже», – папа воевал, он знал, о чем говорит.
На первый сеанс в кино мы опоздали. Пришлось ждать на улице следующий. Это было возле Балтийского вокзала. Вдруг заговорило радио. Трамваи и машины остановились. Все выскочили – и куда-то побежали. И мы побежали следом за ними. И услышали: война.
Но мы были в таком возрасте, когда ещё не понимали значение этого слова. Подростки! Мы посмотрели фильм «Карандаш». Посмеялись. Это комедия про популярного в те времена клоуна. Потом пошли на вокзал. 24 июня мы собирались ехать с подружкой к ее бабушке в Кингисепп. Спросили, дают ли туда билеты. В кассе ответили, что дают. Мы счастливые возвращаемся домой, а папа говорит:
«Как не едем!? Билеты дают. Мы узнавали!»
Он говорит: «Туда дают. А обратно?»
Поплакала – и всё. Это первый день.
Папа пошёл ополченцем на фронт. Это было в первых числах августа. А 8 августа он уже погиб. До Карелии дошёл – и всё.
Я только помню, как он взял меня на руки. А я в красивом пышном платье с широкой атласной лентой на поясе. Он поставил меня на табурет у окна, завязал ленту и поцеловал. А потом ушёл и больше никогда не вернулся.
Когда мама и папа поженились, им так хорошо было! У них был свой дом в Царском Селе. Там такой красивый парк! Мама рассказывала, у них была собака, овчарка. Когда я только родилась, мама вывозила меня в коляске в парк. Я сплю – собака сторожит мой сон. Если я проснусь и начну плакать, она меня укачивает. А уж если сильно расплачусь – подаёт голос – и прибегает мама.
Однажды, когда мне было 2 годика, бабушка, мамина свекровь, сказала: «Анечка, поезжай на рынок». И дала список всего, что нужно купить.
Мы поехали с мамой в Пушкин. Прогулялись по рынку. И вдруг – сирена, тревога. Нас солдат подхватил – и в машину – и в Ленинград. И всё.
Комната метров 20—25. Сначала было небольшое чаепитие. Потом – музыка, танцы. Мне лет 5—6. Помню, стоял на стуле, передо мной – патефон. Я накручивал ручку и ставил пластинки. Я ещё читать не умел – все пластинки знал по картинкам.
«Эдик, „Брызги шампанского“!» – Я быстренько по картинке ищу – 2 слова. Оно!
И все эти ритмы, мелодии – всё откладывалось у меня в голове.
В 1941 году в начале июня мы поехали к родственникам мамы в Новосокольники. Это в 150—180 км от Витебска. Представьте себе картину: папа – высокий мужчина в светлом костюме стального цвета, с патефоном в руках, пластинками. Тогда это было примерно так же, как если бы сейчас мы брали с собой в дорогу ноутбук.
И вдруг через какое-то время – война. Началась паника. Кто-то где-то видел немецких парашютистов. Где-то каких-то десантников поймали.
Нам нужно было срочно возвращаться в Ленинград. А начался ажиотаж, билеты не достать. Народ хлынул убегать оттуда. Билеты – по спискам. Нужно было ждать, отмечаться в очереди.
И вот, папа возвращается с вокзала. Смотрит – женщины копают окопы. Копают прямолинейно. Он сделал замечание:
Одна женщина побежала в милицию и сказала, что там ходит диверсант и создаёт панику. Ей говорят: «Следи дальше».
Папа тем временем пришёл домой, к маминой сестре. Тётя Таня говорит:
«Николай, у тебя зубы хорошие?»
«Надо пожевать горох и покормить этой жвачкой утят и гусят».
Папа сидит, пожёвывает горох. И та женщина, что следила за ним, решила, что он рвёт письма и пережёвывает их.
Ночью подкатывает машина. Папу забирают. Мама бежит следом: «Что вы!? Я такая-то, отсюда родом, это мой муж!»
Ближайшие 2—3 месяца мы папу больше не видели.
Как-то достали билеты. Помню, пригородный поезд, сидячий вагон. Между лавочками чемоданы, мешки. Вот, на этих чемоданах мы и сидели, и лежали. В общем, приехали в Ленинград.
Часть 2. Блокада. Когда худшее ещё впереди
3 июля Сталин выступил по радио и призвал народ на защиту Родины. Отец у меня был большевиком. На следующий день он пошел на работу – и с работы уже не вернулся.
Мы гуляли во дворе, когда явилась женщина с письмом. Папа просил, чтобы мама сегодня же пришла. Мы приехали. Это была какая-то школа. Они – за забором. Мама спрашивает: «О чем ты думал?»
Папе было 47 лет. Он ей говорит:
«А о чем эти думали!? – И указывает на мальчишек вокруг. – Я знаю, что такое война, и что такое фронт».
Папа был во 2 добровольческой дивизии Московского района. Позже он написал два письма. Первое – о том, как прибыли на фронт. Во втором обращался ко мне: он находился в тех местах, куда я хотела ехать отдыхать – в деревне за Кингиссепом. Там речка, и можно было купаться.
Оба письма отец писал чернилами. А потом долго долгое молчание – и вдруг пришла открытка. Он писал уже карандашом, ни «здрасьте», ни «до свидания»: «Находимся в окружении. Нас бомбят. Прощайте. 1 августа 1941 года».
Извещение пришло только 30 сентября.
Позже к маме заглянул папин друг. Он рассказал, что дивизия вышла из окружения с боем. Папа был ранен, но не смертельно. Осколочное ранение, очень много ран. Поблизости не было воинской части, чтобы оказать медицинскую помощь. Папа умер от потери крови. Он не мучился. Просто уснул…
В начале Блокады, когда кольцо ещё не замкнулось, для экономии продуктов было принято решение сократить количество жителей города. Остаться должны были только те, кто мог работать. А стариков и детей, чтобы они не были лишней обузой, решили эвакуировать. Тогда говорили, что Бадаевские склады обеспечат жителей продуктами не на один год. Конечно, это было преувеличение. Но уже всё равно.
Однажды к нам пришла соседка, тетя Катя, у нее дочка – Надя, на год старше меня. Пришла и говорит маме:
«Мария, детей будут эвакуировать. Моя сестра едет с девчонками (у нее 2 дочки). И Надя с ними поедет. Собери и ты Эдика».
Тогда думали, что дети поедут недели на 3—4, как в пионерский лагерь.
Мама собрала мне узелочек. Маечки подписала: «Э.П.» – Эдуард Павлов. И я должен был уехать с ними. Но, видимо, ангел-хранитель отвёл от этой поездки. Может, даже не для меня, а для мамы. Без меня ей пришлось бы заниматься тяжелым трудом – на торфо- или лесозаготовках.
Мы сели в трамвай и поехали на вокзал. Проехали несколько остановок по Большому проспекту. И – воздушная тревога. Нас всех высаживают из трамвая и ведут в бомбоубежище. Просидели мы там минут 30—40. Потом снова садимся в трамвай. Приезжаем мы на Московский вокзал. Приходим на платформу. А платформа пустая. Поезд ушёл.
Мама тогда сказала: «Значит, судьба. Останемся живы – вместе. Если погибнем – тоже вместе».
Как мы организовывались, я даже и не знаю. Всё спонтанно вышло. Мальчишки крутили сирену. Кроме радио была ещё и сирена во дворах. Дежурили у телефона. Распределяли места, кто на каком чердаке стоит. У меня было два дома – четырехэтажный и пятиэтажный. Помогали готовиться к бомбежкам. Убирали на чердаках, белили известкой деревянные перекрытия крыш. Таскали песок, засыпали им пол. Воду носили.
Мы прошли курсы, как тушить зажигательные бомбы, как оказывать первую медицинскую помощь: бинтовать раны, накладывать шины. И, наконец, я была химразведчицей. Меня одевали в специальный костюм, и я ходила со щупом, искала капельки иприта.